«Коренная жительница Нью-Йорка впервые в Метрополитен-опере! Я уже пристыдил ее, поэтому позвольте мне просто сказать, что для меня большая честь быть ее гидом». У парня, разместившего это фото, открытый аккаунт в «Инстаграме», поэтому я перехожу туда. Его зовут Оливер. Если верить описанию, он режиссер и фотограф на фрилансе. Звучит привлекательно, но сколько людей в наши дни называют себя «фотографами» в социальных сетях? Все, что от вас требуется — навести телефон, снять и добавить фильтр. Я просматриваю профиль Оливера — в основном это эффектные, окутанные тенью портреты пожилых людей — в поисках его собственного фото. Он страшнее или сексуальнее Калеба? Оказывается, Оливер подтянутый и широкоплечий, с приятной, легкой улыбкой, но совершенно неприметным лицом — ничего особенного, ничего привлекательного. Полная противоположность Калебу. Оливер — просто мимолетная интрижка или предназначенный ей мужчина? Я решаю послать ей еще одно сообщение, к черту. Пусть она решит, что я докучливая или назойливая, к черту, просто к черту. Есть вещи и похуже. Наконец-то закончила книгу Джоанны Уолш! Я никогда не переживала расставания, но, черт возьми, сейчас чувствую себя так, будто с меня кожу сняли! На очереди Каск. Дай знать, как будет время, хочу вернуть книгу и обсудить твой рассказ! Затем я убираю телефон. Она либо ответит, либо нет. Нет смысла проверять каждые пять минут. Бесполезно. И вот я возвращаюсь к бильярдному столу, на этот раз в качестве зрителя, и жду, пока мы все не устанем настолько, чтобы разойтись по домам. Наконец, спустя несколько часов, мы закругляемся. По дороге домой, пока мы держимся за руки, Калеб невзначай упоминает, что начал искать новую работу. — Правда? — Я останавливаюсь на улице и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, изумленная и довольная. Несмотря на то что несколько недель назад в уэльском пабе он признался в своей неудовлетворенности работой, он не пытался изменить обстоятельства, которые привели его сюда. Его работа — последняя оставшаяся ниточка, связывавшая его с Розмари, и скоро он разорвет ее. У Калеба отличное резюме, он без проблем найдет другую работу. Мы еще не обсуждали возможные проблемы с визой, но я не возражаю. Преодоление препятствий звучит лучше, чем банальность и удобство. Представляю себе совершенно другую жизнь: просторную квартиру недалеко от Хэмпстед-Хит и залитый солнцем домашний офис, в котором можно писать, пока Калеб работает в солидной компании или университете в центре Лондона. Я представляю себе поездки в Сассекс или Эдинбург по выходным и в Париж, Флоренцию или Барселону во время длинных отпусков. Это звучит прекрасно; будущее, к которому стоит стремиться. Когда мы возвращаемся в мою квартиру, я вознаграждаю Калеба за его внезапную инициативу восторженным и продолжительным минетом. Он поглаживает большим пальцем мою шею, впивается в мой рот и вцепляется мне в волосы, когда кончает. Позже, когда он засыпает, я проверяю свой телефон, надеясь, что Розмари ответила — и это правда так. Пока член Калеба был у меня во рту, она написала: «Рада, что тебе понравилась Уолш! Извини, что пропала. Как насчет понедельника?» * * * В понедельник в винном баре в Коббл-Хилл, предложенном Розмари, я не сразу узнаю ее, пока черноволосая женщина не хлопает по стулу рядом, перехватив мой взгляд. Я совсем забыла о новом цвете ее волос. Скользнув на стул, возвращаю ей книгу Уолш в мягкой обложке. Затем комментирую ее прическу. — Некоторые из моих друзей не оценили. — Она смахивает пряди со лба. — Это заметно. — Те самые друзья, которые не хотят идти с тобой на скалодром? — Она краснеет. — Один ноль. — Ну, мне нравится. — Я заказываю каждой из нас по бокалу красного. — Спасибо, как жизнь? Я пожимаю плечами и говорю, что у меня все хорошо, много пишу, продаю книги. — Все довольно обыденно. А что насчет тебя? Давно не виделись. Розмари, которая, должно быть, уловила скрытое обвинение в моем голосе, спешит оправдывать свое отсутствие: — Это было сумасшедшее начало года, я была так занята работой и семейными дела. К тому же я начала встречаться кое с кем. Знаешь, как это бывает в начале отношений — так легко увлечься. Признаю свою вину. — О-о-о, подробности, пожалуйста, — требую я, вспоминая фотографию в Метрополитен-опере. — Его зовут Оливер, мы встретились буквально через две недели после того, как Калеб позвонил и сказал, что все кончено. Прошел всего месяц, но мы так хорошо друг друга понимаем, что решили попробовать. Так что мы официально встречаемся. — Это потрясающе, — говорю я с неподдельным энтузиазмом. — Как вы познакомились? — На вечеринке у общего друга. Оливер тоже учился в Нью-Йоркском университете, но в то время я плохо его знала. А я ему тогда очень нравилась. И чтобы отвлечься от всего, что случилось с Калебом, я согласилась пойти на свидание с ним, и все просто… щелкнуло. — Звучит как судьба, — замечаю я сквозь зубы. По правде говоря, я надеялась, что ей, как и мне, придется поблуждать по «Тиндеру», «Хинджу» или «ОкКьюпид», чтобы найти свою половинку, но нет — похоже, любовь всегда приходит к Розмари естественным путем. — Я тоже так думаю. Оливер такой простой, заботливый и оптимистичный, он просыпается каждое утро, радуясь началу дня. По сравнению с ним Калеб слишком хмурый. У меня как будто гора с плеч свалилась. Бедная Розмари. Слишком возражает, явно пытаясь убедить себя, что ее сердце не разбито. Невозможно пережить это так