– Витек, ты чего, своих уже не узнаешь? Повернувшись, я в первый миг не поверил своим глазам. В трех шагах от нас стоял улыбающийся Луис – мой старый боевой товарищ. – А ты откуда здесь взялся? – непроизвольно вырвалось у меня. – Да я вчера только в Москву прилетел, а сегодня утром про тебя узнал, – широко улыбаясь, ответил Луис. – Откуда прилетел-то? – А вот об этом, Витя, не следует на улице говорить, – чуть посерьезнев, ответил Луис. – Все, братцы, давайте в мою машину, – указал рукой Пинкевич на подъехавшую «Победу». – Сейчас отвезем вас к Луису домой, а я вечером подъеду. Я-то ведь на службе, это ты у нас в отпуске, – улыбнувшись, он хлопнул Луиса по плечу. Как мне казалось, все в этот день происходило невероятно быстро, как будто в сказке. Жил Луис с семьей в районе Казанского вокзала. – Познакомься, Витя, это моя дражайшая супруга Сильвия, – представил мне Луис красивую женщину с иссиня-черными волосами и матово-смуглой кожей, одетую в домашний халат. – Сильвия, мы с Витей вместе служили, он моим командиром группы был, – обратился к жене Луис. – Очень приятно, здравствуйте, – произнес я, глядя на хозяйку. – Да не стесняйся ты, Витек. Сильвия тоже в ОМСБОН служила на бригадном узле связи… Хотя и в немецком тылу ей тоже довелось бывать… – Ну, если быть точным, то в испанском, – мягко улыбнулась Сильвия, а потом пояснила: – Летом сорок второго года под Новгородом испанская дивизия была расквартирована, а штаб находился в самом городе. Вот наша группа из отряда «Гвадалахара» и занималась сбором информации об испанских частях на Восточном фронте. А мне Луис о вас много рассказывал… Да вы разувайтесь, мойте руки и проходите в гостиную. А я сейчас на кухне что-нибудь по-быстрому приготовлю. Вот тапочки, пожалуйста, обувайте… – протянула Сильвия домашние шлепанцы. Еще через несколько минут мы сидели за столом, заставленным большим блюдом с пирожками, вазочками с разным вареньем. Перед нами стояли чашки с горячим чаем. – Жена вчера вечером пирожки с разной начинкой напекла к моему приезду. Видишь, как вовремя все оказалось, – посмотрев на стол, произнес Луис. – Да откуда ты вчера приехал или прилетел, можешь толком объяснить? – спросил я, раскусывая пирожок с картошкой. – Из Вьетнама, я сейчас там в резидентуре первого главка [94] служу, – чуть помедлив, ответил Луис. – Слушай, Луис, я ведь, насколько помню, тебя для нелегальной работы за рубежом готовили. Если это государственная тайна, то не отвечай, я все понимаю. Поэтому и Сашка мне про тебя ничего не говорил… – Была эта тайна, да сплыла, – горько усмехнулся Луис. – Я хотя за решетку, как ты, не попал, но помыкаться нам с женой тоже пришлось. В сорок восьмом мы с ней поженились. Дело было перед окончанием РАШ. Разведывательной агентурной школы, – пояснил Луис. – Работали мы как семейная пара нелегалов. Сам понимаешь, что к одинокому человеку рано или поздно появятся вопросы. Почему он не женат или она не замужем… В общем, через Испанию мы добрались до Аргентины и сумели легализоваться. Стали гражданами этой страны. Года два на все это ушло. Там у нас и сын родился, Рамон. Он сейчас в «вышке» [95] первый курс оканчивает. Так вот, мое главное задание было – оперативное наблюдение за Борисом Смысловским и его компанией. Знаешь, кто это? – спросил Луис. – Знаю, – кивнул я в ответ. – Смысловский был, да и остается весьма опасной фигурой. Янки до сих пор используют в нашей стране его спящую агентуру. Кстати, американцы сразу после войны начали создавать в Европе целую сеть своих нелегальных резидентур. Кодовое наименование «Гладио» – меч по-латыни. Основное внимание было обращено к Франции и Италии. Там коммунисты вполне могли прийти к власти легальным путем, победив на выборах. Вот америкосы и подсуетились, чтобы этого не произошло. В качестве агентуры для выполнения «мокрых дел» они использовали итальянскую мафию. Вот такие пироги, Витек. Крови там людской много пролилось, особенно в