– Но более мелких средствами кино не покажешь! – Думаю, это б мясо к нам в лагерь сейчас привезли вместо нашей рыбки говенной, да не моя, не скребя, в котел бы ухнули, так мы бы… – А-а-а! – завопили зэки. – У-у-у! Увидели: из авторемонтных три фигурки выскочило, значит с молдаваном. – У-у-у! – люлюкает толпа от ворот. А как те ближе подбежали, так: – Чу-ма-а! Шко-одник! Шушера! Сука позорная! Мерзотина! Стервоза!! И Шухов тоже кричит: – Чу-ма! Да ведь шутка сказать, больше полчаса времени у пятисот человек отнял! Вобрал голову, бежит, как мышонок. – Стой! – конвой кричит. И записывает: – Ка – четыреста шестьдесят. Где был? А сам подходит и прикладом карабин поворачивает. Из толпы все кричат: – Сволочь! Блевотина! Паскуда! А другие, как только сержант стал карабин прикладом оборачивать, затихли. Молчит молдаван, голову нагнул, от конвоя пятится. Помбригадир 32-й выступил вперед: – Он, падло, на леса штукатурные залез, от меня прятался, а там угрелся и заснул. И по захрястку его кулаком! И по холке! А тем самым отогнал от конвоира. Отшатнулся молдаван, а тут мадьяр выскочил иа той же 32-й да ногой его под зад, да ногой под зад! (Мадьяры вообще румын не любят.) Это тебе не то, что шпионить. Шпионить и дурак может. У шпиона жизнь чистая, веселая. А попробуй в каторжном лагере оттянуть десяточку на общих! Опустил конвоир карабин. А начкар орет: – А-тайди от ворот! Ра-зобраться по пять! Вот собаки, опять считать! Чего ж теперь считать, как и без того ясно? Загудели зэки. Все зло с молдавана на конвой переметнулось. Загудели и не отходят от ворот. – Что-о? – начкар заорал. – На снег посадить? Сейчас посажу. До утра держать буду! Ничего мудрого, и посадит. Сколь раз сажали. И клали даже: «Ложись! Оружие к бою!» Бывало это все, знают зэки. И стали легонько от ворот оттрагивать. – Ат-ходи! Ат-ходи! – понуждает конвой. – Да и чего, правда, к воротам-то жметесь, стервы? – задние на передних злятся. И отходят под натиском. – Ра-зобраться по пять! Первая! Вторая! Третья! А уж месяц в силу полную светит. Просветлился, багровость с него сошла. Поднялся уж на четверть добрую. Пропал вечер!… Молдаван проклятый. Конвой проклятый. Жизнь проклятая… Передние, кого просчитали, оборачиваются, на цыпочки лезут смотреть -в пятерке последней двое останется или трое. От этого сейчас вся жизнь зависит. Показалось было Шухову, что в последней пятерке их четверо останется. Обомлел со страху: лишний! Опять пересчитывать! А оказалось, Фетюков, шакал, у кавторакга окурок достреливал, зазевался, в свою пятерку не переступил вовремя, и тут вышел вроде лишний. Помначкар со зла его по шее, Фетюкова. Правильно! В последней – три человека. Сошлось, слава тебе Господи! – А-тайди от ворот! – опять конвой понуждает. Но в этот раз зэки не ворчат, видят: выходят солдаты из вахты и оцепляют плац с той стороны ворот. Значит, выпускать будут. Десятников вольных не видать, прораба тоже, несут ребятишки дрова. Распахнули ворота. И уж там, за ними, у переводин бревенчатых, опять начкар и контролер: – Пер-рвая! Вторая! Третья!