— Вот видишь… И теперь хочется быть просто… — Женщиной. Только он этими «просто женщинами» сыт по горло, да? Алена кивнула. — Я одного такого типа знала… И что, не звонит он тебе? — Нет. Гордость демонстрирует. Алена задумалась. — Знаешь, Кэт, даже не это меня останавливает. Ну, сильный человек хочет, чтобы рядом был такой же, не мямля. Не страшно. Но он… как тебе сказать… будто бы он живет только в реальности, понимаешь? Будто он не мечтает, а планирует. Ему прочти стихи — не услышит. Покажи картину — не увидит. Будет на рамку смотреть и — как сделано. Вот эта твоя акварель в коридоре, да? Я еще не знаю, что в ней, ведь нет ничего, за что можно зацепиться — ни одного живого существа, ничьих глаз, лиц, ничего. Просто земля оживающая и потоки воды, «хляби небесные». Но это… будто настроение. Будто глоток воды. Ее хочется выпить, эту акварель. А он бы не понял. Кэтрин молчала, смотрела перед собой. — Для меня когда-то она много значила… Я даже хотела взять ее с собой в Антарктиду. Но и так половину барахла пришлось оставить. И потом я очень боялась, что они ее выкинут, жильцы. И еще… еще я мечтала там именно о таком дожде, проливном, уже не холодном, но еще не теплом… Стоять под ним и мокнуть до нитки, чтобы рубашка пристала к телу, знаешь, как в кино. Почему-то я себе именно это и воображала: белая рубашка, длинные мокрые волосы. И чтобы это было как на картине — где-нибудь… в поле. И чтобы Дэйв рядом был. — И Эрни, — улыбнулась Алена. — Да… Ой, пойду погляжу, что там птюч делает. Кэт упорхнула, Алена встала, прошла в коридор, остановилась у акварели. 40 — Кэт? — Угу. — А как она называется? — Не знаю. Мне ее «так» подарили — без предисловий и послесловий. И что смешно — я в то время просто ненавидела дождь, это Антарктида научила меня его любить… — А тот, кто дарил… Кэтрин подошла, встала рядом. — Он понятия не имел о моем «таракане». Думаю, ему эта акварелька недешево стоила, ты же видишь, как она сделана — будто живое все. — Живое? Нет… Живое — когда каждую веточку тронуть хочется и листочки кажутся клейкими. А здесь до реализма далеко. Такая… изящная выдумка. — Да нет, это из-за ливня контуры нечеткие. — Кэт, ты рассуждаешь в точности как мой… бывший. Это мечтание, Кэт. Ненастоящая правда. Фантазия. — Ну тебе, поэту, виднее, — сдалась Кэтрин. — Эрни, а ты что думаешь? Пингвин с глубокомысленным видом стоял возле, влажный такой весь. Алена опустилась на корточки: — Ух, какой у тебя клюв… Загнутый на конце, с двумя оранжевыми полосками по бокам. Придумает же природа… Протянутую руку Эрни попытался клюнуть, затем подскочил к Кэтрин и прижался к ноге. — Он больно не клюется. Так, для острастки. Алена поднялась: — Я хотела расспросить тебя про Антарктиду… Но Кэтрин не услышала. Она смотрела на Эрни, молчала. — Знаешь, Алена, почему я собиралась взять эту акварель с собой, на станцию? Кэтрин разом — не то чтобы постарела, но — как-то выцвела. — Когда-то, давно… Это ведь такая давняя история — я познакомилась с человеком, которому — ведь сразу это знала! — в подметки не годилась. Не потому, что он умнее был, или добрее, или успешнее, нет. Это была какая-то другая форма жизни, понимаешь? И у нас случился недолгий роман. Я пыталась как-то удержать эти отношения… быстро поняла, что ничем не кончатся, но надеялась на что-то. Ты говоришь, этот твой… друг из семьи ушел, а вот тот, он никогда ничего подобного не сделал бы. Есть такая порода мужчин — гуляет, но всегда домой возвращается. Как Эрни. Кэтрин присела рядом с пингвином, обняла его. Эрни не сопротивлялся. — Я его совсем маленьким забрала себе. Уходил рыбки половить — станция недалеко от берега, — но всегда прибегал назад. — И тот человек на прощание тебе эту акварель подарил? — Скажешь, «на прощание»… Как отступного дал. Будто за деньги, на которые купил ее, приобрел свободу от меня. А я потом столько лет не могла от него освободиться… Да бог с ним. Пойдем покажу фотографии — у меня их сотни. Хотела дождаться Дэйва, ну да ладно. — Мобильный-то у него есть? Позвони… — Во-первых, нет. Мы ведь всюду вместе, это я из-за тебя дома осталась. А во-вторых, — Кэтрин грустно улыбнулась, — я уже больше никого не преследую. Пусть чувствует себя свободным. 41 Снег! Белила, пролитые на Землю нерадивым художником: помешивал, добавляя по чуть-чуть синевы, столкнул нечаянно локтем гигантскую банку… Или нет — просто выстирали с синькой исполинское покрывало, укрыли планете ноги. В черной воде — осколок высотой с бутовскую высотку: как край накрахмаленного воротничка. Глубокое небо: синее, золотое, фиолетовое… Величественные картины — воздуха будто нет, он слишком прозрачен… — Есть воздух, и еще какой! Я там курить бросила — рука не поднималась сигаретой затянуться. Ледники — голубые, скользкие, как детские горки. Все такое бесконечное… Сознание отторгает, ищет знакомое, сравнивает с привычными картинками бытия. — Пингвины! — Это Эрнины дальние родственники, пингвины Адели. — Кто такая Адель? — Жена французского исследователя, открывшего землю, на которой они гнездились. Назвал в ее честь — и землю, и клювастых. — А как звали исследователя? — Дюмон-Дюрвиль. — Не слышала… — Французская станция его имя носит. — Кэтрин нетерпеливо дернула «мышку»: курсор все время укатывался на край экрана. — Это в санно-гусеничном походе, правда, не я снимала… Видишь — белым-бело вокруг. Заснуть легко: едешь — как на месте стоишь… А заснешь — погибнешь. — Щелкнула «мышка». — Это наши ребята… — Ты туда переводчиком поехала? Кэтрин хмыкнула: — Кому переводить? Пингвинам? Нет… меня поварихой взяли. — Кэт, но… Кэтрин оторвалась от экрана ноутбука, посмотрела задумчиво: — Ты ничего не понимаешь… Ничего. 42 Все началось с обыкновенного фильма. Не обыкновенного, конечно, нет. Вернее, так: может, для кого-то и обыкновенного. Ну когда последний раз Кэтрин в кино ходила? Да что она там не видела…