Потеря контроля — с разрешением. На миг, зато полностью. Глава пятая Наконец-то ужин знакомства Калеба с моей семьей. Мы заказали столик в ресторане в центре города на шесть часов, так что, естественно, я получаю беспокойные сообщения около четырех тридцати от обоих родителей. «Какие-то невероятные задержки поездов, — предупреждает отец. — Выхожу из университета прямо сейчас!» От мамы: «Калеб заберет тебя из книжного? Или он встретится с нами в ресторане? Если он придет первым, передай, что столик заказан на нашу фамилию!» Закрываю книжный на пятнадцать минут раньше, потому что больше здесь никого нет, да и последние дни выдались нелегкими. Вчера управляющий, Питер, попросил меня составить опись шести коробок книг в твердом переплете, но я едва смогла поднять первую. Вынужденная признать, что мои руки отказываются мне помогать, я села, переводя дыхание, на пол в кладовке и написала Розмари сообщение, какие обычно приберегаю для Даниэль: «Прости, это, наверное, лишняя информация, тем более в рабочее время, но мои руки так болят, что я этим утром едва могла подтереться». Для пущего эффекта — эмодзи какашки. «Ахахаха, вау, я реально сейчас подавилась, — написала она десять минут спустя. — Но со временем станет лучше, обещаю! Просто твои мышцы в шоке». «Надеюсь. И не забудь прислать мне свои расценки!» Мне пришлось попотеть — девичья фамилия матери, первый питомец, имя учителя в третьем классе, — чтобы восстановить свою старую почту, но, к счастью, теперь все готово к приему писем. Заперев дверь, чтобы предотвратить наплыв покупателей в последнюю минуту, я опустошаю кассу — пересчитываю купюры, складываю пачки двадцаток в конверты перед тем, как запрограммировать охранную сигнализацию. (Во время моей учебной смены два года назад Питер несколько раз повторил, как легко может сработать сигнал тревоги, если я вовремя не освобожу помещение. «Надеюсь, ты спринтер», — пошутил он, ущипнув меня за локоть; я не спала в ту ночь, боясь опозориться в свой первый официальный рабочий день.) С тех пор я научилась получать удовольствие от волнения, когда я тянусь за пальто, вожусь с ключами и выключаю свет, а сигнализация выдает последнее предупреждение. В ресторан я прихожу первой, Ноа — вторым. — Умираю с голоду! — Он запихивает рюкзак под стол. — Где хлебная корзина? — Еще не приносили. И тебе тоже привет. Телефон вибрирует: Калеб прислал сообщение. «Я уже за углом», — и я смотрю, как он входит в ресторан и прокладывает к нам путь через лабиринт столов, накрытых белыми скатертями. Машу ему рукой и замечаю, что за ним следуют мои родители. Они одновременно добираются до столика, словно это засада. Калеб не знает, кого приветствовать первым, но мой отец берет инициативу на себя и пожимает ему руку. — Вживую он еще симпатичнее, — шепчет мне на ухо мама, а затем, прежде чем я успеваю ответить, направляется к Калебу, чтобы представиться. — Я слышал, ты отвечаешь за предупреждение человечества о надвигающейся гибели, — начинает отец после того, как мы все уселись. — Сообщишь нам, когда пора будет искать укрытие? — К сожалению, я математик, а не экстрасенс, — отвечает Калеб. — Однако я могу подробно описать для вас все наихудшие сценарии. — А, понятно. Ты перешел на темную сторону, чтобы работать на страховые компании? — Деннис! — шипит моя мать. — Они хорошо платят. — Челюсть Калеба подрагивает. — Он шутит, — успокаиваю его. — Ну разумеется! — восклицает отец. — Ты ведь понял, что я не всерьез, Калеб? — Да, конечно, это было понятно. — Наша семья искренне завидует людям с количественными навыками, — продолжает отец. Он из тех людей, которые носят шляпы-котелки (и не одну), часто используют слово «шик», погружаются в культуру мемов, чтобы удивить своих студентов соответствующими аллюзиями, и предпочитают слова с четырьмя и более слогами, например, количественные. — Ты, случайно, не посещал никакие семинары по литературе в Сент-Эндрюсе? Дочка наверняка говорила, что я преподаю. — К сожалению, нет, но я люблю читать. — Что ты читаешь? — Что за допрос с пристрастием? — прерываю отца. — Это клише. — Нет, это хороший вопрос. — Калеб посылает моему отцу ободряющую улыбку. Обменявшись взглядами, мама и Ноа проявляют внезапный интерес к хлебной корзине, которая наконец-то появилась на столе. Потянувшись за одним и тем же куском фокаччи, они сталкиваются костяшками. Начинаются приглушенные споры, и это дает Калебу время собраться с мыслями. — В последнее время я читаю нон-фикшен. «Необитаемая Земля» Дэвида Уоллеса-Уэллса, «Между миром и мной» Та-Нехиси Коутса. Отец одобрительно кивает и задает следующий вопрос, но из-за внезапно нахлынувших тягостных воспоминаний я его не слышу. Розмари недавно написала в «Твиттере» о «Необитаемой Земле», процитировав отрывок оттуда: «Все намного хуже, чем вы думаете». Совпадение? Пытаюсь поймать взгляд Калеба и ищу на его лице подсказки. Но он не смотрит на меня. Вместе с отцом они выбирают бутылку красного вина. Когда ее приносят, отец просит пять бокалов и подмигивает Ноа. — В Великобритании в этом возрасте уже можно, — говорит он после ухода официанта. — Давай же, в честь Калеба. Ноа смущенно закатывает глаза, но бокал берет. — Ноа в прошлом году поступил в Колумбийский университет, — объясняет отец. — Он взял академический отпуск, чтобы сосредоточиться на актерской карьере, но я постоянно говорю ему, что