Шум воды прекратился, Кэтрин что-то ласково приговаривала, вернулась быстро. — Мы ведь квартиру продаем. Жильцы все свое забрали, оставили только самую малость — матрас, стол этот, стулья. И кофеварку. А посуду я с антресолей достала — между прочим, с риском для жизни! Кэтрин говорила — Алена уже не слушала. Она оторопело смотрела туда, где гостиная переходила в коридор: створки дверей были распахнуты. На пороге с деловым видом стоял здоровенный пингвин в клетчатых тапках. Один в один каким его изображают в книжках для детей. Кэтрин проследила за Алениным взглядом, усмехнулась: — Познакомься. Это Эрни. 37 Известное дело: некоторые полярники тащат из экспедиций пингвинов. Экзотика; частичка той жизни. Потом иные бегут в зоопарк — в надежде сплавить птичку. Потому что птичка тоннами жрет мороженую рыбу (вот откуда запах!), гадит и совершенно не переносит жару. Поэтому дома постоянно включен кондиционер, а как хочется тепла… — Мы кондишн не стали покупать: все равно жить здесь не будем. И как назло, эти обалдевшие жильцы выкинули нашу добрую чугунную ванну, поставили душевую кабину. Поскольку мы договаривались, что ремонт вычитается из платы за аренду, они резвились по полной. А я-то далеко уже была… — Что же брат не проконтролировал? Кэтрин махнула рукой: — Алена, от него меньше толку, чем от козла. Пингвин деловито прошел в комнату, встал рядом с Кэтрин: смотрит, что на столе лежит. — Так вот, один наш знакомый, полярник, рассказывал, что у него ванна постоянно наполнена холодной водой и пингвин беды не знает. А Эрни приходится под душем стоять. — Ледяным, — фыркнула Алена. — А можно его погладить? Понятно, что если каждый лапы будет тянуть, от перьев ничего не останется. Или дело в том, что Эрни не просто пингвин, а пингвин с характером. — Не дается… — А ты бы далась кому ни попадя? Странно стоять рядом с этим — почти инопланетным — существом. Упитанный такой. Лоснится. Перышки — один к одному, как чешуя. Знаменитый «фрак»: рукава-крылья кажутся и вправду чешуйчатыми (снизу белые! — извини, Эрни, я только посмотреть), на молочную «рубашку», там, где «ворот», пролито желтое, такое же желтое — за ушами, будто память о солнышке, она ох как согревает полярной ночью… или это такой «шейный платок», в дополнение к костюмчику? — Кэт, а он еще вырастет? — Куда ему… И так — вчера измерялись — девяносто два сантиметра. Хотя бывают и по метр двадцать. — Вот это да… Кис-кис-кис… Иди сюда… Не хочет. А почему он в тапках ходит? — Привык. Пингвин привык носить тапочки на Южном полюсе. Ничего удивительного. А когда пингвины прыгают в полынью (или что там?), то обувку на льду оставляют. Картина маслом: величественные ледяные горы, снега — куда хватит глаз, полоска воды и вдоль нее, в три ряда, пестрая шеренга тапок. — Да нет, это на станции ему выдали. Чтобы лапу не поранил. Мало ли что на полу валяется. А теперь не отучишь. Да и не надо: у Дэйва полы не застелены. — Уедешь в Австралию? — Кенгурят «печеньками» кормить… К кофе Кэт подала шоколадные конфеты и сухари с изюмом. С сухарем она проделывала фокус: быстро обмакивала в кофе, а потом откусывала сырое место, но не передними зубами, а коренными. Смешная… Ей было, наверно, под полтинник, но выглядела она здорово — даже теплый свитер грубой вязки с высоким воротом (оттуда!) не мог скрыть, какая она изящная, ни капли жира. Такая… дикая кошка. — Алена, я жуткая эгоистка. Даже не спросила, чем ты занимаешься. Повела плечом: — Стихи пишу. — Правда? Можно будет почитать? Непонятно, как оно вырвалось: — Да. 38 Вспомнили об Ольге. Рассказ вкратце: малыш растет, серьезный такой; ушла из глянцевого мужского журнала, подалась в «Гринпис»; сейчас носится, планету спасает, она так долго искала… этот свой «смысл». — Да? — Кэт разливала по второй чашке кофе, остановилась. — Она казалась мне вполне обыкновенной, Оля. — Просто она тогда еще не нашла себя. Это же обыкновенно — себя не найти. Вот и была как многие. По коридору важно протопал Эрни: в сторону ванной. Кэт поднялась: — Сварился, бедненький, вон как дышит. Пойду душ ему включу. Алена слышала, как Кэтрин приговаривала: «Не съем я твои тапки… Нельзя в них под воду, Эрни. Дай лапу…» Удивительно, как Олька умудрилась изменить свою жизнь. И все благодаря мальчику-кайтеру, у которого она двух слов для статьи не могла вытянуть. Ведь это он ее в «Гринпис» привел. А встретила она его благодаря Николаю. А вот кто Николаю ее телефон дал, история умалчивает. Но именно этому кому-то Олька и должна «спасибо» сказать. — Так где она сейчас? Кэт вернулась, вытирая руки махровым полотенцем. — В Мончегорске. Это на Кольском полуострове. — С кем воюет? — Не «с кем» — «с чем»… С ветром. Там огромное озеро — до мая подо льдом, — у подножия Хибин. У нее друг участвует в соревнованиях по кайтингу, ну и она с ним поехала — тоже уже неплохо с парусом управляется. Я не видела, но ее муж говорит… — Она все с тем же? — Ну как бы да. — Бывает «да» или «нет». А «как бы» выдумали подростки, потому что сами еще не знают, чего хотят. А что, кайтер больше чем друг? — Сложно там все. У нее все всегда сложно. — Неужели? Я помню ее счастливой мамашей, — Кэт обмакнула в кофе сухарь. — Думаю, она никогда ею вполне не была. Но я мало о ней сейчас знаю — почти не видимся. — Некогда? — Нет. Просто… — Алена себя не узнавала: вот так, легко и откровенно она только с Иосифом могла говорить. — Просто Олька думает, что мы мужика не поделили. А это не так. Кэтрин улыбнулась: — Ты сейчас с ним? — Нет. Месяц назад за дверь выставила. — Жалеешь? — Не знаю… Но мне стало его не хватать. 39 И рассказала, сбиваясь, ничего не пряча: сильный и умный, любит, семью даже оставил — тут Кэт подняла бровь, — но женщину в женщине ценить не умеет — ему талант подавай, смелость, «позитив», как он говорит… — Кэт, я не против этого всего, но ведь нельзя же постоянно ходить в доспехах, силу демонстрировать. Я так долго не могла позволить себе быть слабой — в детстве, и потом тоже… — Как и я.