– Это царские опричники, палачи трудового народа, – перебил меня майор и повысил голос: – Не соскакивай с темы, Черкасов! Я в ответ лишь пожал плечами и продолжил: – Еще о терминологии. Почему пластунский нож часто называют финкой? А все очень просто. В тысяча восемьсот девятом году Финляндия вошла в состав Российской империи. И знаменитая фирма «Фискарс», производящая холодное оружие с тысячи шестьсот сорок девятого года, стала выпускать боевые ножи для русской армии. Отличительной особенностью пластунских ножей фирмы «Фискарс» была высококачественная сталь и рукоять из ценных пород дерева. С тех пор финским ножом и стали называть пластунский нож высокого качества. Хотя у нас на Южном Урале в Златоусте делали не хуже. Только малыми партиями. Самый известный пластунский нож мастера Силина. Наверное, тогда и появилась поговорка «У русского человека душа нараспашку, но нож за голенищем», – улыбнулся я и снова посмотрел на майора. – Теперь насчет самбо, дзюдо и джиу-джитсу. Против чего я принципиально против, как системы боевой подготовки воздушно-десантных войск и разведывательных частей Советской армии. – Так вы против советской борьбы самбо, Черкасов? – майор что-то отметил в своем листочке и посмотрел на меня. – Да, против. Хотя никакая она не советская, – со злостью отрезал я. – Хотелось бы поподробней услышать все это от вас, – в словах майора явно звучала издевка. «Ладно, черт с тобой, слушай», – чуть не ляпнул я, но вовремя сдержался. Вдохнув и выдохнув пару раз, я начал говорить, взвешивая каждое слово: – Создатель нынешней системы самозащиты, принятой в Советской армии, Василий Сергеевич Ощепков родился в конце прошлого века на острове Сахалин. Но образование он получил в Японии, окончив семинарию при Русской православной миссии. Не думайте, что там изучали только богословие, – усмехнулся я, глядя на недоуменное лицо следователя. – В первую очередь в семинарии изучали японский и английский языки, культуру и историю Японии. Сомневаюсь, чтобы основатель семинарии архиепископ Николай Японский, в миру Иван Дмитриевич Касаткин, когда-либо задумывался о перспективе службы его учеников в разведке. Но их готовили для миссионерской деятельности именно в Японии, которая является нашим естественным противником. Поэтому это учебное заведение плотно курировала военная разведка России. Интересно, что более половины семинаристов составляли дети из казачьих семей – офицеры русской разведки знали, кого нужно отбирать… Есть данные, что этим делом занимался капитан Ипполит Свирчевский [34], специалист по нелегальной разведке. Тут уж я всего знать не могу… Как говорится, не мой уровень. Но очень многие из выпускников семинарии затем служили в русской и советской разведке. Ощепков как раз из их числа. Знаю, что в двадцатые годы он был резидентом [35] на оккупированной японцами части Сахалина… Ну, это не главное, – подумав, добавил я. – Учась в семинарии, Ощепков серьезно занимался дзюдо, окончил институт дзюдо «Кадокан» и первый из русских получил черный пояс. Это высшая степень отличия, – пояснил я, отвечая на невысказанный вопрос следователя. – Так вот, вернувшись в Советский Союз, Ощепков ушел из разведки и стал преподавать дзюдо в Красной армии, везде ведя пропаганду этого единоборства. В тысяча девятьсот тридцать шестом году для армии им было выпущено наставление «Комплекс боевых приемов по системе дзюдо для военнослужащих РККА». Он везде говорил и писал, что освоение приемов дзюдо должно стать боевой задачей для бойцов и командиров Красной армии… – Так что же в этом плохого? – с интересом спросил следователь. – А то, что дзюдо или самбо не может быть для нас системой боевой подготовки. Это спорт. Поэтому оно и называется – единоборство. Японцы, в отличие от нас, до двадцатого века никогда по-настоящему не воевали. Все их войны в Средние века – это феодальные разборки князей. И все их сражения часто шли по одной схеме – выходили на поединок два самурая, а их слуги ждали, чем закончится дело. Поэтому и японское дзюдо, и входящее в моду окинавское карате – это единоборства. А на войне не бывает, чтобы против тебя в ближнем бою оказался только один противник. Уж поверьте мне на слово или полистайте личное дело, – усмехнулся я. – Кстати, рукопашные боестолкновения советско-финской войны показали, что приемы дзюдо против диверсанта с пуукко [36] в руках не