— Это было бы прекрасно, спасибо, — с чувством благодарит Калеб. До Дня благодарения десять дней. Я считала само собой разумеющимся, что он уже приглашен — и планировала приехать с ним в любом случае, — но церемониальность и торжественность, сопровождающие это официальное приглашение, означают еще одну приятную печать одобрения. После того как мои родители уезжают на Центральный вокзал, а Ноа сворачивает на северо-запад в сторону Адской кухни, мы с Калебом направляемся на юго-восток, в Гринвич-Виллидж. Дует ледяной ветер, но он кажется уместным. Я просовываю руку в шерстяную подкладку кармана его пальто и обхватываю его теплые пальцы. — Это было не так уж и плохо, — замечаю я, а потом через некоторое время добавляю: — Правда ведь? — Совсем неплохо, все были очень милы. Вы так близки. Приятно это видеть. Моя семья никогда не была такой… душевной, даже до развода родителей. Мы более закрыты, более замкнуты. Затаив дыхание, жду продолжения. Калеб так редко чем-то делится. — Наверное, было бы проще, если б вся семья жила в одной стране, — говорит он. Не понимая, намекает ли Калеб на переезд домой, я пытаюсь предложить решение: — Если вы будете регулярно созваниваться, готова ручаться, вы станете ближе. Я начала потихоньку обогащать свой словарный запас его фразами: готов ручаться, вздор, уморительный, сумасброд, изнуренный. Беру себе по одному слову за раз. До того, как мы встретились, я так не поступала. А в чем выражается мое собственное влияние? Что он взял от меня? Я хочу, чтобы он изменился. — Возможно, но мы совсем скоро увидимся, на Рождество. Тогда и наверстаем упущенное. — Он засовывает руки поглубже в карманы, увлекая мои пальцы за собой. В квартире я запираюсь в ванной и обнаруживаю письмо от Розмари. Оно составлено в довольно формальном тоне и содержит несколько тарифов. Я решаю отдать ей двадцать пять страниц, что — при ставке сорок пять долларов в час за пять страниц содержательной правки — обойдется мне в двести двадцать пять долларов. По словам Розмари, она предоставила мне десятипроцентную скидку. «Если получится распечатать текст и передать лично, я буду очень благодарна, — добавляет она в качестве постскриптума. — Лучше не использовать рабочий принтер для фриланса!» В ответном письме направляю ей подтверждение и назначаю время для новой встречи после Дня благодарения, чтобы у меня было несколько недель для отбора наиболее безопасных отрывков. * * * На День благодарения мы с Калебом помогаем маме с подготовкой ужина; одно из заданий включает в себя расстановку шоколадных индюшек размером с ладонь возле каждой фарфоровой тарелки. C голодным выражением облизываюсь на хвост своей индюшки. Это не первый День благодарения Калеба в Штатах — я же видела соответствующие штампы в его паспорте, — но это будет мой первый большой праздник с участием парня. Я хочу, чтобы он был запоминающимся. На подъездной дорожке раздается автомобильный гудок. Через окно столовой вижу, как из фургона с эмблемой дома престарелых выпрыгивает мускулистый мужчина. Он достает из багажника инвалидное кресло и помогает бабушке усесться в него. Бросившись к ней, я целую ее в щеку и, взявшись за инвалидное кресло, толкаю его по самодельному пандусу в дом. Во время ужина я сижу между бабушкой и Калебом, прямо напротив Ноа. За блюдами из сладкого картофеля и стручковой фасоли бабушка с Калебом нашли общий язык. Она рассказывает ему истории о своем путешествии по Уэльсу и Шотландии до замужества, а Калеб засыпает ее вопросами о ее мемуарах, опыте работы на телевидении, детстве на Манхэттене 1930-х годов. Я периодически вклиниваюсь в их разговор, пока бабушка не обращает все свое внимание на меня и не спрашивает, как продвигается моя писательская деятельность. — Лучше не бывает! — Делаю глоток третьего по счету бокала красного. — Прямо сейчас его читает редактор, так что скоро я получу профессиональную рецензию. — Правда? — впечатляющим хором спрашивают Калеб, Ноа, родители и бабушка. Десять бровей одновременно выгнулись дугой. Я еще ни одной страницы не отдала Розмари — и кто знает, что будет, когда я это сделаю, — но слово не воробей. Я хочу продемонстрировать прогресс. Розмари повезло — у нее стабильная работа, она профессионал, ей есть куда расти; у меня же почасовая оплата, меня легко заменить, и мне нужно что-то понятное обществу, когда меня спрашивают, чем я занимаюсь. Невидимые часы, проведенные за написанием книги, не отражены ни в одной платежной ведомости. Я словно проживаю жизнь мечты внутри собственной жизни. Позже я все объясню бабушке, но пока лишь бормочу что-то о женщине, которую встретила в книжном магазине, подруге подруги одного редактора, а затем меняю тему и прошу Ноа описать типичный день на съемках «Призраков среди нас». Он с энтузиазмом рассказывает. Бабушка, которой сейчас явно трудно справляться с какофонией пересекающихся разговоров, возится со своим слуховым аппаратом и улыбается, пока наконец не становится ясно, что она сдалась, выбрала тишину и пытается прожевать вставными зубами мягкие кусочки пищи. По окончании ужина Ноа с отцом помогают бабушке подняться, усаживают ее в инвалидное кресло