— Правильно. Да. Боюсь. Я не жду, что вы поймете. Полиция, — грубо добавил Грант, — отнюдь не славится своим сочувствием к искусству. — С другой стороны, она знакома с тенденцией со стороны широкой публики, артистической или наоборот, отделять то, что они со смехом называют правосудием, от концепции просвещенного эгоизма. — Полагаю, — после достаточного молчания произнес Грант, — что вряд ли смогу покраснеть сильнее. — Не волнуйтесь. А насчет вашего страха по поводу ложного обвинения, думаю, могу вам пообещать, что он абсолютно беспочвен. — Вы можете? Вы действительно можете это сделать? — Полагаю, да. Шансы очень неравны. — Видимо, с точки зрения полиции, вся эта история — совершенные пустяки. — Можно и так сказать, — согласился Аллейн. — Как насчет ликера к кофе? II Следующие два дня прошли без происшествий. Аллейн предполагал, что гости мистера Мейлера действовали каждый по своему усмотрению. Сам он написал подробный отчет по этому делу и отправил начальству краткий его конспект. Провел три неопределенные беседы с Вальдарно и позвонил в Лондон, попросив подобрать подробные сведения о леди Брейсли и Кеннете Дорне и проверить майора Гамильтона Свита по списку офицерского состава. Еще он попросил, чтобы соответствующий отдел навел справки у голландских властей о Ван дер Вегелях. На третий день Рим накрыла волна зноя. Тротуары, стены и само небо колебались под его натиском, и верховные святые простирали над городом свои каменные руки в плывущем мареве. Аллейн пообедал в отеле и значительную часть времени провел гадая, как там в Лондоне благоденствует Фокс. Сиеста латинских стран — обычай цивилизованный. В своем лучшем выражении он отодвигает невыносимый дневной зной за непроницаемые для насекомых барьеры, дает людям отдых от возбужденного общения друг с другом и приносит временное затишье на охваченные нервной деятельностью улицы. А вот Аллейну сиеста блаженства не принесла. Для него, приученного обходиться меньшим количеством сна, чем требуется большинству людей, и, когда необходимо, наверстывать что можно дремой и краткими периодами забытья, эти три лишних часа свободы стали скорее раздражителем, чем успокаивающим средством. Он разделся, крепко проспал час, принял душ и, сменив одежду, вышел на улицу. Рим лежал в легкой дымке, и Испанская лестница пустовала. Ни одного подозрительного юнца не было на привычном месте их демонстраций. Цветы пылали яркими красками под защитой полотняных навесов или никли там, где их доставало солнце. Все магазины на Виа Кондотти были закрыты, как и туристическое агентство, где Аллейн купил свою путевку. Он спустился по ступенькам — не единственный человек на улице в разгар дневной жары. Впереди него, на значительном расстоянии друг от друга, шли запоздавшая продавщица, рабочий, старуха и — появившийся, по-видимому, из отеля — Джованни Векки! Аллейн укрылся за тентом. Джованни спустился по ступенькам и двинулся по Виа Кондотти. Аллейн осторожно последовал за ним. Джованни остановился. Аллейн мгновенно, повинуясь рефлексу, нырнул в дверную нишу закрытого магазина. Он наблюдал за Джованни в просвет между двух дамских сумочек в угловой витрине. Тот быстро окинул взглядом улицу, посмотрел потом на часы. Подъехало такси, остановилось у дома почти напротив магазина и высадило своего пассажира. Джованни взмахнул рукой и прошел назад навстречу автомобилю. Аллейн вжался глубже в дверной проем и повернулся спиной. Он услышал, как Джованни сказал: «Уединенный уголок» — и назвал улицу. Хлопнула дверца, затарахтело, удаляясь, такси, и Аллейн, тщетно высматривая другое, пустился в изнурительный путь до Навоны. Добравшись туда минут через десять, он пошел по переулку, где пахло растительным маслом для жарки и чесноком. Вот она — маленькая траттория со столиками на тротуаре, где год назад ужинали вместе Мейлер и Грант. Дверь ресторанчика была закрыта, ставни опущены. Стулья у крайних столов прислонены к столешницам. На первый взгляд заведение казалось совсем безлюдным. Однако когда Аллейн осторожно приблизился, он увидел, что за столиком в тенистом углу сидят двое мужчин и что один из них — Джованни. Сидели они спиной к Аллейну, но компаньона Джованни он узнал безошибочно. Это был майор Свит. Аллейн добрался до двора, принадлежавшего захудалой лавке старьевщика. Плохая живопись, поддельные ренессансные стулья, один или два предмета мебели — отреставрированных, но загубленных потеками дешевого лака. Большая ветхая ширма. Под прикрытием этой ширмы Аллейн и наблюдал за майором Свитом и Джованни, прильнув к щели над петлями между двумя створками. При взгляде сзади майор Свит казался совсем на себя не похожим: что-то в том, как держал спину и наклонял вперед голову, говорило о крайней настороженности. В поле зрения попало легкое движение щеки, кончик уса и правый глаз. Джованни сидел, наклонившись к майору, и говорил. Никакой итальянец не умеет говорить без жестикуляции, и Джованни не был исключением, но, так сказать, в определенных рамках. Майор сидел, сложив руки, и, похоже, ждал. Интересно, подумал Аллейн, не договаривается ли он с Джованни о новом повторении излишеств той ночи? Но, судя по внешнему виду, так почему-то не казалось. Похоже, подумал он, будто они заключили какую-то