В приложении «Заметки» на айфоне заношу несколько деталей — ярко-синее хлопковое платье, хриплый голос, наш масала-кофе, ее фиолетовые ногти. Позже я выстрою саму сцену. Сейчас без нескольких минут одиннадцать: Розмари, похоже, выбирает ранние перерывы на кофе. Может быть, она сварила первую чашку на рассвете и медленно потягивала ее на кухне, вдыхая аромат. Может быть, она обычно берет с собой кофе перед тем, как сесть в метро, а потом пытается пить его, зажатая со всех сторон другими пассажирами. А когда наступает предобеденная усталость, она выходит за третьей чашкой. Я тоже целыми днями пью кофе в надежде, что это заставит меня действовать. Возможно, нас объединяет обезвоживание. А может быть, Розмари вчера ночью допоздна сидела с друзьями, может, даже ходила на свидание и этим утром проснулась голой в чьей-то постели. Но я не представляю, зачем женщине, влюбленной в кого-то другого, слать своему бывшему — Калебу — электронное письмо с вопросом, как дела и могут ли они увидеться. Зачем им встречаться, если только она не хочет все вернуть и разжечь былую страсть? Отчасти поэтому я здесь. Чтобы узнать правду. Героиня в моем воображении — я сама, только куда более смелая, решительная, отчаянная. Наблюдать, ничего не предпринимая, — это тупиковый путь. Возможно, мне стоило пролить кофе на ее шопер, или громко рыдать из-за воображаемого разрыва, чтобы привлечь внимание, или схватить мешок кофейных зерен и сбежать с ним. Во имя искусства я готова совершать отчаянные поступки, невзирая на социальные условности. Смотрите: это мой интеллектуальный эксперимент, моя творческая задумка. Кто посмеет осудить меня за такую целеустремленность? * * * Я познакомилась с Калебом полгода назад, в мае, в «Тиндере». Мне было двадцать четыре, и я никогда ни с кем официально не встречалась. И вот время пришло. Я хотела стать достойной любви и набрать материала, чтобы написать об этом. В моем профиле было указано, что я писательница из Нью-Йорка, у меня есть татуировка книжной цитаты и полосатый рыжий кот по кличке Ромео. (Мне пришло несколько однотипных шуток, готова ли я к еще одному «Ромео» в своей жизни: мгновенный бан.) Я добавила фотографии, где улыбаюсь во весь рот на фоне Скалистых гор (значит, активная), стою с пивом (ближе к народу, «на чиле»[5]), смотрю сквозь книжные полки в магазине в очках с роговой оправой (умная, но крутая). В своем профиле Калеб написал только то, что он математик, работает в области моделирования катастроф и переехал из Великобритании. Он выложил всего один — один! — снимок, где он в стильном шерстяном пальто и шарфе стоит на Бруклин-Хайтс-Променад, а позади него вырисовывается контур Манхэттена. Я редко свайпила[6] вправо, если у мужчины в профиле было меньше трех фотографий, но что-то в яркой, открытой, немного смущенной улыбке Калеба покорило меня. Мне показалось, будет весело показать ему мой город. До Калеба я обменивалась настойчивыми взглядами с симпатичными посетителями книжного, и эти взгляды были продолжительными и глубокими, но никогда ни к чему не приводили, так что я врывалась домой изголодавшейся. Порой у меня было по три свидания в неделю с несостоявшимися певцами-авторами песен, актерами, режиссерами и поэтами из «Тиндера». Первые свидания проходили хорошо, потому что я могла притвориться кем угодно, как и они, — и мы прилежно исполняли свои роли. Смех, долгие многозначительные прикосновения, банки дешевого пива, пафосные разговоры о том, как «творить искусство». Затем мы трахались. В постели я исполняла любые желания мужчин. Второе и третье свидание не заставляли себя долго ждать. Но затем они переставали мне писать. Думаю, дело было в том, что мы больше не смотрелись убедительно в своих ролях. Я говорила себе: не стоит принимать это близко к сердцу — раз я не открылась перед ними по-настоящему, значит, они отвергают не меня. Возможно, пришло время познакомиться с кем-то милым, честным, нездешним. Кем-то, кому ближе цифры, чем искусство. Калеб казался замечательным кандидатом. Первое свидание прошло в баре неподалеку от моего дома, там был автомат для проигрывания песен, аквариум и пыльная коллекция настольных игр. Калеб выглядел привлекательнее, чем на фото, пожалуй, привлекательнее даже, чем все исчезнувшие из моей жизни мужчины. У него были длинные темные волосы, доходившие до плеч, и почему-то эта деталь казалась важной. Мы выбрали уединенный столик. За прошлые свидания я привыкла к тому, как каждый из нас по очереди вел монолог, выставляя себя на передний план. Большинство мужчин, с которыми я встречалась, вели себя громко, надменно и были готовы высказаться по любому вопросу, но в то время я великодушно списывала это на уверенность в себе. Язык у тех парней был хорошо подвешен, но слушатели из них были так себе. Думаю, как и из меня. Спустя всего