Флори снился парк, где семья Гордер гуляла по выходным: аллея с уличными музыкантами, открытые веранды кондитерских, задорный лай собак и смех детишек, резвящихся на зеленых лужайках. Когда она открыла глаза, часть сновидения последовала за ней. По-прежнему звучали гитарные аккорды, прерываемые заливистым лаем, и на миг даже почудился запах свежей выпечки. Окно дышало ветром, занавески то надувались, то медленно опадали, словно были его легкими, вздымающимися от каждого вдоха. Поняв, что звуки доносятся с улицы, Флори решила проверить, что там, нырнула под полупрозрачные гардины и высунулась прямо в арку медового света. От одного глотка воздуха, напоенного ароматом глициний, во рту стало сладко. С высоты дворик за домом выглядел небольшим островком земли, окруженным дикой порослью, норовившей перемахнуть через изгородь. Бо гонял стрекоз, атаковавших куст шиповника, защищая свой тайник с косточками. Гитара продолжала звучать, но музыкант оставался невидим. Наверно, он сидел в той части дворика, которую заслонял выпирающий угол дома. Наскоро собравшись, Флори спустилась в мастерскую и сквозь стеклянные двери увидела Дарта. Он сидел на ступенях вполоборота, поэтому сразу заметил ее и отвлекся. Флори подошла к нему и устроилась рядом. Ее не покидало чувство, будто она появилась не вовремя, нарушив момент, от чего Дарт выглядел расстроенным и каким-то потерянным. – Ты умеешь играть на гитаре? – спросила она, лишь бы не молчать. – Иногда, – ответил он и поджал губы. Сложно было привыкнуть к ежедневным метаморфозам его личности. Дарт не играл разные роли, не примерял образы и не страдал расстройством; просто каждый день он становился другим и переживал перевоплощения с разной степенью отчаяния. Конечно, Дарт никогда не признавался в этом, но Флори, задавая вопросы о его личностях, внимательно наблюдала за ним. Мимика выдавала его: он хмурил брови, стыдливо отводил взгляд, надевая каменную маску, порой виновато улыбался или, как сейчас, поджимал губы. Каждодневные изменения в его характере проявлялись даже в привычках и жестах. Он выражал чувства по-разному, но природа этих самых чувств всегда была одна. На сей раз Флори встретила какую-то неизвестную личность, которая даже волосы укладывала по-другому. Обычно пряди у лба Дарт зачесывал набок, а сегодня они небрежно спадали на глаза, словно он хотел спрятаться или ничего не видеть вокруг. На солнце его смоляные волосы казались бархатисто-мягкими, хотя раньше представлялись жесткими, как щетка. Ей хотелось прикоснуться к ним и проверить, что из этого верно. Гоня прочь глупые мысли, Флори сцепила пальцы в замок и заговорила о вчерашней вылазке на рынок. Собранные сплетни не помогли всерьез, а лишь подтвердили предположение, что местные питают к безлюдям интерес куда больший, чем кажется. Недолгое время они сидели в задумчивом молчании, наблюдая, как Бо переносит косточки в новый тайник, вырытый у самого края изгороди, а потом Дарт вдруг обратился к ней с просьбой: – Будь так любезна, поговори с Эверрайном сама. – Ты что, избегаешь его, потому что обижен? – удивилась Флори. – Вовсе нет, – соврал он. – Хочешь сказать, тебя не волнует, что Рин поощряет твое исключение из совета? – Меня не исключили! Дарт с вызовом посмотрел на нее, будто собирался в чем-то обвинить. Флори не могла даже предположить, что могло так расстроить его и как она причастна к этому. Ответ оказался настолько неожиданным и ошеломляющим, что у нее перехватило дыхание. – Ви казнили на рассвете, – еле слышно проговорил Дарт и судорожно вздохнул, как будто в воздухе не хватало кислорода для них обоих. После того как он озвучил страшную правду, слова потоком хлынули из него. – Это я рассказал Рину о том, что Ви скрывает семью. Он дал ей шанс, оставил на службе, сжег тысячи сандаловых благовоний, успокаивая безлюдя, и нарушил свой Протокол ради спасения Ви. Он выдвинул только одно условие: ее семья должна навсегда покинуть город, чтобы сохранить тайну. Но даже этого они не сделали, решив, что их и дальше будут прикрывать. Все изменилось после убийства Мео. Лютены стали внимательнее, мнительнее – и почти сразу разоблачили Ви. Не знаю, кто донес на нее, но это был не