– Силаев с пятью матросами из роты Особого отдела флота принял свой последний бой на Херсонесском мысу. А когда погибли все бойцы и кончились патроны, раненый Силаев подорвал себя и группу немецких солдат [83] противотанковой гранатой… Ладно, черт с тобой… Живи пока, – бросил я Ильинскому, давя в себе клокочущую ярость. Затем снял с себя тюремную куртку и, оставшись в тельняшке, которую не отобрали при аресте, резко упал на пол, приняв упор лежа, и долго отжимался, выпуская из себя с помощью физической нагрузки пар. Потом, обессилев, подошел к раковине с умывальником и, сняв тельник, умылся до пояса. Умываясь, чувствовал, как Ильинский рассматривает мои не успевшие уменьшиться за время сидения в камере мышцы и пулевой шрам под правой лопаткой. Потом, остыв и одевшись, я сел на свою табуретку и стал смотреть в окно. Читать я сейчас ничего не мог, в таком состоянии ничего не лезло в голову. Вспомнилась покойная мать, что она мне говорила тогда в сорок первом перед отъездом: «Витя, пусть даже другие люди Божьи заповеди нарушают… Предают и воруют. Ты их не осуждай, но, главное, сам этого не делай, прошу тебя…» – Как это не осуждать, – вслух произнес я и, обернувшись, неприязненно посмотрел на Ильинского. Наш поединок взглядов длился секунды три. Его реакция отказалась непредсказуемой. Вскочив, он подбежал к двери и забарабанил в нее кулаками. – Чего надо? – прозвучал недовольный голос надзирателя. – Я требую перевести меня в другую камеру, здесь моей жизни угрожает опасность. – Заключенный, вас и так к высшей мере приговорили. Подумаешь, в чем разница – расстреляют или подушкой удавят, – буркнул надзиратель, закрывая окошко. – Нет! – истерично взвизгнул Ильинский и еще сильнее заколотил в дверь. Когда открылось смотровое окошко, он торопливо заговорил: – Я требую немедленно доставить меня к следователю, которому поручено дорасследование моего уголовного дела. Если этого не сделаешь, то потом сам будешь отвечать перед законом, – повысил голос Ильинский. – Но-но! Ты не больно-то тут командуй, – недоверчиво ответил ему голос из коридора. Надзирателя явно раздирали сомнения. – Ладно, пошли, – раздался через минуту его голос, и послышался лязг открываемой двери. Оставшись один, я довольно быстро успокоился. Мной овладело какое-то полное безразличие. Ильинский в камеру не вернулся, а про меня как будто забыли. Меня каждый день выводили на прогулку, довольно-таки сносно кормили. За пятнадцать дней я прочитал все имеющиеся у меня книги и уже перестал думать о своей будущей судьбе. Я понимал, что своей дурацкой несдержанностью я погубил все порученные мне следователем дела. И после этого достойный боевой офицер капитан третьего ранга Девятаев ничем не сможет помочь мне и, главное, моей семье. Еще меня, как профессионального разведчика, угнетала мысль, что американская диверсионная агентурная сеть осталась в Союзе. – Подследственный, на выход, – вернул меня к реальности голос надзирателя и звук открываемой двери. Оказавшись в знакомом мне кабинете следователя, я увидел капитана третьего ранга, сильно осунувшегося. Под глазами моряка виднелись темные круги, а красные белки глаз говорили о том, что спать ему приходилось последние дни не так уж много. Когда надзиратель вышел из кабинета, закрыв за собой дверь, Девятаев крепко пожал мне руку. – Большое спасибо вам, Виктор Васильевич. Благодаря чистосердечному признанию Ильинского мы взяли всех его воспитанников. Последнего взяли вчера в Мурманске. До этого одного в Севастополе, а другого в Ленинграде… Прошу, садитесь и слушайте, а я пока заварю чай. Доставая из портфеля бутерброды с сыром и колбасой и заливая кипятком заварочный чайник, Девятаев начал рассказывать: – Весной сорок четвертого года был освобожден Крым, а затем и все наше черноморское побережье. Соответственно, тот разведорган абвера, где числился «переводчик Сидоров», был расформирован, а его сотрудники убыли в