помогут. Теперь о термине «самбо». В тысяча девятьсот тридцать седьмом году Василий Ощепков был арестован и умер от сердечного приступа в тюрьме. Естественно, его имя вообще перестало где-либо упоминаться. Врагов народа положено забывать, – я искоса взглянул на следователя. – Кроме того, в это время происходил военный конфликт с Японией. Бои в районе озера Хасан, потом на реке Халхин-Гол. В общем, вместо японского для этой борьбы придумали русское название – сначала «вольная борьба», а с тысяча девятьсот сорок восьмого года просто «самбо». Ну а его создателем объявили Анатолия Харлампиева, ученика Ощепкова. Якобы тот создал самбо из разных видов спортивной борьбы [37]. «А ведь кто-то из этих тренеров по самбо грамотно накатал на меня донос, – вдруг понял я, – из тех, кому я показал их никчемность. У нас в пограничной бригаде сторожевых кораблей как раз начфиз [38] такой был…» – И самое главное, чтобы получить какие-то навыки в дзюдо или, если вам угодно, самбо, заниматься нужно долго. А в нашей русской боевой системе есть очень быстрые формы обучения. Как это было в нашей особой бригаде, а позже в Смерше, в ту войну. – И как же это было? – недоверчиво спросил майор. Похоже, что и его эта тема заинтересовала. – Обучение у нас проходит в виде игры, забавы или пляса. Может быть, и под наигрыш гармони, – добавил я, вспомнив бригадную школу младшего начальствующего состава и что также было у нас и в ОСОАВИАХИМе. В памяти всплыло лицо Егора Ивановича Подкидышева. – Обучаемые, около десяти человек, становятся вплотную, лицом друг к другу в ограниченном пространстве. Потом начинают двигаться, «обкатывая» друг друга. Так начинают учиться «снимать» удар. – Чего-чего делать? – снова с интересом спросил следователь. И, видимо, не зря – судя по хорошо поставленному апперкоту [39], боксом он занимался серьезно. – «Съем» удара – это чисто русская техника рукопашного боя. «Снимая» удар, не останавливают руку или ногу противника, а мягко изменяют его траекторию, переводя удар в другое направление. Противник при этом проваливается, теряя равновесие. В бою с большим количеством противников грамотно снятый удар одного противника переводят в другого. Особенно если они машут саблями или прикладами, – улыбнулся я, вспоминая рукопашный бои с японцами. – В дальневосточных единоборствах и в самбо от удара защищаются жесткими блоками – сила на силу. Я не совсем представляю, как жестким блоком можно защититься от рубящего удара казачьей шашкой, – подумав, добавил я. – Следующее. Техника русского рукопашного боя основана на базовом волновом движении. Кроме постановки базового движения «маятник» начинается постановка боевого дыхания. Казаки называли его «собачьим» или «волчьим». – Как это? – спросил майор и, выйдя из-за стола, начал прохаживаться по кабинету. – Любой удар, прыжок или вообще интенсивное движение выполняются на интенсивном выдохе через рот. Вдох, наоборот, через нос с задержкой дыхания… Такое дыхание позволяет, как бы это попонятней выразиться, блокировать страх. – Как это? – на этот раз на меня с интересом смотрела девушка-лейтенант. – В неожиданно возникшем ближнем боестолкновении или вообще в момент опасности у обычного человека сводит мышцы, он может от страха застыть на месте. Это действие адреналина – гормона страха. Так вот, резкий выдох через рот блокирует, не допускает выброса в кровь этого гормона. Девушка выслушала мое объяснение, молча кивнула и продолжила стенографировать протокол допроса. – После постановки базового движения начинается постановка ударов. Скорость и ритм кроме гармошки могут задавать протяжные казачьи песни. Находясь в группе, каждый постоянно работает против нескольких противников. Здесь каждый сам за себя… Именно поэтому для русской рукопашки принципиально неприемлем термин «единоборство», – подумав, добавил я. – Следующий этап обучения – это наработка ударов, она проводится уже в парах… Здесь могут применяться учебные ножи… Но они должны быть только металлические, чтобы блеск ножа в руках врага не вызывал страха… После достижения определенного уровня подготовки задача уже принципиально усложняется. Это значит, что голова бойца должна в экстремальной ситуации действовать независимо от тела, находя единственно правильное решение. – Как это? – непонимающе посмотрел на меня майор. – Да все очень просто, как и все гениальное, – улыбнулся