Он решил бросить курить. На его столе стоит открытая огромная коробка конфет, а за этим столом на стене стойка для оружия. Выбор ясен – либо лишние килограммы, либо самоубийство. – Короче, – говорит он мне, – мы сейчас находимся на той стадии, когда ваш клиент бросил среди виноградников Бирмы медсестру американского флота, в одной рубашке. Одно это уже не слишком красиво! Не слишком! У него сильный, слегка елейный голос, голос актера. Я возражаю, держась прямо в кресле эпохи Второй империи, сердце мое под новым синим платье преисполнено гордостью: – Он поступил самоотверженно! Он не хотел втягивать невиновную в свою безумную авантюру! – Как бы не так! – восклицает мировой судья, которого ничуть не волнует процесс освобождения. – При этом он прихватил восемнадцать тысяч пар чулок! Тончайших, капроновых, шикарных! Я замолкаю, смотрю в сторону. – Что с ним было в течение пяти месяцев, – продолжает он, – неизвестно. Сведения, которые он предоставил, настолько же скупые, насколько уклончивые. Создается впечатление, что в Куньмине, в Китае, он встретил молодую евроазиатку, которую, как утверждает, он выиграл в карты. – Раз он так говорит, значит, это правда! Кристоф никогда не лжет. – Он говорит только ту правду, которая идет ему на пользу, – поправил меня судья. – Отцы-иезуиты преподали ему хороший урок. – Нельзя же упрекать его за то, что он учился именно в этой школе! Он засмеялся и взял конфету. Он с той же ревностной аккуратностью развернул обертку, с какой прежде, вероятно, обрезал головку сигары. – Прошу вас, дитя мое, – вздохнул он, – не пытайтесь заставить меня поверить, что вы глупы, и перестаньте перечить каждому моему слову. Он уже предлагал мне отведать эти радости целлюлита и больше не настаивал. Он минуту сосал и пережевывал свои, расхаживая по кабинету. Внезапно он остановился передо мной и покачал прямо перед моим носом своим толстым указательным пальцем, что-то в этом жесте было непристойное: – А в феврале этого года, где мы его обнаруживаем? Я не знала. Судя по записям Констанс, Кристоф наземным, воздушным или морским транспортом двигался из Китая примерно по тропику Рака. Во время всей этой экспедиции его сопровождала преданная подруга, которую он называет Шери-Чен, но когда он добрался до Аравии и направился в сторону Каира, он уже был один. – Вена, Австрия!!! – триумфально восклицает судья. – Сюда стекаются все подпольные торговцы послевоенной Европы! Несколько месяцев назад я была в Вене. У меня перед глазами засыпанные снегом развалины, колесо обозрения, дом 16 по улице Воленбенгассе, где живет моя приятельница Рея, вспоминается мелодия цитры. – Этот негодяй продает капроновые чулки на вес золота и зарабатывает целое состояние! Все полицейские стран-союзников разыскивают его. Он наклонился ко мне, его огромные глаза не отрывались от моих, театрально понизил голос, чтобы сообщить главное: – Однажды ночью британцы в своем секторе наконец сумели загнать его в ловушку в канализационной системе. Он бежал из одного подземного коридора в другой, а его окружали со всех сторон… И в тот самый момент, когда его вот-вот должны были схватить, знаете, кто появился? Я глупо помотала головой, разинув от изумления рот, сердце рвалось на части от звуков цитры. Он повысил голос: – Его бабушка! Его бабушка собственной персоной, которая вопила изо всех сил и отгоняла преследователей зонтиком! Пока ее усмиряли, его и след простыл. Тут уж я взорвалась, колотя руками по подлокотникам кресла: – Это уж слишком!!! Какое-то безумие! Бабушка Кристофа умерла много лет назад! Он вздохнул, снова начал мерить шагами ковер. И сказал мне, размахивая рукой: – Согласен, что эта венская история довольно темная. Тут есть маловероятные эпизоды!.. Но!.. И снова его огромный указательный палец нацелился прямо на меня: – Через полтора месяца благодаря одному доносу удалось напасть на его след. Давайте на пари – знаете где? Чудом я знала. В записях Констанс я нашла намек. Три розы, словно увядшие на солнце, Старый порт, холм Нотр-Дам-де-ла-Гард. Я еле слышно отвечаю: – В Марселе, его родном городе. Палец опускается. Продолжая расшагивать, судья старается не выказать своего разочарования: – Теперь он промышляет совсем другим. Снял какое-то складское помещение, где женщины ждут своей очереди, как на прием к зубному. Одна за другой залезают на стол и стоят там, задрав юбку. И тогда ваш Кристоф какой-то смесью собственноручного изготовления кисточкой рисует им чулки на ногах до середины ляжек, с прямым швом, лучше настоящих! Он хохочет, я тоже не могу удержаться. Он садится за письменный стол, вытирает руками глаза, тело сотрясается от смеха. – Господи! – говорит он. – Шов ровнехонький, а наверху кружева! Это черным по белому написано в полицейском протоколе! В этот момент в кабинет заходит секретарша, и он должен принять серьезный вид. Сама она очень серьезная, очень молодая, под блузкой, застегнутой под самое горло, тугая грудь. Она дает судье подписать