несколько минут в компании Калеба я с удивлением поняла, как это чудесно и какая редкость, когда тебя слушают, на тебя смотрят, задают вопросы; это было щедрое и вдумчивое, а не пристальное и нервирующее внимание. — Наоми, прошу тебя, открой мне великую тайну, — с притворной серьезностью сказал он, когда я допила первую пинту пива: с начала встречи прошло около получаса. — Что за цитата у тебя вытатуирована? Можно посмотреть? Рассмеявшись, я потянула рубашку вниз, обнажив мелкий курсив на плече сзади ближе к шее: стены раздвинулись до самого горизонта. — Вероятно, ты ожидал что-то более изысканное, но в детстве «Там, где живут чудовища»[7] была одной из моих любимых книг. Родители читали ее мне практически каждый вечер. — О, это мило. Настоящая дань чтению как таковому. Так выпьем же, — он поднял бокал, — за наше воображение. Я просияла, обрадованная его словами, и мы чокнулись. — Честно говоря, я немного волновалась, так что моя лучшая подруга, Даниэль, заставила меня написать список «за» и «против». Думаю, она беспокоилась, что я запечатлею на заднице предмет своего обожания. — (Это была одна из самых неуклюжих и вымученных шуток на собственный счет). — Но, если список «за» ей понравится, она обещала, что лично поедет со мной в салон. Даниэль сидела рядом, когда я сжимала ее ладонь, ругаясь и считая от десяти до ста снова и снова, пока все не закончилось. В тот день я планировала почувствовать умеренную боль. (В первый раз, когда мое тело изменили, я была подростком под анестезией, и у меня кое-что отобрали; во второй раз мне хотелось ощутить это — шрам, который я выбрала сама, украшение, заметное и выражающее меня, шрам, который означал наличие, не отсутствие). — Похоже, Даниэль — хорошая подруга, — заметил Калеб, невесомо очерчивая контуры татуировки, и я поежилась, мгновенно утратив дар речи. Приятный ритм валлийского акцента и его улыбка — открытая и яркая, точно кусок свежего хлеба, — и вот я отказалась от всех своих заготовленных историй и глупых вопросов, став сама собой. — Я постоянно обо всем тревожусь, — к собственному ужасу, выпалила я спустя два часа и три бокала пива. Чудесным образом лицо Калеба не изменилось. — Я боюсь стать ходячим клише, потому что говорю о писательском мастерстве чаще, чем пишу, — пробормотала я, не в силах сдержаться. — Так было не всегда, раньше я все время писала. Мы с моим братом Ноа еще в детстве поняли, к чему у нас лежит душа, и это редкость, так что я думала, что к этому возрасту достигну большего. Ноа сыграл уже в трех мюзиклах на Бродвее, а ему всего девятнадцать! Это просто невероятно. Я часто говорю о Ноа, потому что у него интересная жизнь, и люди могут решить, что это относится и ко мне. Все хотят быть знаменитыми — или хотя бы знакомыми знаменитостей, — так что я ждала, что Калеб задаст несколько вопросов о карьере Ноа, но он этого не сделал: лишь выжидающе округлил глаза, побуждая меня говорить дальше. — Конечно, мы куда чаще слышим о детях-актерах, чем о юных писателях, — добавила я, — но я все равно почти все время ощущаю ужасное давление. — Не волнуйся! — рассмеялся Калеб. — Мы всё еще молоды. Спешить некуда. Тебе повезло, что ты знаешь, чего хочешь. Мне тут же захотелось протянуть руку через стол и сжать его теплые пальцы, но я сдержалась. Почему я так быстро открылась? Обычно на первых свиданиях я вела себя весело и непринужденно. Глаза Калеба, мягкие и ищущие, и его улыбка, свежая и здоровая, будто хлеб, придали мне сил. — Ну, хватит, я хочу узнать больше о тебе. Прости, что вывалила все на тебя… — Не надо извинений, — сказал он сочувствующим тоном и игриво вздернул бровь. — Что ты хочешь узнать? Все, чуть было не выпалила я. — Какого рода катастрофы ты предотвращаешь? — спросила я вместо этого. — Ох, предотвратить их невозможно. Я моделирую уравнения, чтобы оценить потенциальный ущерб. — Звучит как метафора, — заметила я. Его смех согревал душу; напряжение покинуло тело. Он начал рассказывать, что общежитие университета Сент-Эндрюс похоже на замок и что по четвергам студенты посещают официальные ужины в большом зале в черных мантиях. От них требуется стоять, пока члены администрации и факультета шествуют по центральному проходу. Студенты не могут сесть за стол, пока вся процессия не займет свои места. Я представила, как внушительно Калеб выглядел в своей мантии. В тот вечер мы посидели в трех барах: наш импровизированный кутеж. На улице было тепло — пожалуй, даже слишком для мая. Повсюду летала пыльца. Калеб дважды чихнул, и я дважды сказала «будь здоров». — Я очень признателен, — сказал он, собираясь чихнуть в третий раз, — но ты можешь не повторять это снова. Пока мы перемещались между барами, я периодически оглядывалась, проверяя, идет ли он рядом, не веря своим глазам. В последнем заведении — это был темный подвал — все