я. – «Снимающему» удары прикладами или ножами курсанту инструктор может поставить задачу типа: «рассчитать массу сосредоточенного заряда для разрушения бетонной стены толщиной полметра». За неправильный ответ обязательно наказание – от отжиманий до нарядов вне очереди. – Я замолк, переводя дыхание. Наступила тишина, лишь было слышно поскрипывание пера, периодически макаемого в чернильницу-непроливашку. Я не стал говорить, как я отжимался сотню раз, когда не смог правильно ответить сержанту Саданшоеву, проводившему занятие в школе начсостава. Кстати, наш помощник командира учебного взвода личностью был более чем неординарной. Впрочем, среди наших командиров и преподавателей бригадной школы других быть и не могло. Родом Нуреддин Саданшоев был из Горного Бадахшана – высокогорной части Таджикистана. Нуреддин окончил школу для детей пограничников при Хорогском погранотряде, после этого продолжил свое образование, поступив в педагогический институт. Окончил он его как раз в тридцать девятом году, к началу советско-финской войны [40]. В школе высокогорного кишлака Калай-Хумб молодой учитель успел проработать всего три месяца. Уже осенью он был призван в пограничные войска НКВД. Служить начал на советско-афганской границе, а служба там была, мягко говоря, не очень спокойной. Помимо контрабандистов, на нашу территорию совершали, или пытались совершать, налеты группы и отряды басмачей, подготовленных английскими инструкторами. Там впервые младшему сержанту Саданшоеву, будучи в дозоре на границе, пришлось принять настоящий бой. А еще через год в числе лучших младших командиров Нуреддин уехал служить на запад, в Измаильский погранотряд. Тогда, после присоединения к СССР Молдавии, граница нашей страны отодвинулась на запад. И после начала войны, когда крайне скупо в первый год войны награждали орденами и медалями, сержант Саданшоев в первую неделю войны был награжден орденом Красной Звезды. Тогда впервые состоялся первый морской, вернее речной, десант советских пограничников на территорию вражеской Румынии. У десанта была диверсионная задача – захват и подрыв орудий тяжелой дальнобойной батареи, обстреливавшей все, что находилось на советском берегу Дуная. Саданшоев к тому времени поменял воинскую специальность – он служил в саперном взводе маневренной группы погранотряда. В том десанте Нуреддин командовал отделением подрывников, задачей которых был подрыв орудий и боеприпасов после их захвата. Но в жизни часто все бывает не так, как планируется в высоких штабах. Так было и в тот раз. После высадки с бронекатеров Дунайской флотилии пограничников встретил плотный пулеметный огонь. Сразу же среди наших бойцов появились убитые и раненые. Враг тут же попытался перехватить инициативу, и румынские солдаты поднялись в контратаку. Да, это были не немцы, а именно румыны, боевые качества которых, казалось, всегда оставляли желать лучшего. Но это оказались бойцы батальона морской пехоты, да и боем управляли тактически грамотные офицеры, один из которых оказался все-таки немцем. В этой ситуации вырвавшийся вперед сержант Саданшоев, работая в рукопашке двумя печаками [41], сумел исправить положение, а через несколько минут, схватив из рук зарезанного румынского капрала ручной пулемет, начал расстреливать дрогнувшего противника в спину. А раненого немецкого офицера-инструктора он сумел захватить живым. Тот оказался опытным диверсантом из полка «Бранденбург-800». Причем он настолько заинтересовал нашу разведку и контрразведку, что его после оказания медицинской помощи отправили на транспортном самолете в Москву. Сопровождал его, естественно, тот, кто взял его в плен. Ну а после вручения боевого ордена сержанта направили служить в формируемую бригаду особого назначения. Кстати, пограничников среди командиров и сержантов в период создания ОМСБОН было более половины. Следующий орден вместе с золотистой нашивкой за тяжелое ранение наш сержант получил еще через два месяца. Это было в конце августа, при проведении операции в Иране. Тогда в первые месяцы войны критическая ситуация складывалась не только на фронте, но и на наших южных границах. Иран, наш южный сосед, относился к сателлитам гитлеровской Германии. Страна была наводнена немецкими советниками, естественно, что и иранская армия была под их плотным контролем. Вступление Ирана в войну на стороне фашистов было