Я разложила матрас на всю длину чулана и приготовилась ждать, как охотничья собака, повернувшись лицом к двери. Потом начала сомневаться, там ли она находится. Я встала, ощупала стены. Все правильно. Снова легла. Я старалась не думать о том, что со мной произошло, чтобы сосредоточиться на плане возможного побега. Но мне ничего не приходило в голову. Я отгоняла от себя навязчивый образ преступника, его черные глаза, его руки. Наверное, я задремала, но не спала по-настоящему, потому что каждые четверть часа слышала бой часов. Несколько раз я как бы приходила в себя от кошмара, который, как мне казалось, длился часами. Могу сказать, что за кошмар. В нем была сплошная эротика, мне снилось, как он мною овладевает, доводит до изнеможения, уничтожает. Наконец я заснула. Когда я открыла глаза, сквозь дверную щель пробивался слабый свет. Я лежала, не двигаясь, и прислушивалась. Тишина. Над входной дверью в вестибюле было небольшое окошко, свет, падавший на пол, был неярким, рассветным. Я встала, чтобы посмотреть в замочную скважину. Тут я увидела, что тот, кто считал себя умнее остальных, оставил в ней ключ. Я еще прислушивалась какое-то время, приложив ухо к створке. Еле слышно тикали неутомимые часы, других звуков не было. Я вернулась к своему ложу. В темноте мне удалось распороть шов наволочки и вытряхнуть оттуда перья. Очень тихо я разорвала ее с двух сторон, чтобы осталась только полоса материи. Медленно и осторожно просунула ее под дверь, почти наполовину, а может быть, и больше. Потом вытащила из волос шпильку и стала проталкивать ключ. Начали бить часы. Я остановилась, но была настолько поглощена своими действиями, что не успела точно сосчитать удары. Кажется, семь, в восемь было бы намного светлее. Когда наступила тишина, я снова взялась за дело. Мне потребовалось не больше минуты: ключ выпал наружу, но шум падения, хотя и приглушенный тканью, показался мне оглушительным. Не теряя времени, я подтянула материю на себя. Меня захлестывали радость победы, надежда, при этом я старалась не дышать, хотя из дома не доносилось ни звука. Я должна взять над ним верх. Я обернулась разорванной наволочкой как пляжным парео. Очень осторожно повернула ключ в скважине. Один раз. Второй. Чтобы дверь не скрипела, я рывком открыла ее. В тот же миг от порыва воздуха вокруг, словно стая белых птиц, закружились перья из подушки, а я закричала от ужаса, мне показалось, что мое сердце вот-вот разорвется: в кресле, стоявшем ровно напротив чулана, расселся беглец – он выглядел совершенно спокойным, хорошо выспавшимся, на губах у него блуждала презрительная усмешка. Тусклый свет, падавший из окошка наверху, придавал этому зрелищу что-то инфернальное. – Нет, вы только посмотрите на эту лицемерку, – сказал он спокойным голосом. Я увидела, как он медленно встает. Я не подумала, что нужно спрятаться в кладовке, не попятилась назад, осталась стоять на месте. Я была просто парализована. Он смотрел прямо мне в глаза, а когда подошел близко, одной рукой, безо всякой спешки или грубости, сорвал с меня материю, которой я обмоталась, и швырнул на пол. Я не сделала ни малейшего движения, чтобы помешать ему. Перья взлетели к потолку. Я стояла неподвижно, совершенно обнаженная, подняв голову наверх, у меня только вырвался какой-то звук, похожий на икание. Он поднес ту же руку к моим волосам, вытащил шпильку, и когда я почувствовала, как они упали мне на плечи, я не смогла сдержаться. Я заорала, как сумасшедшая, бросилась на него, стала колотить кулаками – от отчаяния, от беспомощности, от всего на свете. Он не возвращал удары, а только пытался сдержать меня. Сквозь слезы, застилавшие мне глаза, я уже не видела его, но несмотря на то, что он держал меня за запястья, я продолжала кричать. Я бы кричала так до бесконечности, потому что не могла остановиться, если бы меня не прервал страшный голос, доносившийся снаружи. Он шел из громкоговорителя: – Внимание! Дом оцеплен! Бандит, перестань мучить женщину или я отдаю приказ на штурм здания. Беглец тут же отпустил меня и бросился к креслу, на котором лежал нож. Нарастающие недоумение и тревога, которые я прочла в его глазах, были для меня отмщением за мои страдания. С трудом переводя дыхание, с мокрыми от слез щеками я не смогла сдержать радостного смешка. Началось новое испытание. За оградой сада стоял военный грузовик, вокруг него сгрудились