Италии. Ну и наши тоже у моря погоды не ждали. Когда поступила первая информация о сети «Гладио», наши тоже стали создавать на случай большой войны спящие диверсионные резидентуры. В странах Восточной Европы этим занимался полковник Чернявский. Насколько я знаю, там было очень много наших из бывших омсбоновцев. Ну, а дальше, сам понимаешь, что было, когда этот гад Хрущев пришел к власти. Всю нашу нелегальную агентурную сеть по всему миру на ноль помножили. Нас с Сильвией тоже в Союз отозвали. А ведь нелегалу вернуться не так уж просто. Ну, в общем, вышли мы на моей прогулочной яхте всей семьей в море и попали в сильный шторм. Яхта и перевернулась, а спастись никому не удалось. Это официальная версия для аргентинских властей. В общем, прибыли мы через три месяца в Москву. Прихожу в большой дом на площади Дзержинского и узнаю, что меня уволили по сокращению штатов. Мне в отделе кадров говорят: «Поезжайте в Иваново, где до сорок первого работали на заводе. А я им тогда чуть ли не матом ответил, – улыбнулся Луис. – «Хрен вам, а не Иваново. Я уже и забыл, с какой стороны к станку подходить. Если я защищал Москву, служил здесь и учился, то дайте мне жилплощадь в Москве!» В итоге поругался я с кадровиками, вышел на улицу и думаю, как кормить жену и сына, которые меня ждут в гостинице. И тут встречаю одного из своих бывших преподавателей по разведывательной школе. Его тоже уволили по сокращению штатов или как сослуживца Судоплатова. Он и подсказал, куда и к кому обратиться. Как раз в это время в ресторане «Прага» подбирали контингент со знанием иностранных языков. В конце концов меня взяли администратором-переводчиком. Мой испанский и английский пришлись очень даже к месту. Месяца два, наверное, меня обучали, как встречать гостей, как провожать… Денежная, кстати, была работа, – улыбнулся Луис. – Нашим из второго главка я тоже помогал. Нужных иностранцев усаживал за нужный столик, где была записывающая аппаратура. Ну, ребята и похлопотали за меня, когда начался Карибский кризис. Обратились, к кому нужно. В общем, вызвали меня на Лубянку и предложили вернуться в разведку. Потом была командировка на Кубу, провел там три года… Помогали кубинцам с нуля свою разведку создавать. Я за это досрочно получил звание майора. Кстати, по службе приходилось с Иосифом Грегулевичем общаться. Про него-то слышал, наверное? – Откуда. Я же говорю, что пять лет сидел, а потом безвылазно крутил баранку в степном поселке, – улыбнулся я. – Тогда слушай. Григулевича еще в конце сорокового года отправили в Аргентину. Там он возглавил спящую диверсионную резидентуру. После начала Великой Отечественной руководство разведки НКВД поставило перед Максом задачу по срыву снабжения немцев стратегическим сырьем из стран Южной Америки. «Макс» – это у него оперативный псевдоним был, – пояснил мне Луис. – А аргентинская верхушка тогда откровенно симпатизировала рейху, тем более победа Германии над СССР казалась очень близкой. Из аргентинских портов уходили большие океанские суда с селитрой, необходимой немцам как воздух, для производства взрывчатки. Насколько я знаю, группа Макса заложила более 150 мин на суда, идущие в германские порты. На транспортах произошло большое количество пожаров, было потоплено четырнадцать судов. В их числе и два трансатлантических грузовых судна с десятью тысячами тонн селитры на борту каждого. Посчитай, сколько бы из него амматола [96] немцы произвели и сколько бы это было жизней наших бойцов на фронте. Уже к середине сорок третьего вывоз чилийской селитры через аргентинский порт Буэнос-Айрес сократился. Фашисты были вынуждены перенести часть транспортных операций в порт Монтевидео в Уругвае. Вот там и мне в сорок четвертом пришлось поработать. – Тебе, в Южной Америке? – с удивлением спросил я. – И мне тоже. Помнишь нашу операцию на Ладоге в октябре сорок третьего? Тебе еще за нее младшего присвоили, а я в командировку до конца зимы уехал. Официально – на Черное море… – усмехнулся Луис. – То, что наши подводные лодки с Тихого океана переходили на Северный флот через Тихий океан, а потом ремонтировались на американской военно-морской базе в зоне Панамского канала, это ты и без меня знаешь. Кроме наших подлодок в Америку через Тихий океан и транспортники постоянно ходили… А у немцев в Южной Америке, кроме всего прочего, еще и оборудованные базы для подводных лодок были. Из числа тех, кто в Атлантике пиратствовал, топя американские транспорты… А мы с янки тогда были союзниками, и весьма здравомыслящий президент Рузвельт был не против прибытия группы омсбоновцев на базу в зоне Панамского канала. Луис помолчал пару минут, потом продолжил: – В заливе Ла-Плата мы высаживались с подлодки. Я и еще двое ребят из РОН, тоже испанцы, вышли тогда через торпедный аппарат. Обследовали берег касательно минно-взрывных заграждений, ну и патруль из «бесшумки» сняли, из «Светы» с «брамитом». Снаружи немецкую базу охраняли уругвайцы… Совсем непугаными оказались, – усмехнулся Луис. – Лодка в это время находилась на перископной глубине, за берегом наблюдали в перископ… Мы подали сигнал фонариком, и со всплывшей подлодки на надувных шлюпках высадилась основная группа. В общем, немецкая база приказала долго жить… Когда уходили обратно, то все там заминировали. В живых тоже никто не остался, а двух важных немцев и много ценной документации прихватили с собой. Мне тогда пришлось этих немцев до Москвы охранять, – улыбнулся Луис. – Так вот, вернемся к Иосифу Ромуальдовичу. После войны он под именем Теодоро Кастро обосновался в Мексике. Там близко сошелся с представителями коста-риканской эмиграции. А те готовили у себя в стране то ли революцию, то ли государственный переворот. А Григулевич здорово им помог в подготовке своей идеологической платформы. За это они после захвата власти в стране предложили Григулевичу перебраться в Коста-Рику и занять любой пост в новом правительстве. Ну, Иосиф Ромуальдович и подобрал себе должность, – сказал Луис с широкой улыбкой на лице. – В октябре тысяча девятьсот пятьдесят первого года господин Кастро стал временным поверенным в делах Коста-Рики в Риме, а с ноября – официальным советником делегации республики на Шестой сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Одновременно этот господин являлся послом Коста-Рики при Папском престоле в Ватикане. Ну и по совместительству послом Коста-Рики в Югославии. – Вот это да! – вырвалось у меня. – Я про такое даже и не слыхивал. Особенно про папу римского. Ведь как раз в это время его окружение помогало нацистским военным преступникам с ватиканскими паспортами перебираться из Европы в Южную Америку. – Да, было такое дело, – вздохнул Луис. – Но, как говорится, недолго музыка играла… Ровно до пятьдесят третьего года, пока Хрущев к власти не пришел. Отозвали в Москву и, естественно, уволили из разведки, как связанного с Берией… Хорошо, что хоть в тюрьму не посадили [97], – помрачнев, добавил Луис. – Ладно, поговорим о хорошем. Тебе передавал большой привет Виктор Николаевич Леонов. Мы с ним во Вьетнаме в порту Хайфон несколько раз пересекались. – А в каком он сейчас звании? – нетерпеливо спросил я Луиса. – Да ни в каком, – ответил опять помрачневший Луис. – Официально он работает гражданским инструктором-консультантом отряда Холуай. Это неофициальное название морского разведывательного пункта Тихоокеанского флота. Его начали создавать в пятьдесят пятом году. Насколько я знаю, изначально в МРП было два боевых отряда: водолазов-разведчиков и радио– и радиотехнической разведки с переносной аппаратурой… Почему Виктора Николаевича на службу официально вернуть не могут? Хотя он и дважды Герой Советского Союза. Так его по личному распоряжению министра обороны маршала Жукова уволили. На язык Виктор Николаевич уж больно резок был… Большому начальству это никогда не нравится. И хотя этого хрущевского сподручного давно убрали с поста министра