один человек. Правда вылезла наружу, Рин уже не мог бездействовать и поступил согласно Протоколу. Он бы пожертвовал и мной, чтобы удержать власть над лютенами, если бы не ты. Дарт прервался, чтобы перевести дыхание, а когда продолжил, его голос стал тише и глуше: – Рин помог мне, а я не знаю, сделал ли он это, потому что видит во мне друга, или потому что считает дрессированным зверьком, который еще пригодится. Больше он не произнес ни слова и ушел, даже не спросив у Флори, выполнит ли она просьбу. Его откровения могли убедить ее в одном: никогда не появляться на пороге домографной конторы и не заводить дел с Эверрайном. Но именно к нему она отправилась. Пока расследование не закончено, а судьба фамильного дома неясна, им нужно держаться вместе, несмотря на разногласия. Чтобы попасть в здание, она снова воспользовалась жетоном переписчицы. Внутри стояла приятная свежесть, точно белые стены представляли собой глыбы льда, охлаждающие воздух. Сегодня широкие коридоры казались заброшенными, по пути ей не встретился ни один человек – очевидно, в канун праздника никто не думал о работе. Никто, кроме домографа. Когда она появилась на пороге его кабинета, Рин оторвался от бумаг и с удивлением посмотрел на нее. – Я по важному делу, – заявила Флори, опережая вопросы. Он кивнул и по своему обыкновению пригласил присесть. Пока она излагала суть дела, Рин задумчиво почесывал бороду, как будто это помогало ему сохранять спокойствие. Новости его совсем не обрадовали. С мрачным и каким-то отрешенным видом он пообещал осмотреть дом сегодня же, хотя и добавил, что исследование может растянуться на несколько дней. Флори ответила короткой благодарностью и уже собралась уходить, когда Рин спохватился, вспомнив об одной важной вещи. – Не могли бы вы заодно передать Дарту письмо? – Я вам не ходячая почта, – отрезала она. – Это понимать как отказ? – Это нужно признать как факт. Рин посмотрел на нее с прищуром, словно пытался разглядеть причину ее внезапной враждебности. – Ваш голос звучит очень холодно, – начал он издалека. Не мог же он сразу обвинить ее в хамстве. – То-то, я смотрю, у вас борода инеем покрылась, – фыркнула Флори. – Вы обижены? – В голосе Рина слышалась неподдельная растерянность. – Так расскажите, в чем дело. Я стараюсь избегать любых недомолвок. Они рождают обиды, а обиды я не люблю еще больше. – Если не любите обиды, попробуйте не обижать людей! – не сдержавшись, выпалила Флори, о чем сразу пожалела. – Объясните. Она почувствовала нервное напряжение, возникающее каждый раз, когда Рин смотрел вот так: строго, требовательно, выжидающе. – Вначале исключаете Дарта из совета, а потом письма ему шлете? В вашем двуличии я вам не помощница! – Ах вот как. – Рин довольно спокойно отреагировал на обвинения. – Что ж, тогда это письмо и для вас. – Он положил конверт перед ней и добавил: – Читайте, раз вы сегодня представляете интересы Дарта! Послание оказалось достаточно коротким, но емким. Мелкий каллиграфический почерк с завитками на буквенных хвостах выглядел точно узор. Не без труда удалось прочитать следующее: Дарт! Спешу предупредить и объяснить свое решение. Сегодня вечером в Лающем доме пройдет совет лютенов. Я распорядился, чтобы тебя на нем не было. Как и на следующих советах, пока ситуация не разрешится. Во-первых, лютены должны сами решить, как восстановить твое доверие. Во-вторых, я хочу оградить тебя от излишних конфликтов. В-третьих, у нас есть более важные дела, – и хорошо, если ничто не будет тебя отвлекать. Надеюсь на понимание, Рин. Флори застыла с конвертом в руках, но не могла долго притворяться, будто продолжает читать несколько строчек. Объяснения Рина имели логику, и она бы признала, что злилась зря, если бы не другие обиды. – Я отправил письмо вчера. Никого не оказалось дома, и почтарь принес его обратно, поскольку Голодному дому бесполезно оставлять послания. – Почему же? – Он перенял нелюбовь к почте у одного из бывших жильцов и сразу уничтожает ее, – ответил Рин и, кивнув на конверт, спросил: – Так вы передадите письмо или мне еще раз отправить почтаря? Флори согласно кивнула. От волнения во рту пересохло, и ей казалось, что она не может говорить, однако через