— Вот и замечательно! — воскликнул дед, хлопнув ладонями. Подобный разворот дела его явно устраивал. — Дождался я своего часа, — продолжал Август Илларионович. — Знал, что рано или поздно ко мне постучатся, и я открою дверь и расскажу. Еще раз. Как в тех протоколах… И дед стал рассказывать историю о молодом следователе из прокуратуры. — Так вы были опером ОБХСС? — перебил я рассказчика. — Не совсем так, — поправил меня дед, — хотя, конечно, был я и опером… А когда все закрутилось, было мне уж под сраку лет, так что был я к тому времени начальником того самого отделения. И было у меня в подчинении семеро, включая меня, конечно. А тут и дельце нам подвернулось — о краже промышленного золота. Я молча впитывал информацию, хотя стариковское повествование могло закончиться ничем. — Короче говоря, попали ко мне итоги какой-то непонятной ревизии — в цеху, помнится, проводили. И, как выяснилось, в результате заводской проверки — завод-то военный был! — недостача по тем временам огромная оказалась. И всё сходилось на одного человека. На Леонида Конькова. Естественно, я делом тем занялся лично, потому что важность его требовала больших усилий и опыта, а передавать дело следователю в таком виде, как есть, было бы опрометчиво. Как положено, возбудил производство дознания, принял дело к своему производству, допросил всех фигурантов, после чего, как говорится, осталось лишь предъявить обвинение Конькову Леониду, потому что была явная растрата с признаками хищения, а затем передать это дело нашему следователю. Я доступно выражаюсь? — Не беспокойтесь, — заверил я старика. — Потому что дела о кражах вели милицейские следователи, — рассказывал дед. — Да не тут-то было! В дело вмешалась третья сила. Откуда-то сверху позвонили и приказали дело срочным порядком передать в прокуратуру района. Без объяснений. Начальник РОВД только и сказал мне тогда: «Они же любое дело могут у нас изъять — забыл, что ли?» — А вы? — Само собой, я сказал, что ничего не позабыл. «Да только я сомневаюсь», — сказал я тогда Решетникову. Александром Гавриловичем его звали. Хороший был подполковник тоже. Он мне сказал тогда: «Август, не ссы против ветра — штаны обмочишь…» И всё в этом же духе, потому что в то время милицию сильно зажали. Короче говоря, оказалось то дело в руках у прокурорского следователя, но это же надо видеть было — сопляк сопляком, со школьной парты, видать, только что, а тоже туда же, за справедливость и неподкупность, за торжество закона. Дед неожиданно поперхнулся, раскашлялся, а когда пришел в себя, то словно бы потерял интерес к разговору. — Что же вы раньше не рассказали? — спросил я. — Держали в себе столько лет. — Тебя не спрашивают — ты не сплясывай, — пояснил дед. — Как это понимать? — А так и понимать, что если тебя не просили, то и плясать не надо… Одно до сих пор не пойму, для чего ему это надо было — дело прекращать за недоказанностью, хотя в том деле каждая бумажка кричала о присвоении драгметалла… Август Илларионович замолчал, а потом продолжил: — Металла этого, правда, мы так и не нашли у них дома, хотя следы вели именно в дом — мы же не зря свой хлеб ели. И агентов своих имели тоже. Весь дом тогда перерыли, ничего не нашли. Так и закончилось дело пшиком. Я тогда жил в другом месте — это уж позже сюда перебрался. Подвернулся домишко — мы и купили с супругой, лишь бы не жить в каменных трущобах. — И как они отнеслись к вашему переезду? — спросил я. — Сделали вид, что не узнали, — продолжил Август. — Тем более что Лидия Алексеевна крутила тогда с Леонидом, так что им было не до меня. А потом и Леонида не стало. Надорвал себе нервы на радостях. Либо укокошили, может быть. Хотя следователь тот похаживал тоже к ним для чего-то, и не раз. — Понятно, но где он теперь — тот следователь? — вздохнул я. — Да всё там же, в прокуратуре сидит до сих пор. Ему в другом месте сидеть надо, а он тут прохлаждается. Не пойму, для чего пошел на поводу этот Пеньков… — Пеньков?! — удивился я. — Прокурор района был тем самым следователем? — А чего же тут удивительного, — мрачно проговорил Август. — Он самый. — Тогда мне известен ответ на ваш вопрос, почему он попал на поводок. Потому что родня был Коньковым. Родной брат Пеньковой Марьи Петровны. В замужестве — Коньковой. — Так это вы уже провели работу?! — взвыл от радости дед. — Значит, вы хорошо подготовились! Замечательно, лейтенант. Уважаю… Выходит, я в свои годы по этому поводу не ошибался… Ступайте немедленно! Отправляйтесь сейчас же! Дед вскочил со скамьи, звеня голосом. Брови у него вскинулись кверху и шевельнулись уши. Словно у лошади. — Куда вы меня? — недоумевал я. — В архив. Вот тебе и номер дела я приготовил — всё полегче будет тебе, лейтенант. Сунув руку в карман штанов, дед выудил на свет божий кусок измусоленного картона, на котором фиолетовой шариковой ручкой были неоднократно обведены корявые цифры. — Дело называется: «О хищении промышленного золота на заводе «Комета», — торопил он меня. — А с этой-то как они? С Лидией… — Через подвал шастал к ней, говорят… — Вот оно что, — только и сказал я, вспомнив старухино подполье. — Очки всё