и катят его к входной двери. Фургон вернулся, чтобы отвезти ее обратно в центр. Перед отъездом бабушка жестом просит меня наклониться и шепчет мне на ухо: «Он славный мальчик, Наоми». Слова звучат тяжело, будто предостережение. Отмахнувшись от этого, я соглашаюсь с бабушкой. Я тоже считаю Калеба славным мальчиком. В поезде мы с ним занимаем шестиместное сиденье. Два ряда, лицом друг к другу. Я расположилась на одной стороне, а Калеб — на другой. Ноа, к моему удивлению, решил переночевать в гостевой комнате у родителей. Я правда люблю их, но дохожу до предела буквально через несколько часов — еще чуть-чуть, и я скажу им что-то, о чем потом пожалею. Я объясняю такую отстраненность развитым чувством самостоятельности и независимости, но иногда, в особенно мрачном настроении, я признаю, что в душе завидую их легкой манере общения и мне не нравится быть ее свидетелем. Но, честно говоря, с десяти до шестнадцати лет у Ноа было мало друзей его возраста: наши родители и его агент были основными доверенными лицами после моего переезда в Колорадо, а взрослые актеры, в обществе которых он вырос за кулисами, так и не поняли, как же к нему относиться — как к коллеге или как к ребенку. Его детство было прерывистым и непоследовательным: ночью он раздавал автографы, а днем возвращался в школьный спортзал — какой контраст по сравнению с захватывающей жизнью на сцене. Все ждут, что я буду ему завидовать, и я, конечно, завидую. Но почему я должна завидовать этому? Контролер в форме с неопрятной седой бородой проходит через вагон и просит предъявить билеты. Проверив наши, он идет дальше по проходу, и тут я вспоминаю нечто важное. — Ты надолго уезжаешь домой? Все время забываю. — Три недели. Я уеду семнадцатого декабря. Это удар. Я столько раз мечтала о своем первом настоящем новогоднем поцелуе, о том, как кто-то потянется ко мне в полночь, не раздумывая ни секунды. Я представляла нас вместе на вечеринке или в баре, упивающимися нашей свободой. Мои щеки болят от улыбки, скрывающей разочарование, но мне удается сохранить легкий и игривый тон. — Значит, ты окажешься в новом году без меня на целых пять часов раньше. — Действительно. Я смогу рассказать, что ждет тебя в будущем! Жду, что он как-то упомянет наше расставание, отметит предлог «без», но тщетно. Закручиваю выбившуюся нитку на колготках, пока мы оба надеваем наушники. Час спустя поезд прибывает на Центральный вокзал. Зевая, мы проходим под высоким сводом потолка к шаттлу до Таймс-сквер. Движимая плохим настроением, я замечаю: — Вообще-то жаль, что мы не встретим Новый год вместе. — Как настоящая пара, едва не добавляю вслух. Калеб хмурится: — Что ж, ты всегда можешь сбежать в Уэльс. — Было бы неплохо, — машинально отзываюсь я, когда мы встаем у одной колонны, и тут до меня доходит, что именно он предложил. Мозг судорожно перебирает в уме варианты: это была простая, ни к чему не обязывающая вежливость или он просто решил не делать из мухи слона? Несколько секунд жду разъяснений, но тщетно. Возможно, я себе все напридумывала, возможно, это было сказано искренне, возможно, меня преследуют прежние сомнения — сообщения без ответа, ремень и барабаны Адама, то, как жгло это его: «Думаю, мы заинтриговали друг друга, вот и все». — Давай поторопись, две минуты до следующего поезда, — зовет Калеб, когда мы выходим из шаттла. Он спешит к платформе, и тут я бездумно дергаю его за пальто сзади — он едва не роняет свой телефон, молниеносно поймав его пальцами в перчатках. — Катастрофа предотвращена. — Калеб удивленно улыбается. («Он всегда настороже», — сказала Розмари.) Больше я его не дергаю. * * * В преддверии отъезда Калеба я фантазирую о прогулках по узким мощеным улочкам его родного города, о туманных скалах и зеленых полях его страны. Представляю, как мы пьем пиво в старинном уэльском пабе и носим большие свитера. Но я не могу себе это позволить. Не за свой счет. В книжном платят двенадцать пятьдесят в час, и мне редко удается откладывать больше половины зарплаты, а скоро еще придется отдать значительную часть сбережений в качестве платы за редакторскую правку Розмари. Звоню маме и с тоской описываю свои фантазии — огромные свитера, туманные скалы. — Звучит очень романтично, — замечает она с ностальгической ноткой в голосе. — Ну, он же познакомился с моей семьей, теперь моя очередь. Слишком поздно понимаю, что ною, как капризный ребенок, и, когда мама предлагает купить мне билет на самолет, я задаюсь вопросом, чувствует ли она по телефону мою вину и облегчение. Затем пишу Питеру письмо с просьбой предоставить мне пять дней отпуска. Затем спрашиваю Ноа, может ли он посидеть с Ромео. (Может.) Наконец, я звоню Калебу. Уже вечер, до его отъезда осталось два дня. — Ты можешь говорить? — Только если быстро. Он в офисе, заканчивает работу над моделью. Она нужна страховой компании сегодня, чтобы знать, сколько брать с людей за спасение собственной жизни. Земля нагревается, и катастрофы приходят отовсюду. Калеб — усердный работник: он почти все предвидит заранее. — У меня для тебя сюрприз, — говорю я. — Сюрпризы заставляют меня нервничать. Я смеюсь: — Мне следовало догадаться.