нужно какое-то разнообразие, какая-то интеллектуальная стимуляция. Правда, Ноа? Ноа проглотил вино, как воду, и повернулся к Калебу. — Родители не хотят осознать, что я могу не вернуться в университет. — Это несправедливо, — вставляет мама. — Ты знаешь, как мы гордимся тобой, ты знаешь, что мы поддерживаем тебя и твою карьеру! — Но образование — это тоже привилегия, Ноа, — подхватывает отец своим профессорским тоном. — Подумай о том, как курс психологии или литературы может углубить твои актерские навыки, расширить твой инструментарий. — Если я еще раз услышу выражение «расширить свой инструментарий», я закричу, — обещает Ноа. — Многие люди убить готовы за возможность учиться в Лиге плюща, это все, что я хочу сказать, — замечает отец. Я вклиниваюсь в разговор. — Мне так жаль, что мой университет не входит в Лигу плюща и что я не пошла по вашим священным стопам в Йель. — Сплошная драма! Мне достались двое детей с любовью к драме, — усмехается мама, глядя на Калеба. — И по природе, и по воспитанию, — добавляю я. — Неплохо. — Ноа протягивает мне кулак через стол. Перед сносом дома я помогала маме упаковывать коробки для переезда в Уэстчестер и наткнулась на связку старых пожелтевших писем, которые отец писал моим бабушке и дедушке за несколько месяцев до моего рождения. Я спрятала их в карман, желая познакомиться с доселе неизвестной частью его личной жизни: «Мы с Линдой очень ценим вашу финансовую поддержку, пока я заканчиваю аспирантуру, — говорилось в одном из писем. — Сейчас, на пороге отцовства, моя карьера в академической среде — причем в гуманитарных науках — заставляет меня заметно беспокоиться о моей нынешней неспособности содержать семью». И с фирменным юмором он добавлял: «Давайте же (символически, светски) помолимся, чтобы ваши будущие внуки стали врачами и юристами!» Ирония, конечно, заключается в том, что никто из них не заработал деньги, занимаясь медициной или юриспруденцией. Писательница, домовладелец. Была бы у моей бабушки такая успешная писательская карьера, если б мой дед не был домовладельцем? Сомневаюсь. — Наоми показала мне видео, где ты поешь. — Калеб поворачивается к моему брату. — Очень здорово! Ноа благодарит его. Несмотря на постоянную похвалу, он каким-то образом остался очень неуверенным в себе и склонным к сильным приступам самобичевания. Это у нас семейное. Приносят еду, и я усердно принимаюсь резать жареную курицу на мелкие кусочки. Голова отца склоняется к голове Калеба, их разговор искрится, развивается; когда официантка возвращается к нашему столу, чтобы посоветоваться с отцом насчет второй бутылки вина, Калеб кладет руку мне на колено и сжимает. Это слишком приятно, слишком хорошо. Его прикосновение должно наполнить меня теплом, но вместо этого угнетает — напоминание обо всей моей лжи. Я чувствую необъяснимое желание спровоцировать всех присутствующих здесь, испытать их и себя. — Я начала роман! — громко заявляю я. — Пока готово несколько глав. — Это замечательно, — говорит мама, одновременно с отцовским восклицанием: «Давно пора!» Заметив приподнятые брови Калеба и вопросительно вздернутый уголок рта, я немедленно иду на попятную. «Глупо, — укоряю себя, — опасно». — Я пока не готова показать его кому-либо. Предстоит много работы. Не знаю точно, к чему все идет и о чем он вообще будет. Только бабушка знает; она сохранит мои секреты. Ярко-синее хлопковое платье Розмари, фиолетовые ногти и кольцо в носу — это детали, которые я пока оставлю при себе. — Мы тебя не торопим, — поддерживает мама тоном, который ужасно похож на жалость. Когда через минуту Калеб выходит из-за стола в уборную, мои родители сразу же отмечают его обаяние, остроумие и ум. Сначала я купаюсь в их одобрении, радуясь от осознания, что сделала хороший выбор, но почти сразу же похвала застывает комом в желудке под тяжестью всех противоречий: что, собственно, я творю? Я нашла мужчину, который обаятелен, остроумен и умен, а теперь… Страдая от физического дискомфорта, ерзаю на месте, не глядя маме в глаза, потому что писатель, которым я стремлюсь стать, не позволит обывательской морали встать на пути истории, которую я собираюсь рассказать. Писатель, которым я стремлюсь стать, безжалостен в художественном плане, всегда ставя на первое место печатное слово. Иногда я чувствую, как меня разрывает надвое необходимость забыть о человечности Калеба, разобрать его на части и пересобрать в персонажа, который будет лучше работать на сюжет, игнорируя реальность, где он приятный и хороший парень. Иначе я никогда больше не напишу ни слова. Кто хочет читать о скучных, бесконфликтных людях, которые просто любят друг друга? Калебу придется понять и простить. Когда книга будет закончена, я снова смогу стать цельной; нам будет дарована свобода любить друг друга открыто и без ограничений. Пока официантка обходит стол, чтобы забрать наши пустые тарелки, я подцепляю вилкой последний кусочек курицы. Затем Калеб возвращается из уборной и снова занимает место рядом со мной. Мама спрашивает, кто что хочет на десерт, и каким-то чудом мы все соглашаемся на шоколадный мусс и лаймовый пирог. Ложки вонзаются в десерт со всех углов; нам приносят огромный счет, отец просовывает «Американ Экспресс» в черную папку из искусственной кожи и приглашает Калеба на предстоящее празднование Дня благодарения, которое мои родители устраивают в Уэстчестере.