какие-то письма, и, подписывая их, он, не заботясь о моем присутствии, с привычной беззаботностью обнимает ее. Уходя, она встречается со мной взглядом и награждает улыбкой святой недотроги. Я бы дала ей лет семнадцать. Позже узнала, что ей девятнадцать. – Изабель! – бросает ей судья. – Будь добра, подготовь разрешение на посещение адвокату Лепаж. Кажется, Мари-Мартина? Я подтверждаю. Когда дверь закрывается, он говорит мне, что во время оккупации смотрел фильм под названием «Мари-Мартина» с Рене Сен-Сир в главной роли. – До чего волнующая и красивая женщина! До чего мелодичный голос! Какой высокий класс! Он грезит так еще несколько секунд, потом, глядя куда-то в пустоту своими огромными глазами и не меняя выражения лица, изрекает: – И на этот раз ваш клиент ускользает от правосудия, просто исчезает… Знаете, что в нем меня восхищает, несмотря ни на что? Он сурово смотрит на меня: – Это упрямство, храбрость, с которой он каждый раз убегает, чтобы двигаться куда-то еще, – все дальше и дальше… Вздох. – И куда в результате? Знаете, где мы его поймали? В одном из этих заведений, где он скрывался раньше, их закрыла Марта Ришар. То есть, если считать, что все возвращается на круги своя, на этот раз его погубила женщина! Он покопался в открытой папке, достал оттуда лист бумаги. Просмотрел его и сказал мне: – В одно пасмурное воскресение, скорее для него, чем для остальных, в «Червонной даме»… Его взгляд, застрявший на моих коленях, полон такой ностальгии, которая выдает некую неприкрытую откровенность – студенческие загулы, первые подвиги, но, наверное, у меня извращенный ум. Он бормочет: – Какой феномен, этот ваш Кристоф!.. Солдаты, которые выдворяли из заведения девушек с их чемоданами и птичьими клетками, нашли наверху кладовку, спрятанную за разрисованным холстом, а в ней – молодого парня, которого там заперли. Послушайте, вот что буквально сказал капрал, когда его нашли: «Он забился в угол как испуганный ребенок…» Очередной вздох, судья встает и идет по комнате тяжелыми шагами. – Дорогая, – говорит он мне, – вы опоздали. Арестован в апреле, осужден в мае военным трибуналом, спасен от крайней меры – расстрела – решением правительства, переведен в гражданскую тюрьму благодаря хлопотам супруги, но тем не менее остался под контролем армии, ваш клиент – твердый орешек для юриспруденции. – Вот именно! Меня удивляет… Он вяло махнул рукой. – Главное – не перебивайте меня, прошу вас. Я сам уже немало нахлебался с этим делом… Суд, который признали компетентным, я буду возглавлять его, должен собраться через пять недель в Сен-Жюльене-сюр-л’Осеан. Восемь человек, семеро присяжных выбраны жребием среди жителей полуострова. И решение суда уже нельзя будет опротестовать. – Но все-таки, как может быть, что… – Может! – сухо отрезал Поммери. – Именно так! Он машинально ударил ладонью по столу. – Простите, – сказал он. – Я бы скорее предпочел лишиться глаза, чем подчиниться процедуре, которая является просто насмешкой над всем тем, чему я научился. Иногда мне кажется, что все это мне только снится. Он замолчал, отвернулся и стал раздвигать занавески на окне, чтобы прийти в себя. – Разумеется, таково требование времени, – произнес он наконец, – и к тому же существует прецедент: Жорж Мари Дюмэ, осужденный чрезвычайным судом в 1919 году в Мартиге, это в Буш-де-Рон, был расстрелян. Он служил матросом срочной службы, и в 1908 году его судили за убийство девочки-подростка, он совершил побег с каторги, его поймали через одиннадцать лет после совершения преступления. Ваш клиент, если мне придется вынести смертный приговор, сможет выбирать между расстрелом и гильотиной. В ошеломлении я только и смогла сказать, чувствуя, что у меня пылают щеки: – Но Кристоф невиновен! – Бедняжка моя, детка! Невиновен в чем? В оставшееся вам время вы не сможете разобраться и в десятой доле выдвинутых против него обвинений! Один только перечень преступлений, которые ему приписывают, занимает двадцать три страницы! Самые мелкие из них – дезертирство, взятие заложников, попытка убийства, насилие, пытки, незаконная торговля оружием, сговор с врагом, шпионаж… – Что? – Шпионаж! Военные хотят заполучить его живым или мертвым! И к несчастью для вас, вашим самым яростным обвинителем будет герой войны, вся грудь в орденах, бригадный генерал Мадиньо! Как вы думаете, кому поверят присяжные? Я ушла, в горле стоял комок от сдерживаемого негодования, я несла дело, которое он отложил для меня, огромное, три толстенных тома, перевязанных бечевкой. Когда мы прощались, он только коснулся рукой моей щеки в знак сожаления. Я сказала ему: – Я разыщу всех женщин, которых знал Кристоф. Им поверят. Он не ответил. Он закроется в своем кабинете вместе с конфетами и неистребимым скептицизмом. В вестибюле я встречаю Изабель, его секретаршу. Она дает мне пропуск для посещения Кристофа в тюрьме. Один час по вторникам и пятницам до заседания суда, в промежутке от трех до шести вечера. Сегодня вторник.