же надень, когда выходить будешь. И вообще, с этой Лидочкой будьте внимательней — та еще шельма тоже. Пожав мне руку, дед затем возложил ее мне на плечо, провел мимо собачьей конуры и выпроводил за ворота. В соседских окнах через дорогу тем временем метнулась чья-то тень. Возможно, это была Лидия Алексеевна. Впрочем, эта персона больше не вызывала во мне былого трепета. Изворотливой оказалась старушонка. С начинкой… Вернувшись в РУВД, я заскочил в буфет, купил пиццу, торопливо съел ее, запив стаканом компота. Затем поднялся к себе в кабинет, взял справку и отправился к Игнатьеву. Передав ему справку о проделанной мной работе, я торопливо вышел. Тем более что шеф не держал меня. И в тот же день я направился в архив и принялся читать названия на корках уголовных дел. Я читал эти корки до тех пор, пока не наткнулся на приличный том со множеством надписей: «По факту», «По обвинению», «В связи с растратой сырья». Надпись «О хищении промышленного золота на заводе «Комета» мне так и не попалась, хотя номер дела полностью совпадал. Уголовное дело было вначале приостановлено, а позднее и вовсе прекращено по статье УПК РСФСР в связи с недоказанностью вины обвиняемого, которым оказался Коньков Леонид Ильич. Факт пропажи золота имел место быть, однако преступление о его хищении так и осталось нераскрытым. Согласно записям в протоколе допроса, Коньков трудился изо всех сил. Не покладая рук. Он пахал кладовщиком на складе технического золота. Мне уже мерещилась крохотная каморка, сейф с несколькими граммами золота, сверхточные весы для отпуска материала и кусачки. Возвратясь под вечер домой, я открыл энциклопедический словарь, собираясь почему-то узнать удельный вес кирпича или хотя бы глины. Оказалось, что кирпичи бывают довольно тяжелыми. А назавтра, когда я только что вошел к себе в кабинет, мой телефон на столе пропел мне старую песню о главном. Звонила Лидия Алексеевна и просила сделать ей петли на подвальную крышку. — Под вечер разве что… И то если время будет, — апатично ответил я. Но старуха неожиданно закусила удила и понесла по кочкам. Вы меня бросили. Заронили во мне семена веры в справедливость. Обещали, а потом забыли немощную старушку. И всё это при попустительстве начальства. Очевидно, что подвальный ход, которым пользовался в прошлом старший Коньков, стал в тягость старухе — тем более что через него действительно кто-то пытался подняться в ее жилище. — К вечеру ждите нас, — сказал я, косясь в сторону сейфа, в котором ждали своей очереди целых восемь уголовных дел, подлежащих прекращению. Вдвоем с Блоцким под вечер мы вновь торчали перед известной калиткой, вслух удивляясь собственной безотказности. В сумке у меня лежала стальная накладка и пара ржавых шарниров, снятых когда-то давным-давно из старого дома, еще до переселения. Впустив нас к себе, Лидия Алексеевна в коридоре обогнала нас, села в кресло и стала наблюдать за нашей работой. Работал, впрочем, я один. Блоцкий сел на стул и скрипел им от нетерпения. Кирпич, обмазанный со всех сторон непонятным серым раствором, лежал на прежнем месте, на полу. — Хотел, говорите, утащить? — спросил я, берясь за кирпич и чувствуя в руке непривычную тяжесть. — Какой тяжелый… — На нем же налипло, — подсказала старуха. Ее пояснение показалось мне странным, и я на секунду задумался: не должны кирпичи быть такими тяжелыми. Чиркнув зажигалкой, я разжег ацетиленовую горелку, положил на кирпич заготовку и стал обваривать изгиб шарнира. Закончив шов и, совершенно не понимая, зачем это делаю, я направил тонкое тихое пламя в углубление кирпича и вскоре заметил, как дрогнула светлая капля. Но кирпичи — точно известно! — не плавятся в пламени ацетиленовых горелок. Сбросив с себя темно-синие газосварочные очки, я с удивление стал разглядывать углубление: внутри блестел желтый металл. — Золото? — удивился я. — Не может такого быть! — тряслась позади старуха. — Кому вы его хотите? Того государства уж нет. — Не в деньгах счастье, — оборвал ее Блоцкий. Пальцы у него торопливо играли кнопками сотового телефона. — Вызываем группу, — сказал я. — Будем официально оприходовать металл. — А Паша-то с Гошей, выходит, не зря здесь старались, ломая стену, — соображал на ходу Блоцкий. Золото было вмонтировано в стену, и добыть его им не удалось. Старуху трясло. Ее не устраивал подобный разворот событий. И тут до меня дошло, что как раз о ней мы ничего не знали… Осмотр квартиры, казалось, не займет много времени. Однако на это мероприятие ушло часа полтора. Кусок метала, кое-как очищенный от непонятного серого вещества, похожего на бетонный раствор, лежал упакованным в картонной коробке. Двое понятых, одним из которых оказался Август Илларионович, сидели в прихожей. Выйдя за ворота на улицу, мы принялись с Блоцким рассуждать на тему золота. — Я так думаю, что весь дом перерыть надо, — говорил опер вдохновенно. — Перерыть, говоришь? — переспросил я. — Включая подвал и чердак? — Естественно. Бросив окурок себе под ноги, Блоцкий развернулся к калитке. Я следовал за ним. Мы вернулись в дом. Дежурный следователь уже стоял у выхода, держа в руках кожаную папку.