вооруженные пехотинцы. На подножке стоял капитан Мадиньо. Обитатели соседних домов в пижамах и халатах толпились на тротуаре. Он кричал им через рупор: – Отойдите, отойдите! Дайте солдатам республики выполнить свой долг! Мы с моим мучителем наблюдали за происходящим через приоткрытые ставни на кухне. Он затащил меня туда волоком, голую, зажимая мне рот рукой. Теперь уже он впал в панику. Бормотал как заклинание: – Нет, нет! Это невозможно! Так не бывает! В свете утреннего солнца на огромной скорости подъехал второй грузовик, оттуда на полном ходу выскочили новые солдаты. Теперь можно было сосчитать их – десять, пятнадцать, двадцать. Мадиньо бросился к ним, укоряя за излишнюю медлительность: – Оцепляйте по периметру! Из грузовика достали огромные пулеметы и выставили батареей на проезжей части улицы. Беглец без конца повторял прямо у меня над ухом: – Они рехнулись, эти ублюдки! Просто рехнулись! Он закрыл ставни. Какое-то мгновение, оказавшись с ним лицом к лицу, я поняла, что он не знает, что делать, потом он убрал руку, зажимавшую мне рот, и сказал: – Они никогда не пойдут на такой риск и не начнут стрелять, ни из этих штук, ни из ружей. Если будете играть со мной по-честному, мы выпутаемся. – Мы? – воскликнула я. – Им нужны вы! А вовсе не я! – Пули не выбирают. Если они откроют огонь, от вашей хибары тоже ничего не останется. Я хорошо его знаю, этого Мудиньо! Он понял, что его слова возымели действие. – Послушайте, Каролина. Они меня не видели и не могут быть стопроцентно уверены, ни что я нахожусь здесь, ни какие у меня намерения, и вообще вооружен ли я. Сначала вы должны сказать им через окно, что все в порядке, что вы просто ссоритесь с приятелем, только и всего, и что они… Я не дала ему договорить. Я заорала во все горло. Он грубо зажал мне рот, запрокинув меня, так что я не могла ни отбиваться, ни укусить его. Сегодня я понимаю, что в эту минуту решилась моя судьба и что, отказавшись его выслушать, я совершила самую большую глупость в своей жизни. – Тогда мы поговорим с вами иначе! – сказал он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Если вы такая кретинка, орите, сколько влезет! Он убрал руку, схватил нож и поднес к моему горлу. – Теперь кричите! Я отрицательно мотнула головой, чтобы показать, что больше не буду кричать. Тогда он, не церемонясь, поволок меня в вестибюль. Лезвие ножа по-прежнему касалось моего горла, пока он возился с дверными засовами. – Ради бога, – бормотала я, – не нужно!.. Прошу вас! Он поднял с пола порванную наволочку и бросил ее мне. Придерживая ее двумя руками, я прикрылась ею спереди. Затем он открыл дверь, вытолкнул меня на порог, вокруг летали перья, нож упирался мне горло. Я остро, как никогда, всей своей наготой почувствовала утреннюю свежесть, свет слепил глаза. Толпа зевак загудела. Я с ужасом увидела, как она быстро растет, теперь солдаты должны были сдерживать ее на подступах к изгороди. Потом наступила тишина. – Смотрите хорошенько, Мадиньо! – крикнул беглец. – Смотрите хорошенько! Если хотя бы один из ваших говнюков, слышите, хотя бы один, на свою голову, проникнет в сад, вы видите ее живой в последний раз! После этих слов был слышен только плеск волн на пляже вдалеке. Чтобы спрятаться от всех этих безмолвных испуганных взглядов, я закрыла глаза. Я почувствовала, как меня волокут назад, в тепло дома, дверь закрылась, щелкнули засовы, беглец швырнул меня на колени на плитки пола, и я горько разрыдалась. Ставни в кухне закрыты. Наверное, был уже полдень, точно не знаю. Он позволил мне надеть комбинацию и туфли, заколоть волосы. Я помылась над раковиной. Он отвернулся, но мог бы и смотреть, мне было уже все равно. Когда ему требовалось остаться одному, он запирал меня в чулан. Думаю, он ходил осматривать каждое окно в доме. Какой идиотизм! Главное происходило по обе стороны ворот, за оградой. Он еще время от времени приоткрывал ставни и смотрел, что происходит снаружи, а я уже больше не смотрела. Я их слышала. Они смеялись, перекликались друг с другом, как в театре. Притащили аккордеон, потом шарманку. Улица была забита зрителями, их, словно опасных зверей, отгородили решетками-загонами. Похоже, весь город собрался перед моим домом – мужчины, женщины, дети, старики и собаки. Возвращавшиеся с пляжа тоже присоединялись к толпе, как были, в купальниках. Тут же торговали мороженым и жареной