— Нет, конечно. — A-а… Ну и на том спасибо. Я ему скажу. — Только пускай завтра приезжает. Последний день выдают. Хотела тебе раньше позвонить, но не до того было. — Да нет, Кэтрин, спа… — Говорят, у тебя мальчик. — Степа. — Хороший мальчик? — Конечно, хороший… Кэтрин, хочешь, как-нибудь заезжай. — Не знаю… Некогда мне. Как-то странно она разговаривала. Больно… благодушно. Оленьке вдруг захотелось поболтать. Немножко. — А как там моя последовательница? — Корректорша? Нормально. Приятная девочка. — А что… — Уээл… мне идти надо. Муж скоро вернется, а у меня еще ничего не готово. — Кто? — переспросила Оленька. 50 — Ты замуж вышла? Кэтрин ответила с глубоким безразличием в голосе: — Нет. Не замуж. Просто живем вместе. Зачем мне замуж? Я ж не девица девятнадцатилетняя. — Правильно, — подхватила Оленька. — Бумажки — ерунда. А это случаем… не Коля? Неужели за восемь месяцев Кэтрин умудрилась познакомиться, полюбиться и съехаться? Нет, это мог быть только знаменитый Коля. Кэтрин помедлила: — Да. — Что, из семьи ушел? — Ушел. — А почему? — глупо спросила Оленька. — Потому что я забеременела. — Кэтрин! — Да. — Кэтрин, ну какая ты молодец! Вот видишь? Видишь? Я же тебе говорила! И как ты? А вы что, снова тогда встречаться начали? — Начали, — Кэтрин была довольна; довольна, как обожравшийся рыбы кот. — Уже пять месяцев. Живот огромный. — Ну уж и огромный. Помнишь, у меня… — А у меня — огромный! Коля крупный мужчина! — Кэтрин, ну ты чего, тебе нельзя нервничать. Огромный так огромный. Кэтрин сразу успокоилась и сказала миролюбиво: — Пойду я. Не забудь мужа в бухгалтерию заслать. Оленька вспомнила, что завтра днем собиралась заехать мама — на пару часиков. Пока она будет здесь, можно смотаться в редакцию. Деньги нужны. 51 Выходя из дома, Оленька заметила зонт, который когда-то одалживала у Кэтрин, да так и не вернула: торчал из-под свалки барахла на обувном ящике. За окном серой марлей полоскалась осень. — Мам, дождь идет? Мамин плащ был прохладным, но не сырым. — Нет, но зонтик возьми. Оленька сунула Кэтринов зонт в сумку и выскочила на улицу. Ей так приятно было просто идти к метро, давно она никуда дальше парка не выбиралась. Пускай сыро и серо. То-то Кэтрин удивится, ее увидев. Надо же, как все сложилось, жизнь штука непредсказуемая… Правда, Коля жук еще тот, надо думать: явился на готовенькое. Квартиру, сказала Кэтрин, продадут (прощай, Старый Арбат), купят две большие в Марьино, в одном доме на разных этажах (Петю с папой с глаз долой, но не вон из сердца). Да оно так для всех лучше… И голос у Кэт изменился сразу. Если все будет хорошо, можно «дружить семьями». Кэтрин нормальная тетка. Просто она была очень несчастной, и тут, конечно, мертвый взбесится. А теперь с ней говорить — одно удовольствие. Деловая такая — «муж вернется, а у меня ничего не готово». А как она про плащ сказала… «Ты была права. Коля его выбросил. У меня теперь новый. Бежевый. Только вот на животе еле сходится». — «Ничего, — сказала Оленька. — Через четыре месяца сойдется». И они засмеялись. Много ли бабе для счастья надо. 52 Когда Оленька вышла из метро, небо было мышиное, влажное. Казалось, там, наверху, медленно наклоняли гигантское алюминиевое ведро со стылой водой. Оленька побежала вдоль бледно-желтых фасадов и пять минут спустя нырнула в калитку, прорезанную в высоких чугунных воротах. Проскочила через двор: на земле под дикими яблонями уже валялось несколько яблочек. На детской площадке бабушка уговаривала внука идти домой, а тот кричал «Не пойду!» и даже ударил бабушку лопаткой. Оленька дернула тяжелую дверь и оказалась в знакомом узком коридорчике — суковатая палка: сучок справа — бухгалтерия, чуть дальше слева — дирекция, еще дальше справа — нора Хомяка. Оленька стукнула в бухгалтерию. Бухгалтерша с неизменной бледно-рыжей химией ела беляш, откинувшись в кресле. — Олечка! Сколько зим! Ну как малыш? Оленька рассказала немножко. У бухгалтерши на подбородке осталось масляное пятно от беляша, но Оленька не решилась сказать об этом. Она взяла деньги и спросила: — А Кэтрин здесь? Конечно, Кэтрин была тут, конечно. Оленька дошла до их комнаты, там никого не оказалось. На своем столе она увидела ворохи бумаг и подумала, что новая корректорша никуда не годится. У Кэтрин на столе ничего не лежало, только пузатый очечник и ручка. «Наверно, только притопала», — подумала Оленька и положила на край зонтик. А когда выходила, столкнулась в дверях с молоденькой девочкой. — Извините, — девочка села за Оленькин стол, — вам кого? — Не знаете, где Кэтрин? — спросила Оленька вежливо, поймав себя на мысли, что здороваться с малолеткой неохота. — Она вышла покурить. — Спасибо. Кэтрин курила, как правило, когда психовала. «Что у нее еще стряслось? — Оленьке пришло в голову, что Кэтрин поругалась с мужем. Скажу ей, что в ее положении о куреве забыть надо». Оленька почувствовала себя зрелой, опытом умудренной. Она заглянула в курилку, но там никого не было. За окном совсем посерело, и комната походила на склеп. В окне Оленька увидела Кэтрин: та сидела на качелях посреди пустой детской площадки с сигаретой в руке. Похоже, вышла, пока бухгалтерша выспрашивала про ребенка. Оленька остановилась у окна. Кэтрин вглядывалась в небо, задрав подбородок. Лицо у нее ничего не выражало. На ней был ее черный плащик, как обычно, туго стянутый поясом, отчего нижняя часть плаща походила на убогий кринолин. Кэтрин не двигалась, просто сидела и смотрела вверх, окаменевшая, как статуя. Потом по стеклу, прямо у Оленьки перед глазами, саданула первая косая капля. Кэтрин поднялась, отбросила сигарету и направилась к крыльцу. Оленька слышала, как стихли в конце коридора шаги. Немного погодя она пересекла совсем потемневшую комнату, толкнула неподатливую дверь и пошла домой под дождем.