… Еще раз если сойдется – снимать будут часовых с вышек. А от вышек дальних вдоль зоны хо-го сколько топать! Как последнего зэка из зоны выведут и счет сойдется – тогда только по телефону на все вышки звонят: сойти! И если начкар умный – тут же и трогает, знает, что зэку бежать некуда и что те, с вышек, колонну нагонят. А какой начкар дурак -боится, что ему войска не хватит против зэков, и ждет. Из тех остолопов и сегодняшний начкар. Ждет. Целый день на морозе зэки, смерть чистая, так озябли. И, после съема стоячи, целый час зябнуть. Но и все ж их не так мороз разбирает, как зло: пропал вечер! Уж никаких дел в зоне не сделаешь. – А откуда вы так хорошо знаете быт английского флота? – спрашивают в соседней пятерке. – Да, видите ли, я прожил почти целый месяц на английском крейсере, имел там свою каюту. Я сопровождал морской конвой. Был офицером связи у них. – Ах, вот как! Ну, уже достаточно, чтобы вмазать вам двадцать пять. – Нет, знаете, этого либерального критицизма я не придерживаюсь. Я лучшего мнения о нашем законодательстве. (Дуди-дуди, Шухов про себя думает, не встревая. Сенька Клевщин с американцами два дня жил, так ему четвертную закатили, а ты месяц на ихем корабле околачивался, – так сколько ж тебе давать?) – Но уже после войны английский адмирал, черт его дернул, прислал мне памятный подарок. «В знак благодарности». Удивляюсь и проклинаю!… Чудно. Чудно вот так посмотреть: степь голая, зона покинутая, снег под месяцем блещет. Конвоиры уже расстановились – десять шагов друг от друга, оружие на изготовку. Стадо черное этих зэков, и в таком же бушлате -Щ-311 – человек, кому без золотых погонов и жизни было не знато, с адмиралом английским якшался, а теперь с Фетюковым носилки таскает. Человека можно и так повернуть, и так… Ну, собрался конвой. Без молитвы прямо: – Шагом марш! Побыстрей! Нет уж, хрен вам теперь – побыстрей! Ото всех объектов отстали, так спешить нечего. Зэки и не сговариваясь поняли все: вы нас держали – теперь мы вас подержим. Вам небось тоже к теплу хоц-ца… – Шире шаг! – кричит начкар. – Шире шаг, направляющий! Хрен тебе – «шире шаг»! Идут зэки размеренно, понурясь, как на похороны. Нам уже терять нечего, все равно в лагерь последние. Не хотел по-человечески с нами – хоть разорвись теперь от крику. Покричал-покричал начкар «шире шаг!» – понял: не пойдут зэки быстрей. И стрелять нельзя: идут пятерками, колонной, согласно. Нет у начкара власти гнать зэков быстрей. (Утром только этим зэки и спасаются, что на работу тянутся медленно. Кто быстро бегает, тому сроку в лагере не дожить -упарится, свалится.) Так и пошли ровненько, аккуратно. Скрипят себе снежком. Кто разговаривает тихонько, а кто и так. Стал Шухов вспоминать – чего это он с утра еще в зоне не доделал? И вспомнил – санчасть! Вот диво-то, совсем про санчасть забыл за работой. Как раз сейчас прием в санчасти. Еще б можно успеть, если не поужинать. Так теперь вроде и не ломает. И температуры не намерят… Время тратить! Перемогся без докторов. Доктора эти в бушлат деревянный залечат. Не санчасть его теперь манила – а как бы еще к ужину добавить? Надежда вся была, что Цезарь посылку получит, уж давно ему пора. И вдруг колонну зэков как подменили. Заколыхалась, сбилась с ровной ноги, дернулась, загудела, загудела – и вот уже хвостовые пятерки и середь них Шухов не стали догонять идущих впереди, стали подбегать за ними. Пройдут шагов несколько и опять бегом. Как хвост на холм вывалил, так и Шухов увидел: справа от них, далеко в степи, чернелась еще колонна, шла она нашей колонне наперекос и, должно быть увидав, тоже припустила. Могла быть эта колонна только мехзавода, в ней человек триста. И им, значит, не повезло, задержали тоже. А их за что? Их, случается, и по работе задерживают: машину какую не доремонтировали. Да им-то попустя, они в тепле целый день. Ну, теперь кто кого! Бегут ребята, просто бегут. И конвой взялся рысцой, только начкар покрикивает: – Не растягиваться! Сзади подтянуться! Подтянуться! Да драть тебя в лоб, что ты гавкаешь? Неужто мы не подтягиваемся?