лишь делом времени. А допустить этого было тогда нельзя! Большую часть нефти Советский Союз получал с Бакинских нефтепромыслов, а они оказались бы под ударом в первую очередь. А нефть, образно говоря, это кровь войны. Если после бомбардировки зажигательными бомбами нефтяные скважины полыхнут гигантским костром, то не будет солярки для танков, бензина для автомобилей и авиационного керосина для самолетов. Не смогут выйти в море корабли и подводные лодки. Тем более что наша разведка знала, что в ВВС Ирана есть бомбардировочная эскадрилья, укомплектованная опытными немецкими летчиками. А тогда, двадцать пятого августа, после трехкратного обращения к иранскому шаху Реза Пехлеви о выдворении из страны немецких подданных, в страну с севера вошли три советские общевойсковые армии. В это же время с юга двинулись три дивизии и две бригады британцев. Но еще за сутки до ввода войск в страну были заброшены советские диверсионные группы. Поэтому, когда советские танковые, мотострелковые и кавалерийские части пересекали границу, вместо иранских пограничников их встречали советские разведчики. Но у группы, в состав которой входил сержант Саданшоев, была самая сложная задача – «Ни один бомбардировщик не должен подняться с этого аэродрома в воздух!». Так им поставил задачу сам генерал Судоплатов. Все бойцы группы были одеты в форму солдат иранской армии, все они имели боевой опыт – Халхин-Гол, Испания, советско-финский конфликт, там они получали свои навыки, оплаченные кровью. Все разведчики были этническими таджиками и осетинами. Эта группа полностью выполнила свою задачу! Вот только ценой жизни своих восьми бойцов, включая и командира. Когда в первой половине того августовского дня на тот иранский аэродром ворвались советские танки БТ-7 и Т-26, наши танкисты увидели горящие на взлетно-посадочной полосе бомбардировщики «Ю-87». В живых остались два раненых разведчика, сумевших захватить пулемет на вышке, остальные погибли, прикрывая их прорыв на аэродром. Тот пожилой старшина, оставшийся в живых, вместе с Нуриком Саданшоевым тоже служил в нашей бригадной школе. Как я потом узнал, он был из числа пластунов еще Первой мировой, воевавших на турецком фронте, в том числе и в Иране. Его возраст определить было невозможно. Совершенно седые волосы на голове, шрам от сабельного удара на щеке, смуглая кожа и узкие, слегка раскосые внимательные глаза. Он имел гибкое худощавое тело, состоящее, как казалось, из одних сухожилий и мышц. Помню, что на первомайском торжественном построении я увидел на его груди кроме советских орденов Красной Звезды и Боевого Красного Знамени три Георгиевских креста. Они в царской армии вручались только за личную храбрость в бою. Кроме наград на правой стороне груди было несколько красных и золотых нашивок за ранения. «Он «характерник» [42], в рукопашном бою может «ловить зрачок»» [43], – говорил наш помкомвзвода командиру учебной роты. Мне тогда эта услышанная фраза показалась абсолютно непонятной. Вообще, наш сержант и этот старшина, несмотря на разницу в возрасте, были большими друзьями. Я тогда по малолетству еще не понимал, что совместно пролитая кровь на войне сближает людей сильнее кровного родства. Друг к другу они обращались подчеркнуто уважительно. Наш сержант старшину величал «Иван Павлович», а тот его называл Нуриком, как старший по возрасту. Кстати, этот Иван Павлович в нашей спецшколе служил инструктором, но кого он готовил, мы не знали. Многим позже, прослужив в разведке несколько лет, я понял, что старшина занимался отбором и подготовкой диверсантов и разведчиков-одиночек. Таких в нашу бригаду отбирали среди уже повоевавших бойцов и командиров, как в армии, так и на флоте. Снайперов, радистов, минеров. Хотя в тылу противника нужно очень много знать и уметь, если хочешь выполнить задание и остаться в живых. Хотя, правды ради, надо сказать, что и с нами, «желторотиками», старшина тоже проводил занятия уже после нашей боевой стажировки на фронте. Нечасто, где-то раз в неделю… Причем не с конкретным учебным взводом: будущих снайперов, радистов или нас, младших командиров… Нет, он отобрал с каждого подразделения по одному-два курсанта и меня в их числе… С нами он занимался всегда на природе – в лесу или на берегу речки, толком ничего не объясняя… Здесь мы не отрабатывали удары и не учились снимать часовых ножом. Только после окончания