— Испугался? Да? Пошутила я, дурак! — рассмеялась Люська. — Прости меня, Гоша… И снова смех. Задиристый, непонятный Люськин смех. Словно под кожу лезет, не спросясь… А к концу октября пошли затяжные дожди. Сверху сеяло день и ночь, словно сквозь невидимое сито, — идешь, а сито висит над тобой в невидимой вышине. Потом пошел снег. В низинах навалило по пояс, стало пусто в лесу, и следить за домом сделалось трудно. Однако временами я продолжал навещать осиное гнездо — раз в неделю, не больше. А с наступлением холодов и вовсе прекратил поездки, поскольку мои непонятные подозрения мне самому казались теперь навязчивой идеей. В конце ноября, в воскресенье, я все же решил заехать на огонек. Тем самым, казалось, будет поставлена жирная точка в этом паскудном деле. Тем более что моя основная работа теперь не давала мне покоя и требовала полной самоотдачи. Больше всего меня, например, беспокоило дело о наезде на пешехода Сидорова, погибшего в декабре прошлого года. Мать погибшего, наняв очередного адвоката, добилась возобновления дела. Дело передали мне, а затем разогнали специализированную группу по расследованию ДТП, организованную при областном УВД. — Уголовное дело должно быть расследовано по месту совершения преступления! — кричал на последнем совещании областной прокурор Малышев. — Поэтому никаких больше групп, оторванных от территории. Прокурор Пеньков сидел в президиуме и косился в мою сторону. «Можешь хоть сто лет пялиться, — мысленно беседовал я с оппонентом. — Всё равно ты родня Коньковым, а этим всё сказано!» В следующий выходной с утра я снова взял дядину машину и тронулся в сторону Лысой горы, мысленно смеясь над собой. Какой может быть Паша, когда его давно нет?! Ничего нет, кроме слепой ревности и скрежета зубов. Мишку предали, и с этим ничего не поделаешь. Такова жизнь. Люська дослужится до высоких чинов и спокойно уйдет на пенсию. Будет рассказывать подчиненным сотрудницам, какой она была верной спутницей мужу. Кто ей в этом помешает? Никто. Выйдет из декретного отпуска через годик — и снова будет сидеть на коне. Я повернул сначала направо, в сторону речного порта, а затем — влево, в сторону заваленного снегом коттеджа. Дорога была недавно очищена, и ехать было не в тягость. Переключившись на первую передачу, я двигался потихоньку вдоль забора с коваными завитушками. Сегодняшний день, как и прочие, не сулил удачи. Прибавив газу, я едва не проскочил мимо ворот, и лишь что-то непонятное остановило меня. Возможно, лыжня, ведущая из-под ворот. Зима… Лыжня… Обычное людское занятие… «Но он никогда не любил лыжи! — торопливо и радостно ворохнулось во мне. — Потому что Гоша и лыжи — это же бред сивой кобылы… Только Паша был способен стрелять и кататься…» Собака сидела у меня в машине. Оставалась недослушанной малая часть записи, сделанной с ее помощью. И я решил дослушать ее здесь, сидя в машине, чего бы это мне не стоило. Вначале был всё тот же монотонный шорох, прерываемый собачьими вздохами и скулением. Потом скрипнула дверь, и двое заговорили, переливая из пустого в порожнее. Голубки явно бултыхались в кровати. — Прости меня, Люся. Можешь называть меня снова Пашей — я не обижусь. — О чем ты? Ах, да… Хорошо, Паша. Тем более что так оно и есть. — При людях не назови только — иначе кирдык мне придет, моя милая. Гошку припишут, и пойду я тогда по шпалам. Кровать гремела. Собака в предродовых муках временами слабо скулила. — Кому он нужен со своим диагнозом, — бормотала Люська. — Зато как он нас выручил! До конца! Пойдешь, говорю, вместо меня, под Пашу, — он и пошел. Даже на заборе сыграть сумел… На пулю вот только нарвался… — Молодец, Георгий. Вечная ему наша память и благодарность от всех наших потомков. — Но что бы мы делали, если бы не Пенёк? — Без прокурора мы никуда, потому что Мосягин, кажись, до сих пор копает под нас, успокоиться не может никак… Это говорил человек, которого я раньше любил. Люська Орлова. Только биатлонист Паша был способен бегать на лыжах и стрелять. Запись на этом закончилась, поскольку закончилась ёмкость диктофона. Не обманул разработчик — ровно на двенадцать часов было рассчитано устройство. Достав телефон из внутреннего кармана куртки, я набрал номер Блоцкого. — Хочешь раскрыть крупное преступление? — спросил