основном на Балтику. В мае в Таллине была сформирована абверкоманда – 166М. Буква М обозначает «марине» – морскую разведывательную специализацию. А вот Ильинский оказался в «Зондерштабе Р». Со своим начальником Борисом Смысловским он быстро нашел общий язык… Обратите внимание, Виктор Васильевич, что Ильинский был единственным квалифицированным офицером морской разведки в «Зондерштабе». Так вот, лично от полковника Смысловского Ильинский получил приказ отобрать несколько кандидатов для прохождения индивидуальной разведподготовки… Да вы пейте чай, – пододвинул мне стакан с горячим чаем следователь. – Вот персиковое варенье, попробуйте, я его из Севастополя привез, – пододвинул мне вазочку и ложку Девятаев. – Двое из отобранных курсантов были им завербованы еще осенью сорок второго года в лагере для наших военнопленных. Оба в сорок первом окончили Военно-морское авиационное училище в Ейске, один служил до плена в зенитно-артиллерийском полку Черноморского флота. Ну а последний учился в авиационном училище штурманов. Заметили особенность отбора, Виктор Васильевич? – с интересом взглянул на меня Девятаев. – Все они летчики и один зенитчик. Значит, хорошо знают авиационную спецификацию флота. Где и какие самолеты могут базироваться… где и в каких бухтах могут быть базы самолетов-амфибий. Где могут располагаться приводные радиостанции и РЛС обнаружения… РЛС обнаружения, – повторил я. – Значит, их уже тогда готовили для будущей войны… – Точно так, Виктор Васильевич, вы попали в самую точку, – поднялся со своего места Девятаев. – Эта четверка жила на конспиративной квартире на окраине Штеттина [84] на берегу Балтийского моря. В целях конспирации были одеты в гражданскую одежду. В программу подготовки входило изучение штатно-организационной структуры советского Военно-морского флота. Упор был сделан на изучение флотской авиации и береговой системы ПВО. Затем радиодело – учили принимать и передавать азбукой Морзе, учили как из радиодеталей, имеющихся в свободной продаже, собрать передатчик, шифровке и расшифровке донесений. Естественно, оперативная подготовка – от вербовки осведомителей до умения полностью изменять внешность. Само собой, интенсивная физическая и огневая подготовка. Ну и конечно морская подготовка – учились грести и ходить под парусом на вельботе [85]. Учили их весьма серьезно, уже через полтора месяца они лихо под парусами могли лавировать по ветру, выдерживая задний курс. В Штеттине они занимались два с половиной месяца… А рассказал мне это все две недели назад, в Берлине, бывший матрос учебного инженерного батальона немецких ВМС Гюнтер Шмидт. Помогли его нам найти товарищи из ГДР… Шмидт помог составить фотопортреты агентов, чьи занятия он обеспечивал в свое время. Далее, после Штеттина четверку перебросили в Норвегию. Там на скалистом побережье они прошли вторую фазу обучения. Ведение войсковой разведки и скалолазание им преподавали инструкторы из горно-егерских частей. Потом, в качестве зачетного занятия, на катере «Линзе» под парусами из длинного фиорда на западе полуострова Варангер они вошли в реку Тенайтоки и прошли около сотни километров. Причем днем они маскировались, приставая к берегу и сложив мачту, накрывали катер маскировочной сетью… Вот таких вот ребятишек нам подготовил Борис Ильинский. Естественно, здесь ему помогали коллеги из абвера, уже работавшие на англичан и американцев. Кстати, а немцы-то были совершенно правы, когда определили Смысловского под домашний арест, подозревая его в двурушничестве. А Ильинский, после возвращения в Советский Союз, продолжал контролировать эту четверку, ожидая начала Третьей мировой войны. Это он мне сам все чистосердечно выложил, кстати. И как же вы это так на него воздействовали, Виктор Васильевич, – лукаво улыбнулся следователь. – Кстати, после того как Ильинский мне все выложил, за этим самым столом он под мою диктовку написал жалобу, сетуя на суровый