места у стойки были заняты, так что мы устроились у позабытого бильярдного стола. — Ну, что же, Наоми, мой следующий вопрос едва ли вызовет удивление. Где мне прочесть то, что ты написала? Я ждала этого вопроса. Позднее этой ночью — после того, как Калеб прижал меня к стене здания ради эпичного первого поцелуя, неожиданно страстного и яркого для такого с виду спокойного и собранного человека, — я отправила ему ссылку на рассказ, опубликованный годом ранее. Отчасти автобиографичный, он повествовал о двадцатисемилетнем джазовом барабанщике, с которым я познакомилась в шестнадцать лет. Я описала наши отношения и их конец так, как если бы они имели значение для обоих, и тем самым закрыла эту главу для себя. Я гордилась рассказом и тем, что популярный литературный онлайн-журнал опубликовал его, а также тем, что получила за него пятьдесят долларов: стоимость восьми масала-латте. Шли дни, а от Калеба не было ни слова: плохой знак. Это же короткий рассказ — на чтение уйдет не больше часа! Возможно, он прочел и ему не понравилось, или он увидел что-то неприятное во мне из этого сюжета, а может… Десять дней спустя пришел ответ, содержащий больше, чем я надеялась. «Ты превосходно описала эмоциональный мандраж, который (говорю по опыту) ощущается после расставания. С одной стороны, тебе грустно, с другой — ты чувствуешь оптимизм и некоторое очищение». Похвала сама по себе была приятной, но еще больше я обрадовалась тому, что он упомянул свою жизнь до меня, историю, которую мне предстоит узнать. Любить кого-то, подумала я, значит узнать все его истории — это раскопки, которым не счесть конца. Разумеется, меня порадовал его выбор слов — оптимизм, очищение, — значит, он все пережил и отпустил, это окончательный разрыв. После второго свидания я привела Калеба домой и прижала его к себе. Стройный, но сильный, он опустил меня на матрас, сорвал мою рубашку, расстегнул бюстгальтер и помог стащить джинсы. «Почему только я здесь голая?» — притворно возмутилась я, указывая на кипу одежды. Калеб со смехом разделся и расположил губы между моими бедрами. Я впервые осмелилась посмотреть на него — по-настоящему посмотреть, не отводя взгляда, как с другими мужчинами. На меня нахлынули чувства, к которым я не была готова, которые никогда не испытывала, поэтому я встала на четвереньки и выжидающе уставилась в стену. Калеб одновременно удивился и развеселился при виде этого. — Что ты делаешь? — Трахни меня сзади, — попыталась я прозвучать соблазнительно и уверенно. Он рассмеялся, и я недоуменно оглянулась, чувствуя неловкость. — Прости, это выглядело как-то чересчур бездушно. Я хочу смотреть на тебя. От изумления я не знала, что ответить. Калеб пощекотал мои ребра и попытался извиниться, но я покачала головой и согласилась с ним. Никто из мужчин раньше не замечал этого. Откинувшись на подушки, обнаженные, мы разговорились. Он рассказал, как раньше панически боялся забыть свои сны и в университетские годы приобрел привычку нашептывать по утрам обрывки воспоминаний в диктофон. — И что ты делал с ними? Переслушивал старые сны? Что они значили для тебя? Калеб ответил, что ему нравилось просто пересказывать их вслух: «Так я просыпался». А я рассказала, как мне казалось, будто плюшевые игрушки оживают в темноте спальне и придвигаются ближе ко мне. — Страшно, — заметил он. — Они мне нравились. Утром мы снова занялись сексом, и на этот раз вышло куда лучше, просто замечательно. Мой мозг отключился. Калеб снова позвал меня на свидание, и еще, и еще, пока однажды июльским утром я не проснулась с саднящим горлом, жаром и ознобом: врач подтвердил грипп. Я шесть дней не могла вылезти из постели. В лучшем случае это причиняло неудобства, а в худшем убивало всю романтику: мы не обсуждали наши отношения, и я боялась, что Калеб за это время найдет кого-то еще. Кого-то получше. Я боялась, что поговорка «с глаз долой, из сердца вон» подходит для нашего случая. «Если это был хитрый трюк, чтобы избавиться от меня, то он не сработал, — написал Калеб на шестой день. — Я отлично готовлю суп и чай и читаю сказки на ночь (могу принести «Там, где живут чудовища»). Просто дай знать, если тебе нужна моя помощь:)» Я перечитывала его сообщения снова и снова и чувствовала, как впервые в жизни без памяти влюблена, хотя это «без памяти» звучит ужасно, будто теряешь драгоценный контроль. В итоге в конце июля, спустя почти три месяца с начала свиданий, наши отношения стали официальными. Впервые в моей жизни. Теперь я была чьей-то девушкой — девушкой Калеба. Мама, увидев его фотографию, сказала: о, да он прямо как модель. Папа, узнав, что Калеб — математик, заявил: умник, значит. Калеб был идеальным — и в то же время реальным и моим. В то время о Розмари и речи не шло. Я провела целое лето, не зная ничего о ней. Она появилась в моей жизни с морозом.