силу и боль, с которой слова царапали горло, все же произнесла: – Вы всегда находите себе оправдания. Интересно, как вы объясните, что едва не опоздали на суд с заключением? Подсчитывали, стоит ли рисковать своей властью ради жизни одного лютена? – Да что вы несете?! – гаркнул Рин, швырнув на стол карандаш, что до этой секунды крутил в руках. Грифель откололся и покатился по глянцевой столешнице, нарушая безупречный порядок рабочего места. Вот так же и рассерженный возглас Рина был осколком, испортившим идеальный образ. В кабинете повисла напряженная пауза. Когда домограф снова заговорил, голос его стал спокойным и размеренным, как прежде. – Я задержал заключение, потому что делал второе. – Для чего? Он медленно встал со своего кресла и, упершись руками в столешницу, наклонился к Флори, чтобы она могла разобрать его тихую речь. – Потому что настоящее заключение привело бы Дарта прямиком на виселицу. – Он сделал паузу, позволяя осмыслить сказанное. – Мне пришлось подделать все замеры, чтобы заключение было оправдательным. А настоящее, вот так сюрприз, говорит о том, что Дарт испытывает к кому-то взаимные чувства. Флори отпрянула от него, будто обожглась. В тот же миг все факты сложились в голове в образ по имени Лиза. Вероятно, в суде она открещивалась от Дарта нарочно, чтобы никто не раскрыл их тайну. На людях они и впрямь ничем не выдавали себя, но одна подслушанная ссора все меняла. Чашки в библиотеке, таинственный информатор и ночное исчезновение, о котором Дарт и словом не обмолвился, упрочили ее уверенность. Делиться догадкой с Эверрайном Флори не стала. Он и без того выглядел злым и взвинченным. – Я нарушил свой Протокол, чтобы спасти Дарта от виселицы, – сквозь зубы процедил Рин. – И если еще хоть раз услышу упрек, что я бездушный и двуличный карьерист, клянусь, Флориана, я выставлю вас за дверь. – Простите, – выдавила она, сгорая от стыда и раскаяния за то, что позволила себе обвинить человека, не разобравшись. – Я не знала. – Никто и не должен знать, – отрезал Рин и смерил ее многозначительным взглядом, не отводя его, пока она не кивнула в знак понимания. Наблюдая, как он открывает ящик стола и что-то ищет, Флори гадала, в какую нелепую ситуацию попадет на сей раз. Свернутый квадратом пергамент, опоясанный зеленой лентой, сбил ее с мысли. – Буду рад, если вы разделите с моей семьей встречу Ярмарочной недели, – с этими словами Рин вручил Флори приглашение. – Надеюсь, это вернет нашему общению дружеский настрой. Получить приглашение на праздник после всего, что они наговорили друг другу, было вдвойне неловко, но отказаться Флори не посмела. Преисполненная самых разных чувств, она отправилась в Голодный дом, разложив бумагу по разным карманам. В левый ее рука ныряла всю дорогу, будто проверяла, не исчез ли свернутый в квадрат пергамент. В правом лежало письмо для Дарта. Слова Рина его явно не впечатлили, а приглашение на семейный праздник, куда не забыли позвать и Десмонда, и вовсе вызвало нервный смех. – Он ни за что не пойдет! И Рин об этом знает. – Ну почему? Возможно, я смогу его уговорить. – Что ж, с удовольствием понаблюдаю за твоими попытками. Вечером, сидя в плетеном кресле, Дарт с коварной ухмылкой предвкушал ее провал, а Флори никак не могла поймать подходящий момент, чтобы вмешаться в разговор. Развалившись на траве, Дес сетовал на бессонную ночь и убытки. Страждущих строителей оказалось слишком много, в таверне начался настоящий хаос, и даже Лу вышла из кухни, чтобы помочь стаканщицам разносить бесплатную выпивку. – Пришлось заплатить двойное жалованье. Я пытался поспорить, но меня тут же заткнули. – А я думал, ты всегда побеждаешь в спорах, – поддел его Дарт. – Всегда. Кроме тех случаев, когда противник вдвое больше и сильнее меня. Тогда я предпочитаю компромиссы, – ответил Дес и сел, принявшись доставать из волос травинки. Воспользовавшись паузой, Флори торжественно объявила: – Рин приглашает нас завтра на праздник! – Никакой реакции не последовало. Десмонд продолжил самозабвенно выуживать травинки из своей взлохмаченной шевелюры. – Дес! Слышишь? Нас приглашают. – Во мне, конечно, много недостатков, но глухоты и слабоумия среди них нет, – проворчал он.