другую сделку, и Аллейн понадеялся, что не слишком ошибается на их счет. Он увидел, что путем осторожного маневра может пересечь двор, незаметно подобраться к корзине с коллекцией газет на разных языках, которая стояла под высоким буфетом, и таким образом переместиться гораздо ближе к уличному кафе. Так Аллейн и сделал, вытащил из корзины никуда не годную, зато большую карту и развернул перед собой на тот случай, если они вдруг пойдут этим путем. «Как удачно, — подумал он, — что я сменил туфли и брюки». Говорили они по-английски. Голоса их звучали то тише, то громче, и до Аллейна долетали только обрывки фраз, словно кто-то небрежной рукой крутил туда-сюда регулятор громкости. — …теряем время на разговоры… вам лучше уразуметь, Векки… опасно. Зигфельдт… — …вы с ума сошли? Сколько раз я вам говорю… инструкции… — …обыск… полиция… — …окей, синьоре. Значит, они ищут и ничего не находят… Я принял… «меры»… — …меры. Попробуйте-ка подступиться с этим к Аллейну и увидите, что… Другой… Послушайте меня… Я могу это сделать. И сделаю. Если только… — …пьян… — …не имеет к этому никакого отношения. Не настолько пьяный, чтобы не знать… Это справедливое предложение. Уладьте это для меня, иначе… — Вы не смеете. — Да что ты! Слушай… если я сообщу… Зигфельдт… — Taci![42] — Заткнись! Последовал грубый, но приглушенный обмен репликами. Наконец Джованни резко вскрикнул. Заскрежетали по асфальту ножки отодвигаемого стула. По столу хлопнули ладонью. Застигнутый врасплох Аллейн присел на корточки за останками бархатного кресла и услышал, как мужчины прошли мимо него. Их шаги стихли в отдалении, и он покинул свое убежище. Где-то за закрытым ставнями окном преувеличенно звучно зевнул мужчина. Дальше по улице открылась дверь. На улицу лениво вышел юнец в майке, почесывая под мышками. Внутри траттории женщина позвала с оперной интонацией: — Мар-чел-ло! Сиеста закончилась. Давненько уже Аллейну не приходилось «вести наблюдение», и, подобно комиссару Вальдарно, он был не так уж и против неожиданного возвращения к оперативной работе. Работа эта была нелегкой. Улицы все еще пустовали, почти не обеспечивая прикрытия. Аллейн смотрел и ждал, пока его мужчины не отошли на пару сотен ярдов, увидел, что они расстались, и решил проследить за майором, который свернул в переулок в той части Старого Рима, где торговали в основном «древностями». Здесь, среди хлама торговцев легче было передвигаться, и к тому моменту, когда они покинули этот район, Аллейн шел по пятам за майором, который двигался, понял он, по направлению к своей маленькой гостинице, где они высадили его тем ранним утром. «Все впустую», — подумал Аллейн. Майор вошел в гостиницу. Аллейн проследовал за ним до стеклянной двери, увидел, как тот взял у портье ключ и отошел, видимо, к лифту. Войдя в гостиницу, Аллейн занял телефонную кабину напротив лифта и позвонил Вальдарно, как они и договаривались сделать в этот час. Он лаконично доложил комиссару о результатах дневной работы. — Этот майор, ха? Этот Свит? Не совсем тот, за кого себя выдает, да? — Похоже на то. — Каково ваше объяснение? — Знаете, у меня сложилось очень отрывочное впечатление. Но вам не кажется, что оно указывает на связь майора Свита с Зигфельдтом и в большей или меньшей степени с предприятием Мейлера? — Несомненно. Что касается заведения — этого Тони, — то Бергарми провел там вчера днем обыск. — И нашел?.. — Ничего не нашел. Там были признаки поспешного заметания следов, но не более того. — Наркотики, которые они мне продали, находились в очень маленьком кабинете рядом с главным входом. — В нем пусто, если не считать ящика для хранения денег, бухгалтерской книги и телефонного справочника. Никакой зацепки, указывающей на Мейлера. Мы уверены, что Рима он не покидал. Как вы знаете, я установил самое тщательное наблюдение сразу же после вашего звонка. Хотя Аллейн и испытывал в этом отношении меньше оптимизма, чем комиссар, он об этом умолчал. — Я думаю, — продолжал тем временем Вальдарно, — мы возьмем этого Джованни Векки. Думаю, мы немного с ним побеседуем. Вы говорите, он сказал о «мерах». Какие это, по-вашему, меры? — Трудно сказать, — осторожно ответил Аллейн. — Мне кажется, пахнет подкупом. Особого рода. Наступило довольно продолжительное молчание. Аллейн подумал, что, возможно, тактично будет не упоминать замечание майора Свита о нем. — А следующий ваш шаг, мой дорогой коллега? — Наверное, пока ваши люди немного побеседуют с Джованни Векки, я поговорю с майором Свитом. А после этого, господин комиссар, боюсь, предложу, возможно… пристальное наблюдение за майором? — Где вы? — В его гостинице. «Бенвенуто». — Будет сделано. Все это, — признался Вальдарно, — немного запуталось. С одной стороны, мы имеем торговлю запрещенными наркотиками, которой занимаетесь вы. С другой стороны, убийство Виолетты, которое касается и нас. И Мейлер, который является ключевой фигурой в обоих делах. Спрашивается: есть ли дополнительная связь? С путешественниками? Помимо, конечно, их нежелания любой огласки в связи с нашими расследованиями. В остальном между убийцей и этими семью туристами нет связи? — Я бы этого не сказал, — ответил Аллейн. — О, мой дорогой господин комиссар, я бы этого не сказал, знаете ли. Ни в коей мере.