учебы от Нурика Саданшоева я узнал, что все эти малопонятные упражнения, которые надо было выполнять очень медленно, называются общим словом «прилипала» [44]. Я поежился, вспомнив, как старшина во время занятия неожиданно завыл волком. А я тогда, медленно «прокачивая» верхний маятник, с закрытыми глазами сумел не пустить в себя липкий связывающий страх, плавно проскальзывая между примотанных проволокой к веткам деревьев штыков. Но каждый из проходивших это обучение начинал мгновенно чувствовать брошенный на него чужой взгляд, а еще через некоторое время уже мог уверенно определить, откуда смотрят ему в спину или затылок. Было еще несколько тренировок в ночном лесу, и тоже с завязанными глазами. «При отключении зрения человек либо погибает, либо начинает, ничего не видя, ориентироваться в пространстве и во времени», – скупо пояснил нам старшина. Почти все из нас, прошедшие эту науку, остались живы, научившись слушать, если так можно сказать, тишину и чувствовать природу. Во время редких встреч на нашей базе в Подмосковье, после выполнения задания, ребята рассказывали, как смутное чувство тревоги перерастало в четкое ощущение опасности. И точно, в, казалось бы, безопасном месте группу ждала вражеская засада. А мой товарищ, вернувшийся с Брянщины, рассказывал, как при подходе к железной дороге он, выйдя из леса, почувствовал чужой взгляд. Успел бросить тело вниз, и в то же мгновение пуля снайпера немецкой ягдкоманды сбила с его головы пилотку. А я, будучи на Кавказе, первый раз буквально кожей почувствовал опасность – чужой взгляд, брошенный на меня с соседней скалы. Кстати, после окончания школы не только мы, вчерашние курсанты, получили сержантские треугольники на петлицы [45]. Сержант Саданшоев получил тогда звание лейтенанта, а старшина – младшего лейтенанта. Да, давно все это было и как будто и не со мной. Я мотнул головой, отгоняя воспоминания, и снова заговорил: – Вообще-то форма обучения рукопашному бою в виде игры или танца была или есть у всех индоевропейских народов. У народов Памира – шугнанцев, ишкашимцев это называется «шамшербози» – фехтовальный групповой бой под музыку или под ритм бубнов или барабанов, – я опять вспомнил Нурика Саданшоева. Попрощались мы с ним в феврале сорок третьего, когда он уже был старшим лейтенантом. – Ладно, хватит, – майор хлопнул ладонью по столу и поднялся из-за стола. – На сегодня хватит, голова от ваших рассказов уже пухнет. Тем более что вы от своей вредительской деятельности по подрыву авторитета инструкторско-тренерского состава Советской армии не отказываетесь, – следователь давяще посмотрел мне в глаза. – Не отказываюсь, – я с вызовом посмотрел в ответ. – Вот и ладненько, ознакомьтесь с протоколом и распишитесь, – вдруг подобрел следователь. Сейчас он был похож не на быка, а на хитрого старого лиса, сумевшего разорить курятник. Я опять, не читая все эти листы, подписал протокол. Боковым зрением автоматически отметил заинтересованный взгляд симпатичного лейтенанта. – В камеру его, до завтра, – бросил следователь прибывшим в кабинет охранникам. – Умаялся я с ним за целый день. Даже без обеда пришлось нам сегодня, Мариночка, – голос следователя звучал весьма игриво, отметил я, выходя в коридор. Только идя по коридору с заложенными за спину руками, я понял, что допрос длился целый день и меня тоже никто не кормил. Ни завтрака, ни обеда… «Ладно, хорошо, хоть в свою камеру, а не на “стоянку” ведут», – оборвал я свои мысли. Потом в камере был скудный тюремный ужин – хлеб, тарелка жидкой каши и кружка чая. Потом, еще через какое-то время, отбой. В сон, как в черную пропасть я провалился мгновенно. Снилась Айжан в светлом крепдешиновом платье, рядом с ней была Маша. Дочка весело смеялась и прыгала на одной ножке. Айжан что-то говорила мне, но я то ли не слышал, то ли не мог понять, о чем говорила жена. Потом вдруг жена с дочкой исчезли, а на их месте, на красивой зеленой лужайке, я увидел своего друга Кайрата. Он был в красивой морской форме – форменке с гюйсом [46], в вырезе виднелись полоски тельняшки. На голове была лихо заломленная бескозырка. – Здравствуй, Витя! – мягко улыбнулся Кайрат. – Рад тебя снова видеть… Как же ты… Ведь ты же погиб в сорок третьем, – вырвалось у меня шепотом. Резала глаз ослепительно-белая фланелевка с гюйсом, верх бескозырки тоже был белым – летняя форма одежды на флоте. – Ну