обороны, но такие же, как он, остались и в ГРУ, и в Министерстве обороны… Вообще насчет маршала Жукова я вот что думаю, – помолчав, проговорил Луис. – Не мое дело судить, как он в Отечественную воевал. Я тогда рядовым красноармейцем был. Но вот все его деяния, начиная с пятьдесят третьего года, были против России. Хрущева ведь в пятьдесят седьмом году первый раз попытались снять с поста, когда стало ясно, что это враг. Министр обороны Жуков тогда не позволил это сделать. Я так понимаю, что вербанули его на чем-то наши западные коллеги… – Ну да, – кивнул я, вспомнив рассказ Пинкевича про обыск на маршальской даче и как Жуков вместе с Хрущевым поливали грязью Сталина. – Так вот, Леонов не просто там находился. С начала марта в Южном Вьетнаме начались тяжелые бои в районе американской военной базы Кхесань. Гарнизон базы насчитывал около шести тысяч американских морских пехотинцев. Штурмовали базу бойцы Национального фронта освобождения Южного Вьетнама. Американцы эту организацию сокращенно называют Вьетконгом. Знаешь, наверное, что Вьетнам сейчас, так же как и Корея, разделен на два государства. Север – это Демократическая Республика Вьетнам, которой сейчас помогает Советский Союз, и американская марионетка Южный Вьетнам. Полная аналогия с Северной и Южной Кореей. Так вот, когда началась битва за Кхесань, к берегам Вьетнама подошел ударный авианосец «Форрестол», и взлетающие с него «фантомы» и «скайхоки» начали наносить воздушные удары по вьетнамцам. В одно прекрасное для вьетнамских бойцов утро на взлетной палубе авианосца раздался мощный взрыв. В воздух взметнулся огненный смерч вперемешку с кусками металла. Авианосец запылал, его сотрясали взрывы топливных баков и бомб палубных самолетов. Палуба покрылась огромными брешами, в которых бушевало пламя. Восемнадцать часов шла борьба за спасение ударного авианосца. На помощь ему подошли авианосцы «Орискани» и «Бон Омм Ричард», было еще несколько эсминцев. Ни о каких ударах по берегу речь даже и не шла! Горящий авианосец удалось спасти, но на нем было полностью уничтожено двадцать девять самолетов, еще больше поврежденных. Погибло сто тридцать два человека, раненых и обожженных было намного больше. Официальная версия, озвученная после проведенного расследования, говорила, что причиной трагедии стал старт ракеты «Зуни» из-под крыла одного из стоящих на палубе самолетов. Неисправность техники, такое бывает… Версия была более чем приемлемой для сотрудников службы безопасности ВМС, проводивших расследование. Да и тех, кто мог бы подтвердить или опровергнуть эту версию, никого не осталось… Сам знаешь, Витек, что, когда диверсионные задачи выполняют профессионалы, следов не остается. И кто там мог МПМ [98] оставить, советский разведчик в американской форме, проникший на борт, или завербованный агент, это уже история умалчивает. Кстати, первым из-под воды смогли подорвать первого мая шестьдесят четвертого года в порту Сайгона большой американский транспорт «Кард» вьетнамские бойцы. За год до этого водолаз-разведчик Лам Сом Нао [99] прошел на территории Северного Вьетнама подготовку под руководством советских инструкторов. Правда, после этого американцы предприняли такие меры безопасности, что все попытки минирования транспортов и боевых кораблей приводили лишь к гибели водолазов-подрывников. Янки стали использовать дрессированных дельфинов для охраны бухты Камрань и порта Сайгона, столицы Южного Вьетнама. На носу дельфина крепился баллончик с углекислым газом и иглой на конце. Обнаружив в охраняемой акватории чужого пловца, дельфин тыкал его иглой. А попавший в кровь человека углекислый газ вызывает мгновенную смерть. Ну и, сам понимаешь, человек все-таки сухопутное создание, дельфина он в воде победить не способен. От услышанного мне стало как-то не по себе. Дельфины ведь никогда не испытывали вражды к человеку. Более того, как рассказывали мне бывалые моряки, бывали случаи, когда эти умные