Уважаемый Виктор Петрович! Поскольку в настоящий момент проведена остановка четвертого энергоблока ЧАЭС, обращаюсь к Вам с настоятельной просьбой еще раз оценить возможные последствия программы испытаний режима выбега ротора турбогенератора на остановленном реакторе. Не сомневаюсь, что Вы прекрасно осведомлены о том, что режим выбега ни разу не применялся на реакторах типа РБМК. Я, как и сотрудники моего отдела, считаем, что нестандартные операции на остановленном реакторе могут привести к неконтролируемым последствиям вплоть до выхода реактора из строя. По моему глубокому убеждению, все испытания на четвертом блоке необходимо разрешить только после всесторонней многоуровневой экспертизы с участием ведущих специалистов союзного уровня состояния оборудования и тщательного расчета возможных последствий эксперимента на реакторе РБМК-1000 с обязательным учетом состояния стержней управления и защиты, а также охлаждающей системы. Прошу Вас собрать с этой целью научный совет в самое ближайшее время… Письмо было незакончено, оно будто обрывалось на середине страницы. Но не это было главное. Я даже не сомневался, что эту служебную записку писал мой отец. Он начал ее составлять в самый канун катастрофы, может быть, за считанные минуты до взрыва — и не успел закончить. Или не счел нужным дописывать, когда узнал, что случилось. Отбросив две копии, я сложил бумагу вчетверо и засунул в карман. Может зря я это сделал, потому что память — она бередит. Но я не мог поступить иначе. В спальне луч фонаря выхватил из темноты пропыленное рассохшееся пианино, обвисшие грязными клочьями гардины, усыпанный мусором подоконник, детскую кроватку у изголовья большой, двуспальной кровати, в которую никто не ложился уже тридцать два года. В картонной коробке лежали брошенные игрушки — пластмассовый верблюд, голубой заяц, большая розовая обезьяна, пирамидки. Забытые, молчаливые свидетели моего давно ушедшего детства. Я не удержался и открыл шифоньер: из вещей на полках осталось несколько пропыленных полотенец и стопка постельного белья. Из-под стопки выглядывал уголок небольшой коробочки, вроде как футляра от дорогой шариковой авторучки. Я непослушными пальцами взял ее, раскрыл. В коробочке лежала прядка светлых мягких волос и клеенчатая бирка, которые в роддомах надевают на запястья новорожденных, чтобы не путать. Чернильная надпись не потускнела с годами и была полностью разборчива: "22 Азарова Г.Д, мальчик, 1356" Взгляд заволокла пелена, и я не сразу взял себя в руки. Стоял в оцепенении и пытался одолеть слабость, равной которой еще не знал. Бережно положил бирку обратно в коробку, а коробку в карман. Еще раз прошел по квартире, касаясь предметов, которые принадлежали моим родителям. На крышке радиолы в зале лежали пластинки "Битлз", Аллы Пугачевой, оркестра Поля Мориа, Джо Дассена. Да, я помню, отец очень любил Джо Дассена. Включал его по вечерам после работы, пока мама возилась с ужином на кухне. Даже помню, как он тихонько подпевал: "Et si tu n'existais pas Dis-moi pourquoi j'existerais?" Но это было уже в другой жизни, в квартире в Сосновом Бору. В жизни после Чернобыльского взрыва… Я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Грудь давило, невыразимая тяжесть искала выхода. Я будто стоял у собственной могилы. Мне не дано было вспомнить первые две недели моей жизни, проведенные в этой квартире на втором этаже дома № 13 по улице Дружбы Народов в Припяти, это было невозможно, но что-то говорило мне, что я пришел домой. Зачем я сюда пришел? Почему я здесь? Я не мог ответить на эти вопросы, но понимал, что по-другому поступить было невозможно. Мой сон привел меня к самому началу моей жизни. Я больше не мог оставаться в этой квартире. Выбежал из нее на лестницу, выскочил из подъезда, остановился, чтобы прийти в себя, подчинить лихорадочный бег мыслей. Потом вспомнил, куда шел. Еще раз глянул на темные мертвые окна квартиры на втором этаже, глубоко вздохнул, пытаясь побороть накатившие эмоции — и побрел дальше, к пересечению улиц Дружбы Народов и Огнева, к месту, о котором перед смертью сказал мне Уокер. *** Он возвышался