быстро. История Оливера не может сравниться с историей Калеба — историей, которую я запомнила и вынесла на свет. Болота и туман, секретные маршруты, города на берегу реки… Розмари смотрит прямо на меня. — Оливер трубит о своей любви ко мне с пресловутых крыш, понимаешь? Я никогда не испытывала ничего подобного. — Но Калеб переехал ради тебя, — напоминаю ей. — Разве это не самая высокая крыша? Не самая громкая труба? Как она может быть такой неблагодарной? Это просто переписывание истории. — Не пойми меня неправильно, Калеб — замечательный человек. Я всегда буду благодарна ему. Но он был скрытным. Когда он переехал сюда, то представил это как жертву, а не как акт любви. Теперь мне все ясно. Мне потребовалось так много времени, чтобы распознать это. Я мечусь между желанием защитить человека, которому призналась в любви, и желанием убежать от него. Поверить ей на слово. Но потом я понимаю, что ее внезапная враждебность и горечь наверняка вызваны тем, что у Калеба появилась новая девушка. Придирки к его воображаемым недостаткам — способ самоуспокоения, и если Розмари считает, что Калеб ее заблокировал, то именно за эту версию она, скорее всего, будет цепляться, чтобы пережить это. Розмари просит еще один бокал вина. — Мне до сих пор трудно простить его за то, что он испортил мои планы. Знаю, это может показаться безумием, но нам был двадцать один, когда мы встретились, так что если б мы остались вместе, то, вероятно, уже были бы женаты, а я представляла себя беременной только в тридцать один. нам требуется ваше согласие эстроген и прогестин, скоро я привыкла к этому я в порядке? — Ого, это, гм, так детально. — Я знаю, что сейчас должна ставить карьеру на первое место, учитывая мое повышение и все такое, — она смотрит в потолок, — но я чувствую грусть, когда представляю себя в роли мамы. Мы с Калебом говорили об этом. — Розмари вздыхает, и я с удовольствием замечаю, что в ее голосе снова появилась знакомая тоска. — Все это мы обсуждали. Розмари и Калеб — тихими, уверенными и любящими голосами — однажды приняли решение о своем общем будущем; я представляю себе два кресла, прижавшиеся друг к другу за столом из красного дерева, зажженные свечи, откупоренную бутылку вина и вазу с благоухающими цветами. Когда мы с Калебом в последний раз обсуждали что-нибудь значительное, что не начиналось с предварительной оговорки, что не было бы вызвано непониманием или ложью? Интересно, сколько месяцев прошло, прежде чем Розмари и Калеб начали давать друг другу обещания? Расстояние, вероятно, немного ускорило события, но мы с Калебом все равно могли пропустить важный указатель несколько миль назад. — У нас с Лакланом все не так, — говорю я, хотя ничего не знаю о взглядах Калеба на отцовство и избегаю этой темы как чумы. — Я думаю, это немного безответственно — приводить детей в этот мир. Я имею в виду — что насчет изменения климата! Жизнь на этой планете становится все хуже. — Это широкий взгляд на вещи. Для меня же это просто признание того, чего я действительно хочу. Почему я должна лишать себя этого? Ради высшего блага? — Ее глаза вспыхивают. — Люди настолько лицемерны, что существует миллиард способов негативно повлиять на мир. Есть у меня ребенок или нет, это ничего не изменит. У меня нет возможности спорить. Поэтому я меняю тему и начинаю обсуждать творчество Розмари. В конце концов, именно поэтому мы пришли в этот винный бар, и мне приятно, действительно приятно, быть полностью поглощенной чужими мыслями, чужими выдумками на определенное время. Как и просила Розмари, я намерена полностью раскритиковать эту историю — но не раньше, чем сначала похвалю ее. Чтобы успокоить. И вот я говорю, как впечатлена искусным и детальным изображением вымышленной семьи. Когда Розмари улыбается, я начинаю вычленять детали, которые не работают, ставить под сомнение мотивы, усиливать сюжетные повороты и делать необходимые сокращения. — Стиль и содержание не совсем сочетаются, — объясняю я, — потому что есть нечто слишком удобное в том, что бернский зенненхунд вырывается из шлейки в подходящее для повествования время, и нечто слишком удобное в том, что семья наконец может встретиться лицом к лицу со своими демонами и раскрыть темные секреты, пробираясь сквозь мрачный лес. — Хм, хорошее замечание, — соглашается Розмари, делая пометки в маленьком черном «молескине». — Большое спасибо. Я буду и дальше незаменимой и бесценной, я докажу ей, что я достойна ее времени, ее внимания, ее дружбы. — Всегда к твоим услугам. — Не удержавшись, я спрашиваю: — Так это отрывок из твоего романа? Или отдельный рассказ, который ты собираешься отправить в литературные журналы? Или ты передумала писать роман и работаешь над сборником рассказов? — Так много вопросов! — Она смеется. — Третья теория верна, мне нужно было отдохнуть от романа, он лез мне в голову и угнетал меня. Это трудно описать. Этот особый жанр беспокойства — хорошо известная мне территория. Я радуюсь, что она привела нас сюда, чтобы довериться кому-то, кто это понимает. — Я чувствую то же самое со своей книгой. Пытаться оставаться в голове сталкерши Пенелопы очень некомфортно, особенно учитывая, насколько это метафорично. Как будто, — быстро уточняю я, — я слежу за собой, наблюдая за тем, как меня могут воспринять. Все это довольно мрачно. — Звучит утомительно, но это не то, о чем я… Я больше не слушаю ее, не веду диалог; мне слишком много нужно сказать. Масала-кофе, шопер, вампирические зубы.