я у него и попал в точку, потому что только это могло помочь бедному оперу получить очередное звание. Вкратце я поведал об увиденном и услышанном. — Выезжаю, жди, — сказал Блоцкий и отключился. Через полчаса за поворотом я увидел такси с желтым набалдашником на крыше. Подъехав ко мне, машина остановилась, из такси вышел Блоцкий и пересел ко мне. Такси развернулось и отбыло. * * * Первый снег. Он как выпал, так и растаял. В одну ночь. И вокруг вновь всё сделалось темным. В тот день ничего у нас не вышло, как не вышло и в другие дни. Но мы продолжали наблюдение за коттеджем. Мы оба дремали в машине. Осенние ночи темные, беспросветные. Дядя Орлов машину свою не дал — погибший хотя и зять, но дочь, какая бы ни была, дороже. Поэтому я снова выпросил машину у дяди — драть среди сучьев. — Будь я женат, не сидел бы в машине, — бормотал Блоцкий. — Но свадьба уж скоро, не до лежаний будет в кустах… Дверь в коттедже скрипнула. Отчетливо среди ночной тишины. И на крыльцо вышел косматый мужик. Почесал между ног. Закурил. И так стоял, выпуская из себя клубы дыма и плюясь в темную при электрическом свете траву. Что-то в нем было знакомое. — Где-то я видел этот курносый профиль, — бормотал Блоцкий, впиваясь глазами в бинокль. Бородёнку бы сбрить не мешало. Наша машина торчала на косогоре, метрах в трехстах от Пашиной обители. Докурив сигарету, мужик шагнул за порог и тут же вернулся с ведром в руках. Сойдя с крыльца и нагнувшись, он что-то вывалил поочередно у крыльца — слева и справа. В ту же секунду возле него оказались собаки и принялись жадно хватать куски из кормушек. Посмотрев в бинокль, я согласился с Блоцким: сбрить бороду этому дяде не мешало бы. — Раньше этого мужика не наблюдалось, — рассуждал я. — Откуда он взялся? — Охрану свою завел, — произнес Блоцкий. — Хоромы охранять. — У меня идея, — сказал я, — трогаем… Запустив двигатель, я осторожно спустился глиняным косогором в низину, выехал на асфальт и повернул в сторону коттеджа. Потом съехал с дороги, возле ворот остановился и, не раздумывая, нажал кнопку сигнала, потом мигнул дальним светом фар, ослепив себя на секунду. Из боковой двери тотчас же выглянул заволосевший мужик и, морщась от мощного потока света, пытался нас разглядеть. Мы враз вышли с Блоцким из машины. Косматый секунду мешкал, затем, почуяв неладное, бросился в будку — и тем выдал себя. Мне удалось ухватить его за ворот широкой, не по размеру, куртки и дернуть с силой назад, отчего тот, икнув, повалился на спину. И в ту же секунду вскочил, выхватив нож из ножен, болтавшихся до сих пор на поясе. Выстрелы оглушили меня. Костя Блоцкий, опередив меня, стрелял в асфальт возле ног косматого. Пули рикошетили и визжали. — Пристрелю. Брось оружие. Мужик извивался по-змеиному. Нож зазвенел на асфальте… И вот мы стоим в будке охранника, а тот, со связанными руками, стоит перед нами на коленях и клятвенно божится, что всё это правда, сущая правда и ничего, кроме правды. — Откуда только слова такие знают?! Правда! Ничего, кроме правды! Говори, паскуда, сюда! — велел Блоцкий, подставляя свой телефон к физиономии мужика. — Я старшина Обухов! — говорит тот поспешно. — Ты ж меня знаешь, Коля. — Бывший старшина! — прервал его Блоцкий. — Говори! И Обухов стал рассказывать, бормоча в телефон. Закончив с бывшим ментом, мы прикрепили его к батарее отопления с помощью наручников. — Крикнешь — не обижайся, — предупредил его Блоцкий… Скрип тормозов не застал нас врасплох — мы давно этого ждали. Отворив левую створку ворот, я затаился за ней. За другой стойкой стоял Блоцкий. Тяжелый внедорожник въехал в ворота и тут же остановился. Биатлонист не торопился из него выходить, вероятно, ожидая, когда охранник Петя подбежит к нему с докладом. Однако Обухов не торопился. — Где ты, хорёк?! — разинул рот Биатлонист, выползая из машины. — Не прячься, больно не сделаю. Вероятно, Биатлонист даже не успел удивиться, поскольку в ту же секунду повалился на колени — удар ногой под коленные сгибы лишил его опоры. В следующую секунду на его запястьях уже скрипели наручники, так что Паша Коньков даже не пытался сопротивляться. В ту же ночь, не ставя прокурора в известность, мы допросили Пашу с соблюдением всех формальностей. Даже дежурного адвоката подняли ему из постели.