— Не спеши, — сказал ему Блоцкий. — У нас еще подвал и чердак. Есть у нас фонарь? — Целых два. В машине лежат, — ответил следователь. Всей группой, включая понятых, мы вошли на соседскую половину. На террасе, примыкая к стене дома, кверху вела все та же узкая деревянная лестница. На самом верху, у потолка, она упиралась в закрытый на дверцу проем с висящим на ней замком. — Где у вас ключ? — спросил Блоцкий, не глядя в сторону Лидии Алексеевны. — Зачем он мне! Нет у меня! — откликнулась та с достоинством. Осторожно, прижимаясь к стене, я поднялся к проему, уцепил ладонью замок, собираясь послать кого-нибудь за монтажкой, но замок легко вышел из древесины вместе с пробоем. — Для красоты висел! — кричала снизу Лидия Алексеевна. — Получается так, — ответил я, распахивая крышку и вдыхая чердачный запах. Здесь пахло старыми вениками, пылью, мышиным пометом и еще чем-то. — Двигай сюда, — позвал я Блоцкого, и когда тот поднялся, мы вместе стали осматривать помещение. Толстая кирпичная труба. Старая кровать с никелированными головками и панцирной сеткой. Слоёным пирогом лежали сразу три матраса с искомканной простынёй. — Для кого здесь стелили? — спрашивал Блоцкий, оттопыривая губы и нюхая воздух. — Сундук, — шептал позади Август Илларионович, показывая в угол между перегородкой и карнизом. — Как они справились с ним? — удивлялась позади Лидия Алексеевна. — В смысле? — не понял я. — Он же тяжелый, — продолжала старуха. Блоцкий первым шагнул к этой старинной мебели, поднял крышку и тут же сморщил лицо. Внутри лежал Коротышка с усыпанным оспинами лицом. — Вот вам и осмотр на скорую руку, — произнес Блоцкий. — Звоните в прокуратуру. Я побежал по дворам. Поговорить надо еще кое с кем. Я последовал за ним. Вид иссохшего человека лишал меня остатков оптимизма. На лице у этого несчастного были следы дроби, выпущенной из моего старинного пистолета. На улице я догнал Блоцкого. — Нам не хватает свидетелей, — рассуждал опер. — Может, начнем прямо отсюда, пока не найдем кого-нибудь. Наконец мы наткнулись на информатора — старика лет девяносто. — А вы приглядитесь к подвалу, — сказал дед. — Для чего им там двери? Вот, то-то и оно, что похаживал к ней… И еще неизвестно, что у них там было, и кто кому кем приходится. Лидочка лишь с виду такая. А если шкурку с нее спустить, так и увидишь, кто она есть на самом дела. Она ведь не чужая им обоим. Смякитили? Тогда ступайте с богом — поговорите с кем еще… Выводы напрашивались сами по себе. Старуха с самого начала водила нас за нос. Глава 10 Люська тем временем жила с Гошкой в коттедже. Данный поступок бывшей вдовы больше уже не удивлял никого. — Прилипла и едет, — сказал как-то Блоцкий, увидев меня в РУВД. Однако мне лично это ничего не объясняло. Чем дальше, тем страннее казалось поведение Люськи. А потом наступала осень. С каждым днем холодало, и сделалось трудным навещать этот дом с яркими окнами. Кроме того, мне стало еще труднее объяснять Надежде свои постоянные отлучки. Потом вдруг стало снова тепло, как летом, и я вновь стал приглядывать за коттеджем. Оставив дядину машину в глубине леса, я вплотную подходил к ограждению, надеясь уловить чью-либо фразу или хотя бы слово, но вместо собачьего лая из-за стены ничего не доносилось. Казалось, внутри усадьбы на лужайке носилась целая свора собак. К концу недели, ближе к ночи, я вновь пасся вокруг цитадели, оставив машину на шоссе. В руках у меня была небольшая плетеная корзина с провиантом, прикрытая мятой газетой, поверх которой лежала куча тощих осенних опят. Весь в паутине, с кленовой тростью в руке я бродил на этот раз среди сосен, роясь в хвое. Неожиданно позади вдруг раздался какой-то звук. Я обернулся: черная косматая собака, щерясь, скребла задними лапами землю. На голове у меня дернулись волосы, отозвавшись волной в раненом плече. Это была одна из Пашиных собак — такая же крупная, как и сам ее бывший хозяин. — Тузик, — произнес я первое попавшееся слово и тотчас сунул руку в корзину. — Может быть, Тузик хочет колбаски? Хочешь, Тузик? Палка охотничьей колбасы вовремя подвернулась мне под руку, и я тотчас вынул ее наружу. Пёс судорожно сглотнул слюну, прекратив ворчать. Взгляд у него теперь метался между моими глазами и колбасой, а затем его выдал хвост — пара быстрых движений туда-сюда. — Ко мне, — произнес я снова, орудуя колбасой, словно волшебной палочкой. — Хочешь? Треск разламываемой колбасы, свел собаку с