Просто домой возвращаться сил не было — любоваться на братца. Еле пристроила его на работу — удрал, опять дома торчит. Ежей своих в гостиной перекладывает с места на место: раньше там папа жил, теперь нет папы, уже год как. Вечером Марина должна прийти — английским заниматься. Ее недавно в «Жлобус» взяли, обложки рисует. Не москвичка, одиноко ей, наверно, — «Кэтрин, можно у вас уроки брать?» Согласилась, за символическую плату — ну что девчонка своими картинками зарабатывает? Все ж веселее, когда она приходит. Стояла жара, самое начало июня. На афише — снега, исполинский пингвин склонился над одетым в пух пингвиненком. Поперек синего неба — надпись: «Красивейшая из историй». Ну это они загнули — кто дал им право на такие слоганы? Но пошла. В конце концов, может она себя в кино пригласить? 43 Ревела — жалея этих проклятых богом птиц, призванных в адском холоде, голодом снедаемых, прямо на льду — нет, не высиживать, — выстаивать месяцами одно-единственное яйцо: урони на лед с окоченевших лап — все, прахом пошли адовы муки. Ревела — жалея себя. Проклинала — эту жизнь, где нет места покою и радости. Пыль, что летела на улице в лицо, когда она с опухшими от слез глазами вышла из кинотеатра, — ненавидела. Работу свою, идиотских ежей, магазины. Музыку на двух аккордах, плеснувшую из палатки в подземном переходе. Безучастные лица в вагоне. Запах в подъезде. Щелканье открываемого замка. Ненавидела все. Брат никогда не выползет встретить, сумки с продуктами принять из рук. И еще — эта квартира, логово, в котором живет мука. Мука не во имя чего — не ради жизни, в единственном яйце теплящейся. Просто страдание — долгое, бесцветное. Увидеть бы тех несчастных отважных пернатых — хоть лапу пожать. Каждому пожать лапу. Пусть вечность на это уйдет — ей спешить абсолютно некуда. 44 В Российскую Антарктическую Экспедицию набирали метеорологов, радиоинженеров, врачей, механиков — в списке присутствовало полтора десятка профессий, и переводчиками не пахло. Но последняя строка пробуждала робкие надежды: «Повар: 6 человек». Подать заявление успела; отбор проходил в начале осени. — Вы же переводчик. — Я работала поваром! Шелест страниц трудовой книжки. — Это когда было… — Прошу вас! Я прошу вас… Все еще в «Глобусе» тянула лямку. Пообещала Васильичу с переводом в срок уложиться — и укатила в Питер. Поселилась у старой знакомой: с утреца топала в Институт Арктики и Антарктики, воевала с вахтершей. Прорывалась внутрь: бродила по долгим коридорам, скреблась в кабинеты, вербовала покровителя. Надоела там всем до чертиков, до каления белого. — Мы женщин предпочитаем не брать… — Но я узнавала: на американских станциях зимуют женщины! И на австралийских… Не взяли бы, нет. Запись в трудовой книжке допотопная. К тому же — тетка. Но чудо случилось. Понятно: не чудо; она повесилась бы просто, если пришлось бы вернуться домой. И там, где чудеса для человеков творят, это знали. Повар, отправлявшийся на станцию «Беллинсгаузен», прямо перед отъездом в Антарктиду вывихнул руку. Да так, что уже речи не шло об его отправке — а считаные дни оставались до отлета. Медкомиссию прошла. Чего ж не пройти. 45 Понятно, братца Петю не оставишь вот так. Больше полугода утекло от подачи заявления до того, как дали согласие — скрепя сердце и прочие органы. Было время подготовиться… сплавить сокровище в добрые руки. Листала старинную записную книжку: страницы затерты, засалены, иные номера расплылись, раздулись — да и чьи они, уже не разберешь. Но Наташин телефон время пощадило. Пятнадцать лет назад Наташу избегала, а та цеплялась, как репей в волосы, лезла в подружки, в «близкие души». Полагала, что проблемы с личной жизнью — лучший повод к сближению. Кикимористая Наташа, обиженная на мужиков с колыбели, переводчица с итальянского. За полтора десятка лет — хоть бы что у нее изменилось, ну хоть бы что. «Аллоо!!!» — орет в трубку, как малахольная. Не переехала, такие не переезжают. — Это Кэтрин!!! — манера орать заразительна. Наташа прискакала немедля. Редкая помесь Шапокляк и Бабы-Яги; ныне еще ягее и шапоклячее. Все в девицах сидит (кто бы сомневался). — Наташа, тебе сколько лет? — А на сколько выгляжу?! — На все сто! — Спасибо!!! Приняла за комплимент. На все сто лет, имелось в виду. Почему она постоянно орет? — Наташа, я вот никак Петю, брата, не могу пристроить. Под сорок уже, а такое дите… Ему нужна женщина, жена, хозяйка. Знаешь что? Я думаю, он еще девственник. Глаза у Наташи загорелись и погасли. — Если хочешь знать, ты ему еще тогда нравилась… Глядит недоверчиво. — Ты мне ничего не говорила!!! — Я боялась травмировать мальчика. Ты была взрослой состоявшейся женщиной. — Разница в возрасте не имеет значения!!! — Сейчас я его позову. Вышла из комнаты. — Петя, можешь сделать мне одолжение? Я тебе дам деньги. Сходи с Наташей в кино — прямо сейчас возьми и пригласи, на вечерний сеанс. Потом позови домой — меня не будет, я котлеты с овощами на плите оставлю, поешьте. Понял? — Мне Наташа не очень. — Прекрати капризничать. Она удивительный человек. Я тебе ежа куплю. Через пять минут зайди к нам и пригласи. Вот деньги. Все. Королева интриги Кэтрин. Вернулась в комнату. — Наташка, влюблен. — Правда?!!