и что, – пожал плечами морской разведчик и смахнул с головы бескозырку с надписью «Северный флот». – У нас здесь хорошо, – улыбнулся Кайрат, – много ребят из нашего отряда, да еще из вашей бригады тоже хватает. Но ты иди, – Кайрат рукой с бескозыркой указал куда-то в сторону видневшегося на горизонте темнеющего леса. – Ты ведь еще свою задачу не выполнил, товарищ капитан-лейтенант. – Лицо Кайрата стало серьезным и даже суровым. А потом его фигура стала медленно растворяться в надвигающемся тумане. Я проснулся с тяжелой головой, мало что соображая. Вскоре голос надзирателя известил о подъеме. Потом был завтрак. На допрос меня почему-то не повели. Медленно тянулся очередной тюремный день. Я то сидел на табуретке, то расхаживал по камере. Спать и лежать днем не разрешал тюремный распорядок. Поэтому я снова и снова заставлял себя думать и анализировать свое положение. «Итак, что им от меня надо? Всего лишь стать предателем, предать людей, которых я глубоко уважаю. Наума Исааковича, Павла Анатольевича, Серго… И если я это не сделаю, то Айжан с Машей станут женой и дочерью врага народа… Да, как говорится, хрен редьки не слаще…» «А кому, собственно, им? – тяжело устало начала работать мысль. – Кто он такой, этот Хрущев, стоящий за ним Булганин и генералы из госбезопаснисти?» На миг мне захотелось рассмеяться, несмотря на весь трагизм ситуации. Сидя в тюремной камере, не имея даже понятия, что сейчас происходит в стране, я пытаюсь что-то понять. Самое подходящее занятие для пациента психбольницы, заниматься информационно-аналитической работой, сидя в этом каменном мешке. «Ладно, помирать собрался, а хлеб сей, – подумал я, делая глубокий вдох с выдохом. – Какой же из методов информационных решений мне может подойти? Для метода сопоставления данных и метода фильтрации у меня нет исходных данных. Право, откуда им взяться в этой камере? – подумал я и улыбнулся. – Значит, остается метод распознавания ситуации. Правда, это применяется при анализе информации о силах и средствах противника в военной разведке… Что же, попробуем. Если проводить аналогию с событиями начала прошлого века, то заказчиками государственного переворота и убийства царя были англичане. Но самое главное – они опирались на пятую колонну в России! Так кому все это выгодно – понятно кому, американцам и англичанам. Английская разведка славится умением устраивать государственные перевороты… Это им нужен как воздух разгром нашей разведки. А кто же сейчас может быть в СССР пятой колонной?» Ответ пришел сам собой – сторонники идей Троцкого, как бы они сейчас ни назывались. И, наверное, они засели в основном среди партийного аппарата… Значит, внутри страны в основном они должны будут получить от военного переворота выгоду. Получается, что партийная верхушка станет тем, кем было дворянство в Российской империи? Высшее сословие? А ведь до войны и в армии на генеральских должностях хватало ставленников маршала Тухачевского, верного последователя Льва Давидовича Троцкого. В памяти всплыли события, произошедшие в Венгрии в феврале сорок пятого года – последнее крупное наступление нацистов. Тогда у озера Балатон на наш фронт обрушилась целая танковая армия войск СС. Идейно мотивированные, прекрасно вооруженные фанатики, которые даже накануне своего краха продолжали искренне считать нас «недочеловеками» – унтерменшами по-немецки. Наша разведгруппа тогда шла на бронекатере Дунайской флотилии, кубрик которого был заполнен ранеными бойцами с передовой. Я тогда помог подняться на верхнюю палубу пожилому подполковнику, командиру самоходного артиллерийского полка. Он был тяжело ранен в плечо – осколком ему раздробило кость, и его левая рука, укутанная в гипс, висела на перевязи. – Спасибо тебе, лейтенант. А то там, внизу, среди стонущих и бредящих раненых сил больше нет находиться, – хрипло произнес он. – Тут, на палубе, и воздухом подышать можно, без запахов йода и нашатыря. – Эх, поздно товарищ Сталин Тухачевского с его камарильей к стенке поставил. Лет на пять бы пораньше, глядишь, было бы у нас чем тот «Хейнкель» встретить, – непонятно для меня выразился этот офицер. Он был ранен осколками снаряда, выпущенного из автоматической пушки немецкого самолета, штурмовавшего колонну наших танков и самоходок СУ-76. – А у немцев еще в сорок первом были самоходные зенитные установки на гусеничном шасси для защиты