морские животные помогали спастись людям, потерпевшим кораблекрушение… До того чтобы сделать из этого дружелюбного морского зверя убийцу, мог дойти только ум откровенного человеконенавистника. Хотя от америкосов и не то можно ожидать… – Ладно, Витек, не бери в голову, – хлопнул меня по плечу Луис, явно заметив мой помрачневший взгляд. – Иди, вон, на диван приляг, отдохни. День-то у тебя сегодня более чем насыщенным выдался. А я в город по делам смотаюсь до вечера. Подумав пару минут, я кивнул и осоловело поплелся к дивану, скидывая на ходу шлепанцы. В сон я провалился почти мгновенно, едва моя щека коснулась заботливо уложенной на диване подушки. Когда к вечеру приехал Пинкевич, стол опять ломился от всевозможных закусок. Были там и две большие плетеные бутылки из темного стекла. – Это, братцы, настоящее вино, вы такое точно никогда в жизни не пробовали. Как говорят на нашей с Сильвией родине, «напано вьехо». – Старое испанское вино это, – сообщила женщина. – Правда, мы его с Кубы привозили, а не из Испании… Там сейчас фашисты у власти, – непроизвольно вырвалось у нее. Но тут же взяла себя в руки. – А вам, Александр Иванович, может, чего покрепче, – спросила Сильвия, посмотрев на Пинкевича. – Луис, у нас в холодильнике есть бутылка «русского газолина». Я сегодня купила. – Бутылка чего? – с недоумением уставились мы с Пинкевичем на Луиса. – Да бутылка «Столичной», водка это, – захохотал он в ответ, глядя на наши физиономии. Потом пояснил: – Когда началась гражданская война в Испании и стали прибывать первые советские добровольцы, тогда же мои земляки впервые познакомились и с русской водкой. Для солнечной Испании, где национальным напитком является виноградное вино, напиток, придуманный русскими, показался слишком крепким. Вот и прозвали его «русским газолином». А Сильвия водку так в память об отце зовет, он ее так до конца жизни называл. – И, понизив голос, чтобы не услышала ушедшая на кухню жена, рассказал: – Ее отец осенью сорок второго года погиб. Тоже в нашей бригаде служил инструктором минно-подрывного дела. Правда, на свое последнее задание улетел под Новгород командиром группы. А воевать с фашистами он еще в Испании начал под началом самого Доминго Унгрия [100], а учился у самого Ильи Григорьевиа Старинова [101]. Засиделись мы в тот вечер допоздна. Вспоминали события двадцатилетней давности. Луис живо, с интересом рассказал о Кубе, о ее народе, истории и лишь мельком о событиях, в которых ему самому довелось участвовать. Кое-что рассказал о своей работе Саня Пинкевич. Только мне особо рассказывать было нечего, и я больше слушал своих старых друзей и ел приготовленную Сильвией паэлью, традиционное испанское блюдо – рис с тушеным кроликом. Утром, проснувшись на разложенном диване, я не сразу сообразил, где я нахожусь, но тут раздался веселый голос Луиса: – Здоров ты спать, командир! Саня Пинкевич уже звонил, про тебя спрашивал. Давай, Витек, подымайся и приводи себя в порядок. Советую принять душ, хотя можно и в ванной полежать, если, правда, по-быстрому… – Да вы тут совсем как буржуины живете, того и гляди, еще кофе в постель принесут, – шутливо ответил я. – Ну, насчет кофе в постель – это уже перебор, – улыбнулся Луис, – но для тебя сегодня Сашка еще один сюрприз приготовил. Все, отставить разговоры, давай в душ, а я позвоню Сане, чтобы приезжал, – сказал Луис и поднял трубку домашнего телефона. Через двадцать пять минут, когда я, ополоснувшийся в душе, побритый и одетый в чистую рубашку, пил на кухне чай, в квартире появился Пинкевич. – Здорово, Витек! – с ходу поприветствовал он меня. – Давай быстрей допивай свой чай, машина уже у подъезда ждет. – И какая же машина меня может ждать? Как в песне, «двое в штатском, двое в форме, черный воронок». – Ты давай отвыкай уже от своего блатного юмора. Даст бог, через пару месяцев снова погоны наденешь. Пошли, пошли, ждут тебя уже, – нетерпеливо произнес Пинкевич, заговорщицки взглянув