ума. Казалось, она кивнула. Потом разинула пасть, высунула язык и часто задышала, глядя по сторонам. Бросок колбасы слегка ее напугал. Она дернулась, но поймала кусок на лету. Пара— тройка жевков, и колбасы не стало. Собачьи глаза вновь уставились в сторону корзины. Я присел на колени и, вынув остатки колбасы, вновь позвал к себе собаку. И та не выдержала. Сделала шаг, другой, а потом и вовсе подошла, осторожно нюхая воздух. — Тузик, — произнес я, разламывая пахучее копченое мясо и протягивая. — Кушай… Собака почему-то оглянулась, потом приблизилась и с достоинством, тихо, взяла у меня из рук пищу. Вслед за тем еще раз, и еще, пока в руках у меня ничего не осталось. Потом она улеглась подле меня на хвою, положив морду на передние лапы, и безмятежно вздохнула. Она лежала, временами бросая взгляд в мою сторону и вновь отводя. И было в этом взгляде теперь лишь одно доверие. «Истина где-то рядом, — все так же вертелось у меня в мозгу. — Надо бы только успеть до зимы…» Я сидел теперь на хвое, прижавшись спиной к шершавой сосне и вытянув ноги. — Тузик! — вновь произнес я, и собака послушно вскинула голову. — Ведь правда же, что истина рядом? Собака вдруг поднялась, подошла ко мне, лизнула руку и снова часто задышала, оглядываясь назад. На шее, среди толстого слоя нечесаной шерсти, темнел ошейник. Наверняка он сдавливал собачье горло, но проверять этот факт я пока не решался. Назавтра мы снова встретились. Это была явная помесь кавказца с сенбернаром. Собака валялась в хвое, задрав лапы от удовольствия, а я почесывал у нее возле ушей. На этот раз ошейник был у меня под рукой. Он свободно висел на шее и не мешал собаке дышать — под ним оставалось пространство толщиной в ладонь. И тут меня осенило. Ошейник! Собака бывает в доме! На третий день нашего знакомства я снял с собаки ошейник, прикрепил прозрачным скотчем крохотный диктофон и снова надел. При этом диктофон оставался внутри, так что снаружи ничего не было видно. Оставалось надеяться, что устройство соответствует паспорту, согласно которому диктофон являлся чутким устройством, способным записывать даже шорохи. Кроме того, изготовитель клятвенно обещал, что запись возможна в течение двенадцати часов. Пес не хотел уходить и фыркал, вяло катаясь по земле и выставляя напоказ свой внушительный живот — собака была сукой и явно на сносях. На следующий день я купил цыпленка табака и отправился на свидание, однако собаки не оказалось. Вечером она тоже ко мне не пришла, и я уже потерял всю надежду, впиваясь глазами в наступающие сумерки. Вероятно, диктофон давно обнаружили, и следовало делать отсюда ноги. Подняв с пола корзину, я осмотрел место своего пребывания, шагнул к дороге и тут услышал позади чьё-то пыхтение. Кто-то лез ко мне сквозь кусты напролом. Блестя в полумраке влажными глазами и дыша через нос, собака тащила в зубах что-то темное. Подойдя ко мне, она опустила к ногам свою ношу, и та вдруг зашевелилась и жалобно пискнула. Щенок. Вероятно, это было всё, что осталось от ее потомства. С остальными щенятами наверняка разделалась Люська с Гошкой. — Зачем ты его принесла? Ты не любишь ни Люську, ни Гошку? Собака, присев, злобно тявкнула и отскочила в сторону. Крохотный комок бултыхался возле моих ног. — Ты хочешь, чтобы я его взял? Собака приблизилась и стала облизывать щенка. Затем она легла рядом с ним, блестя глазами то в его, то в мою сторону. Я достал из корзины цыпленка, отломил половину и бросил собаке, но та, молча, отвернулась. В сумерках блеснул влажный ошейник. Я подошел к собаке, заговорил с ней. Потом осторожно снял с нее ошейник, включил диктофон и принялся слушать, но, кроме непонятного шороха, ничего пока что не услышал. Потом раздался собачий визг, и все пропало. Устройство не имело перемотки, поэтому нужно было слушать лишь все подряд. Через час я устал и выключил бандуру. Потом я снова включил устройство. Шороха не было, зато слышались песьи шаги по паркету. Затем раздались голоса. — Да, Паша, — сказала вдруг Люська. — Я не Паша, я Гоша, неужели опять забыла?! — ощетинился близнец. Это был именно его голос. — Да ладно тебе, Пауль. Здесь же нет никого, кроме этой сучки… Услышанное покоробило меня до глубины души. — У нее есть имя, слышишь? Её зовут Герта. Близнец еще что говорил, но я его почти что теперь не слушал. Пауль? С немецкого — значит, Павел? И если здесь Паша, то где сейчас Гоша? — Паша, я тебя люблю. — Герта, порви эту дуру на части…