колонн бронетехники от атак с воздуха. Да и по наземным целям, по пехоте, броневикам, автомобилям их автоматические зенитные пушки тоже неплохо работали. Я первый раз летом сорок первого с этим под Минском встретился, когда мы из окружения выбирались… Из нашей автоколонны с пушками на прицепах мало кто сумел тогда вырваться. – Подполковник платком вытер вспотевший лоб. – Это была самоходная установка с одним зенитным автоматом, а потом у немцев пошли «Мебельвагены» и «Вирбельвинды», с многоствольными зенитными автоматами. Вот так и было, лейтенант – мы немецкие штурмовики и пикировщики винтовочными залпами встречали, а наши «Ил-2» напарывались на лавину стали из многостволок. Это все заслуга замнаркома обороны по вооружению Тухачевского и начальника Главного мобилизационного управления РККА Павлуновского. Ну и в артиллерийском управлении у них тоже были приспешники… Так вот, все эти гады оставили перед войной нашу армию, да и флот, без зенитных автоматов, – подполковник зло скрипнул зубами. – В тридцать девятом, еще до войны, «эрликоны» [47] были на вооружении не только в самых сильных армиях, но и в румынской, финской, польской… Только когда этих гадов расстреляли или повыгоняли, уже перед войной, наши конструкторы создали образцы 37-мм и 45-мм автоматов. Их наши просто содрали со шведского сорокамиллиметрового автомата Бофорс. Поскольку калибры другие, автоматика вышла нерациональной, да и скорострельность ниже, чем у Бофорса. Но, как говорят французы, за неимением лучшего спят со своей женой, – криво усмехнулся подполковник. – Ты очень удивишься, лейтенант, но в начале семнадцатого года, когда я после школы прапорщиков попал на фронт, в царской армии более чем хватало зенитных автоматов. В Первую мировую войну по немецким аэропланам стреляли 37-мм автоматами Обуховского завода и 40-мм автоматами Виккерса. Вот такие пироги, лейтенант, – подполковник, тяжело вздохнув, замолчал. Я посмотрел на зарешеченное окно, встал с табуретки и начал вышагивать взад-вперед по камере. А ведь кроме уничтожения зенитных скорострелок еще царской армии Тухачевский хотел вообще уничтожить наш флот как вид вооруженных сил. Он доказывал, что хватит полевой артиллерии на берегу вместе с минными постановками у своих берегов. Причем минными постановками в море должна была заниматься авиация. Но, поскольку морскую авиацию как часть Военно-морского флота предполагалось ликвидировать, то эта задача возлагалась на ВВС. Вот здесь более чем понятно, чьи уши торчат. Для того чтобы нести в Европу или Азию идеи мировой революции на штыках Красной армии, флот точно не нужен. Товарищ Троцкий к нам в семнадцатом прибыл на пароходе из Америки. Ясно, чьи интересы он представлял. А у англосаксов флот – это основной вид Вооруженных сил. Англия и Америка – это морская цивилизация, и им конкуренты в виде мощного советского флота были как кость в горле. А в Штатах кроме ВМС [48] есть еще Корпус морской пехоты, фактически еще один морской вид Вооруженных сил, да и Береговая охрана, силовая структура, не входящая в состав Министерства обороны. А что Тухачевский? Музыку заказывает тот, кто платит деньги… И заместитель народного комиссара Обороны СССР действовал в интересах тех, кто платил по счетам и содержал товарища, хотя вернее было бы сказать мистера, Троцкого. Кстати, белогвардейцев содержали тоже они. В этом вся хитрость англосаксов – ставить на двух игроков сразу. Тогда они всегда будут в выигрыше. А насчет боевого искусства… Тут все очень даже просто. Боевую подготовку в РККА курировал тот же Тухачевский и его последователи. А Михаил Тухачевский был потомственный дворянин, в худшем понимании этого слова. К русскому народу он относился так же, как и его предки, – как к быдлу, которое продают на базаре или проигрывают в карты. И вполне естественно, что дворяне, которые лучше говорили по-французски, чем по-русски, были поклонниками английского бокса, французского боя ногами сават, а с конца девятнадцатого века именно в офицерской среде в моду стало входить джиу-джитсу. Так что семена, посеянные в Красной армии Василием Ощепковым, легли на уже подготовленную двухвековой русофобией почву. А наши пластуны-характерники из СГОН[49] при НКВД были для них хуже горькой редьки. Я снова вспомнил нашего инструктора Ивана Павловича. Зимой сорок третьего, когда мы прощались со своим командиром