на Луиса. – Да кто ждет-то, толком объясни? – вырвалось у меня. Мы ехали около сорока минут на все той же служебной «Победе». Затем машина въехала в один из зеленых московских двориков, заросших липами и каштанами. – Пошли, – обернулся ко мне сидящий рядом с водителем Пинкевич. Вошли в подъезд большого многоэтажного дома, и мой друг начал подниматься по лестнице, указывая мне дорогу. Дойдя до нужного нам этажа, он подошел к одной из дверей и нажал кнопку звонка. Дверь открылась почти мгновенно, видимо, нас уже давно ждали. Я ожидал увидеть кого угодно, но в первый момент я даже не смог поздороваться. Настолько я был ошеломлен. На пороге стоял Наум Исаакович Эйтингон. Когда хозяин понял, что молчание несколько затянулось, он взял меня под руку и провел в квартиру. – Наум Исаакович, а я слышал, что вы… – Я замолчал, подбирая слова. – Что я умер в тюрьме, – договорил за меня Эйтингон. – Так я тебе отвечу словами одного американского писателя. Слухи о моей смерти несколько преувеличены, – улыбнулся он своей прежней доброй улыбкой. – Так, и чего это мы в прихожей стоим. Вот вам тапочки и прошу в комнату. – Наум Исаакович указал рукой на гостиную с высокими лепными потолками. – Ну а насчет могилы, – помолчав, заговорил генерал, – так в очередной раз пришлось там уже одной ногой побывать… В шестьдесят третьем я уже умирал в тюремной больнице. Причина – раковая опухоль в кишечнике, удалось передать весточки на волю. Тут вмешалась Зоя Зарубина [102], мой старый боевой товарищ. Она сумела попасть на прием к председателю Военной коллегии Верховного суда генерал-лейтенанту Борисоглебскому. И уже с его помощью она добилась разрешения, чтобы в тюремную больницу пустили ведущего хирурга-онколога Минца. Он-то и сделал мне операцию, вытащив уже почти с того света… Двенадцать лет я отсидел, как говорится, от звонка до звонка. Да, у нас в России, чтобы не попасть в тюрьму по политической статье, не нужно быть евреем и генералом госбезопасности, – усмехнулся Эйтингон. – Да шучу я, Витя, шучу. Знаю, что тебе тоже досталось несладко. В шестьдесят четвертом, после того как Хрущева сняли, многих наших выпустили. Тех, кто жив остался, – чуть подумав, добавил он, а потом спросил: – Полковника Серебрянского помнишь? Я молча кивнул. – Умер он на допросе в военной прокуратуре. Да, не зря говорят, что либерализм в России – это кровавая диктатура либералов. Кстати, Хрущева молодое поколение его обожателей, этих «шестидесятников», считают настоящим либералом. Хотя знают, что у него руки по локоть в крови, – добавил Наум Исаакович. – Так, братцы, прошу к столу, а я сейчас. Через несколько минут на столе появилась бутылка дорогого армянского коньяка, шоколадные конфеты и тонко нарезанный лимон. – Сейчас я работаю редактором в издательстве «Иностранная литература». Переводами занимаюсь. Пишу кое-что под псевдонимом. С этого и живу. А Павел Анатольевич еще сидит, – погрустнел он, выпил рюмку коньяка и закусил долькой лимона. – Мы же с ним в одной камере во владимирской тюрьме сидели. – Расскажите, как сейчас Павел Анатольевич? – чуть ли не хором попросили мы генерала. Тот медленно выпил еще одну рюмку и медленно заговорил. Было видно, что вспоминать пережитое явно тяжело. – Владимирский централ был построен еще при царе, в начале нынешнего столетия. Эта тюрьма использовалась и используется для содержания наиболее опасных государственных преступников, которых властям всегда желательно было держать под рукой. Тюрьма состоит из трех главных корпусов, в которых содержится около пятисот заключенных. Режим содержания суров. Подъем в шесть утра. Постель при этом поднимается к стене и запирается на замок, так что днем полежать невозможно. Можно лишь сидеть на стуле, привинченном к цементному полу камеры. Еду нам разносили по камерам. Скудные порции передавали через маленькое окошко, прорезанное в тяжелой металлической двери. Еды давали очень мало, и нам постоянно хотелось есть.