картошкой. С одной стороны, это было на руку беглецу. Армия забыла о нем. Напрасно Мадиньо драл глотку, пытаясь прекратить этот балаган, я же была настолько раздосадована происходящим, что видела в «чудовище» лишь товарища по несчастью, единственную опору. Я приготовила то, что нашла в погребе. Я ничего не ела со вчерашнего дня. Когда мы сели за стол, я увидела, что он опять согнул пополам мою вилку. Минуту я смотрела, как он ест руками, потом не выдержала и последовала его примеру. – Вот видите, мадам Ляжка, – сказал он с полным ртом, – это вовсе не трудно. Он нашел в стенном шкафу бутылку вина. Обычно пила только моя помощница. Он поставил каждому по бокалу. – Мне было всего семь лет, – продолжал он, – но я уже знал, что то, что называют прогрессом, за исключением кино и аспирина, – это рабство. – Перестаньте называть меня Ляжка. – Каролина. Понял. Выпейте немного, это вас взбодрит. Позднее, когда мы заканчивали есть, он сказал спокойно: – Никогда не подумал бы, что все может вот так обернуться. Мне очень жаль, что причинил вам столько неприятностей. Я пожала плечами. Даже в приятном полумраке кухни мне стало жарко. Он закрыл окна, чтобы не слышать криков толпы. Добавил: – А вы красивая, Каролина. Не верьте тому, что про меня рассказывают, я никогда не брал женщин насильно, но чуть было не сделал это сегодня ночью. – Зря отказали себе в удовольствии. Разумеется, я сказала это без обиды. Весь город со скорбными минами наверняка обсуждал, что именно это он и проделал, причем не раз, а сколько ему заблагорассудилось. И это трепло-парикмахерша уж всяко пофантазировала вволю… Я видела, что из нас двоих больше не по себе ему. Он опустил свои темные глаза, начал рыться в карманах. Достал оттуда измятую пачку английских сигарет. Я встала за спичками. Когда подошла к нему, у меня с плеча упала бретелька комбинации, случайно, хотя я немного поспособствовала… Я, стоя, поднесла ему спичку, моя грудь оказалась на уровне его лица. Сердце колотилось как сумасшедшее. При каждом вздохе грудь вздымалась. Я стояла рядом, пока он не задул огонь. Спичка чуть не обожгла мне пальцы, но я бы все равно не пошевелилась. Говорить я тоже не могла, иначе не знаю, какие глупости наговорила бы, чтобы затащить его в спальню. В конце концов он отстранился первым. И сказал совсем не то, что я ждала от него услышать и на что уже готова была согласиться. – Я спокойно дождусь ночи, – сказал он. – А в темноте сумею отсюда выбраться. Я пристально посмотрела на него. Я была рада, что он отпустит меня, но мне стало грустно из-за того, что по чужой вине это приключение заканчивалось таким образом. Поверьте мне, даже если бы он надругался надо мной столько раз, сколько тешила свое воображение толпа под окнами, но никто не знал, что он у меня, я бы дала ему уйти и не стала бы жаловаться. В тот момент я подумала, если бы могла вернуться на несколько часов назад и исправить утреннюю ошибку, я бы крикнула всем этим зевакам на улице, что я дома с любовником. Да, да, даже у скрытницы-директрисы есть любовник. Я бы всех их послала к черту. К тому же я ничуть не сомневалась, что он не причинит мне зла. Я больше не верила, что он совершал преступления, в которых его обвиняли. Он должен подождать, пока все успокоится, а затем отправиться дальше. Возможно, мы пришли бы к такому развитию отношений, что я могла бы отдаться ему, пока мы ждали бы, когда он сможет уйти. Но ничего не попишешь. Я поправила бретельку комбинации и сказала ему: – Можете скрыться прямо сейчас. Я знаю, как это сделать. Идемте, покажу. Он недоверчиво и даже с подозрением смотрел, как я открываю кухонную дверь. Я дружески кивком головы показала, чтобы он шел за мной. Он поднялся и бросил нож на стол. Мы поднимались в спальню, я впереди, весь стыд улетучился как по волшебству. Теперь сердце билось иначе – от волнения. Когда мы оказались у двери, я на мгновение вдруг увидела себя со стороны, такой, какой была накануне, когда вжималась в стену, и пожалела. Но виду не подала, а только сказала: – Нужно собрать ваши грязные вещи и унести с собой, тогда они не будут знать, что вы переоделись. Я подошла к окну и осторожно приоткрыла один ставень. – Смотрите. Он снова оказался возле меня. Он столько раз причинял мне боль, а теперь боялся дотронуться. – Вот там, в глубине сада, – сказала я и показала пальцем, – видите большую кривую сосну?