роты старшим лейтенантом Саданшоевым, я кое-что узнал о его старшем товарище. Мы тогда вечером допоздна засиделись в гостинице при штабе Закавказского фронта. Обмывали полученные ордена и медали. Утром мы улетали из Тбилиси в Москву на транспортном «Дугласе». Ни я, ни Саня Пинкевич еще не знали, что через неделю мы продолжим службу в отряде водолазов-минеров. Но то, что я услышал от Нурика, меня весьма удивило. Оказывается, после окончания Гражданской войны в двадцатых годах, когда товарищ Сталин занимал еще не самую высокую должность в иерархии ВКП(б) [50], его охрану составляли терские казаки-пластуны. Был тогда среди них и этот хмурый дядька. Все эти люди ненавидели Председателя Реввоенсовета, министра обороны по-современному, Льва Троцкого и его приближенных. Автор указа о кровавом расказачивании подобрал себе таких же последователей. Один из них был бывший поручик Михаил Тухачевский, погубивший сотни тысяч красноармейцев во время советско-польской войны. Но близость к Льву Давидовичу спасла того от военного трибунала, а реабилитировать себя смог вчерашний «Ванька-взводный» из гвардейского Семеновского полка, жестоко подавив крестьянское восстание на Тамбовщине, будучи командующим армией. Причем до этой генеральской должности Тухачевский взлетел, минуя все промежуточные ступени. Учиться в академии Генерального штаба, как Семен Михайлович Буденный, сделавший это заочно, он не стал, несолидно это… Так вот, оказалось, что этот Иван Павлович хорошо знал самого Сталина! А после прихода к власти Иосифа Виссарионовича преподавал русский рукопашный бой и пластунскую науку в разведывательно-диверсионной школе [51] при «группе Яши». Мне вспомнилось наше последнее занятие, которое Иван Павлович проводил вместе с Нуриком. Мы тогда группой стояли на берегу лесного журчащего ручья с прозрачно-чистой водой и внимательно слушали лейтенанта Саданшоева. – Вы должны научиться дышать и слушать. Вдыхать запах этого ручья и ветра. И слушать, что говорят цветы, вот эти одуванчики, – Нурик указал на отлогий берег ручья, – лесные птицы, ветер, деревья и камни на берегу. Они все живые, только не такие, как мы. Не белковые, не биологические, – лейтенант сбился, подбирая нужные слова. – И если вы научитесь понимать и чувствовать их, то природа будет помогать вам и всегда предупредит об опасности. О засаде на вашем пути, о вражеском снайпере, сидящем на скале… – Нурик замолчал, снова подбирая слова, и тут глухо заговорил младший лейтенант: – Но помогут и подскажут, только если на душе смертных грехов нет, – не совсем понятно проговорил пластун. – Точно, Иван Павлович, мне мой дед то же самое объяснял, – скороговоркой выпалил лейтенант. – Только он про харам [52] говорил. – Это одно и то же, – махнул тогда рукой младший лейтенант, – главное, чтобы смертного греха на душе не было… Помню, что я тогда даже удивился – этот пластун Первой мировой, воевавший в Гражданскую и за белых и за красных, а потом, в тридцатые, оставивший свой след в виде подорванных мостов в тылах фашистов в Испании и сгоревших японских самолетов на приграничных с СССР аэродромах оккупированной части Китая, нам говорит о грехе. То есть о том, чего делать нельзя. А сколько на нем самом крови – своей рукой зарезанных часовых, застреленных из «нагана» с «брамитом» старших офицеров противника? Но на политрука и на попа он точно не похож. Хотя то же самое нам с Кайратом втолковывал Егор Иванович Подкидышев. Значит, здесь главное, ради чего ты все это делаешь… «За други своя» – вспомнилась фраза Егора Иваныча. За баб и детишек, чтобы они остались живы, нам нужно резать и взрывать все во вражеских тылах – так я понял тогда эту христианскую заповедь. Но тогда ведь у нас получилось! Мы победили, сломали всю западную цивилизацию, закончив войну в Берлине. А как же сейчас у них получилось? У тех, кто, дергая за ниточки, организовал в нашей стране военный переворот. «А использовали они нашу разобщенность», – ответил я сам себе, вспомнив Великую Отечественную. Ведь даже мы, младшие офицеры, знали о неприязни между нашим руководством НКВД, маршалом Берией, генералом Судоплатовым, с одной стороны, и руководством контрразведки Наркомата обороны Смерш, которым руководил генерал Абакумов, – с другой. Я медленно начал мерить свое узилище шагами от одной стены до другой и вспоминать все, что я знаю об абакумовском Смерше.