приговор [86]. Потом внимательно глядя мне в глаза, Девятаев молча достал листок бумаги и протянул его мне. Вглядевшись в записку, я узнал почерк Пинкевича. «Витя, о своих не беспокойся. Айжан с Машей я помогу. Сейчас у них все нормально. Живут в вашем городе, в доме твоей матери. Крепко обнимаю. Удачи тебе и терпения». На мои глаза невольно навернулись слезы… Прочитав, я положил листочек на стол. Взяв его, Девятаев подошел к окну. Щелкнула зажигалка, и через минуту крошки пепла вытянуло в форточку. – Удачи вам, Виктор Васильевич. Если когда-нибудь увидимся, то надеюсь, не в такой обстановке, – крепко пожал мне на прощание руку этот человек. Глава 4 Делай, что должно Быстро, как у стрекозы из басни, пролетело лето. За ним потянулась осень со своими листопадами и дождями. Все это время я находился один в двухместной камере. Мой режим содержания, если можно так выразиться, был близок к санаторно-курортному. Я уже успел забыть про допросы, пища была нормальной, меня выводили на прогулки, а главное – надзиратели продолжали приносить мне книги из тюремной библиотеки. Разумеется, унося уже прочитанные. Вспомнили про меня в начале зимы, когда, сидя с книгой у окна, я наблюдал, как в морозном воздухе кружатся пушистые снежинки. – Следователь военной прокуратуры майор Андреев, – представился мне моложавый майор в тщательно отутюженной форме и до блеска начищенных сапогах. От него пахло мужским одеколоном, а серые глаза смотрели насмешливо-иронично. – Теперь мне поручено вести ваше дело, гражданин Черкасов, хотя, если быть точнее, подготовить обвинительное заключение. Ознакомьтесь, вам будет интересно, – майор протянул мне газету «Правда». Мне сразу бросилось в глаза сообщение «В прокуратуре СССР». «Следствие по делу Берия и других заговорщиков закончено… суд завершился 23 декабря… он сколотил враждебную Советскому государству изменническую группу заговорщиков, которые ставили своей целью использовать органы внутренних дел против Коммунистической партии и Советского правительства, поставить МВД над партией и правительством для захвата власти…» [87] – Я думаю, что вам все понятно. Изменническая группа заговорщиков – это и про вас сказано, гражданин Черкасов. Еще могу сообщить, что все, кто был наиболее близок к Лаврентию Берии, уже расстреляны. Но вам это не грозит, – усмехнулся следователь. – У вас уровень не тот, вы так, мелкий исполнитель… Поэтому вам светит от пяти до десяти лет. Суд через три дня. А вот пять или десять лет провести за решеткой, это уже от вас зависит. Суть обвинений сводилась к следующему: Первое – как преданный Берии человек и офицер диверсионной бригады я готовил тайные убийства руководства партии и правительства страны. Второе – соучастие в уголовных преступлениях, совершенных Лаврентием Берией. Я наотрез отказался подписывать заранее подготовленный следователем фальсифицированный протокол допроса. – Ну что ж, теперь пеняйте на себя, – ехидно улыбнулся майор юстиции, вставая со своего места. В здание Верховного суда на улице Воровского меня привезли в закрытой тюремной машине. Я был одет в серый костюм и белую рубашку с галстуком. Комната, куда я вошел со своими конвоирами, представляла собой большой, хорошо обставленный кабинет. В середине находился длинный стол, предназначенный для совещаний. В углу стоял письменный стол с несколькими телефонами. С торца длинного стола сидел председатель суда в звании полковника юстиции. Справа и слева от него находились еще два судьи – майор и подполковник. Еще в комнате присутствовал секретарь суда – старший лейтенант. Меня усадили на противоположную от судей сторону стола. За моей спиной встали мои конвоиры. Полковник открыл заседание суда, объявив фамилии судей, и вежливо осведомился, не будет ли у меня возражений по составу суда. – Возражений и отводов по составу суда не имею, но заявляю протест по поводу того, что суд проводится в закрытом режиме. Налицо