над густой травой, которой заросли некогда ухоженные обочины тротуаров в нескольких метрах от перекрестка — грубо сколоченный из двух выдранных из забора штакетов почерневший от грибка и непогоды крест с прибитым к нему противогазом. За проведенное в Зоне время я много раз встречал такие кресты: под ними лежали те, кому выпало последнее и не всем сталкерам выпадающее счастье быть похороненными по-человечески. На кресте не было имени, но я не сомневался, что это могила Клыка. Та самая, о которой говорил Уокер. Перекресток освещал колеблющий красноватый свет неизвестной аномалии, обосновавшейся на крыше кафе "Припять" и полыхавшей, как огромная неоновая реклама. Метрах в десяти от креста в сторону набережной затаилась сверхмощная "Карусель", которая совсем недавно разорвала какого-то бедолагу, скорее всего зомбированного: я разглядел оставшийся от него "бюст" — голову с плечами и частью грудной клетки, — и мелкие фрагменты, усеявшие растрескавшийся асфальт вокруг аномалии. Да уж, хорошо, что тайник не оказался внутри "Карусели"…. Я копал долго — наверное, часа два, ковыряя землю штык-ножом и выгребая ее из ямы руками. Пот тек у меня по лицу. Вскоре начала тускнеть картинка ПНВ, похоже, батареи подсели. Когда в моей яме было около метра глубиной, я наткнулся на сплошной слой камней и понял, что напрасно теряю время — тела под крестом не было. Никто бы не стал копать могилу в такой каменистой земле. Клыка, если он погиб, похоронили в другом месте, а это просто ложная могила. Ориентир, оставленный кем-то с неизвестной целью. Выругавшись, я выпрямился, привалился спиной к стволу огромного тополя и закрыл глаза. Уокер ошибся. Или специально впарил мне дезу про несуществующий тайник Клыка. Отомстил перед смертью, бродяга. Или все же… Можно, конечно, поискать в окрестных домах лопату или кирку, чтобы раскопать этот чертов известняк и доделать работу. Времени у меня вагон, к тому же, скоро начнет светать. Идея показалась мне неплохой, я почувствовал прилив энергии и желание продолжать раскопки. И тут мне пришла новая мысль: а может, я не там ищу? И вообще, что мог бы искать Уокер в могиле Клыка? Скорее всего, какой-то носитель с важной информацией. CD-диск, выносной накопитель, флэшку. А если так, какой смысл зарывать этот носитель в землю? Тем более, в ложной могиле, где нет трупа? Это значит, тайник не под крестом, а на самом кресте. Я включил фонарь и осмотрел крест. Ничего необычного, ни малейшего намека на тайник. Прибитый гвоздем-соткой противогаз допотопный ГП-4 тоже самый обыкновенный. Одно стекло в очках разбито, второе заляпано чем-то черным. И тут я понял, что разгадал тайну. Интуиция ли сработала, или какое-то мистическое озарение на меня снизошло, но я догадался. Сорвал противогаз с креста и начал отвинчивать фильтрационную коробку. Резьба накидной гайки что называется намертво прикипела к горловине коробки, но я после некоторых усилий все же смог провернуть коробку, и дело пошло. Едва я открутил коробку, из гофрированной трубки на землю упал какой-то предмет. Это был цилиндрический флакон от противорадиационных таблеток. С замирающим сердцем я схватил флакон, откупорил и вытряхнул из него на ладонь микро-карту памяти. Есть! Вставить карту в слот ПДА дело пяти секунд, но у меня так дрожали пальцы, что я провозился с картой не меньше минуты. Включил наладонник. Я ожидал услышать звуковую запись, или обнаружить видеосъемку, но на карте из тайника оказались папка с фотографиями и небольшой текстовый файл: Первая последовательность: Органические аномалии (7) Колючка Кристальная колючка Морской еж Колобок Морская звезда Спрут Компас Термические аномалии (8) Кристалл Капля Огненный шар Глаз Кокон Мамины бусы Пламя Серафим Гравитационные аномалии (9) Выверт Медуза Каменный цветок Грави Душа Ночная звезда Золотая рыбка Круассан Жабий глаз Химические аномалии (10) Кровь камня Ломоть мяса Слизняк Слюда Пленка Пузырь Мандарин Гудрон Волосы ведьмы Рокфор Электрические аномалии (11) Бенгальский огонь Вспышка Светляк Лунный свет Снежинка Батарейка Кальмар Стекляшка Юла Бриллиант Нейтрон Вторая последовательность (3)