грубое нарушение моих конституционных прав на предоставление мне защиты. Насколько мне известно, закон запрещает закрытые заседания по уголовным делам без участия адвоката, – глядя в глаза председателю, твердо ответил я. Тот остолбенел от столь неслыханной дерзости, но быстро взял себя в руки. – Подсудимый, не вам и не таким, как вы, оспаривать процессуальную форму слушания дела. Распоряжение о проведении закрытого заседания без предоставления вам защитника отдано лично председателем Верховного суда СССР… Подсудимый, признаете ли вы себя виновным? – задал мне стандартный вопрос председатель суда. – Нет, не признаю, – снова глядя в глаза полковнику юстиции, ответил я. – Пригласите свидетеля обвинения, – повернулся председатель суда к старшему лейтенанту, и тот вышел в приемную. Через несколько минут в кабинет вошла молодая красивая женщина. Выглядела она весьма изящно и элегантно. Серая строгая юбка, из-под которой выглядывали черные сапожки на высоком каблуке. Белоснежная блузка и сверху жакет из качественной шерсти. Ее каштановые волосы были убраны в высокую прическу, явно сделанную в хорошей парикмахерской у дорогого мастера. Сочетание стройной фигуры, красивого молодого лица и умело подобранного недешевого наряда делало ее особым образом привлекательной. Если бы не одно «но»… Отталкивал ее цинично-расчетливый, как будто оценивающий взгляд зеленоватых глаз. – Потерпевшая Васильева, что вы можете сообщить суду и узнаете ли вы этого человека? – Да, узнаю. Поздно вечером двадцатого июня, когда я шла по Большому Левшинскому переулку, возле меня остановилась проезжающая легковая машина. Из нее выскочил этот человек и, грубо схватив меня за руки, затащил в машину. Только тогда он был одет в военную форму, галифе и хромовые сапоги, – с вызовом глядя на меня лукавым взглядом, четко поставленным голосом проговорила молодая женщина. – А потом меня отвезли в дом Лаврентия Берии; зачем – понимаете сами… Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо, сделал глубокий вдох носом, затем два раза коротко выдохнул через рот и, поднявшись с места, внешне спокойно заявил: – Во-первых. Я по-прежнему заявляю протест по поводу отсутствия адвоката. Во-вторых, в Москву я прибыл одетым в форму морского офицера, в ней же и был арестован. Ни галифе, ни сапог у меня не было, что могут подтвердить мои соседи по общежитию. А эту женщину я вижу первый раз в жизни. Такого судьи явно не ожидали, отрепетированный спектакль давал сбой. Председатель суда объявил, что суд удаляется на совещание, и конвоиры вывели меня в приемную. Обратно мы зашли минут через пятнадцать. Никто уже не тянул резину, а сразу зачитали приговор. Судьи поднялись со своих мест, а председатель повторил обвинительное заключение прокуратуры. Мне запомнилась одна строчка из прочитанного: «…суд основывает свой приговор на материалах, имеющихся в деле, но не рассмотренных в судебном заседании». Меня приговорили к пяти годам заключения в особом лагере МВД. Еще меня лишили воинского звания и всех боевых наград. – Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, – закончил чтение приговора полковник юстиции. «Ну что же, могло быть и хуже», – устало подумал я. И почему-то вспомнилась услышанная где-то фраза: «Делай что должно и будь что будет». * * * Бывший офицер советской разведки, а ныне заключенный Виктор Черкасов не мог знать, что в эти самые минуты его друга, Серго Берию, выводят на тюремный двор. Напротив красной кирпичной стены, к которой прислонили Серго, стояли шесть автоматчиков во главе с офицером. Коротко прозвучала команда офицера: – Заряжай. – Идиоты, вас же после этого в живых не оставят. Опасных свидетелей всегда убирают, – посмотрев в лицо офицеру, со злостью бросил Серго. Автоматные очереди высекли кирпичную крошку над его головой. Эту сцену видела в окно тюремного корпуса Нина Теймуразовна. Имитация расстрела сына была разыграна в основном для нее.