Конечно, Рин был прав. Бессмысленно отпираться и изображать, будто у нее есть выбор. Флори не стала объяснять, сколько противоречий раздирали ее, и поспешила уйти, чтобы более не задерживать домографа, который поглядывал на часы и нервно перекладывал бумаги. Она успела узнать его достаточно, чтобы вмиг считывать его мысли. После встречи с ним Флори отправилась на причал, чтобы купить билеты на паром, а заодно взглянуть на Озерный дом при дневном свете. Ей не пришлось искать долго, и она тут же примкнула к толпе зевак на причале. Одни толкались, пытаясь пробиться в первый ряд, другие вставали на цыпочки и вытягивали шеи. Больше всех повезло тем, кто оказался на мосту, откуда открывался самый лучший вид на то, как целая эскадра тяжеловесных судов медленно тащила груз. Все наблюдали за переправой дома, но никто из зевак не знал, что видит перед собой безлюдя. Из воды торчала только его крыша – под слоем водорослей и ракушек, наросших на ней, черепица была почти незаметна. Казалось, это чешуйчатая спина морского чудовища, случайно заплывшего в Почтовый канал. Кто-то из смельчаков рискнул подобраться ближе и спустил на воду хлипкие лодки – на фоне портовых буксиров и броненосцев они выглядели как щепки. Устав стоять под солнцем, Флори решила прогуляться по Торговому кварталу – узкой улочке, вымощенной брусчаткой, где ютились маленькие магазины самых разных мастей: ювелирных, книжных, посудных… Праздное времяпрепровождение пошло ей на пользу. Несмотря на усталость после бессонной ночи, она почувствовала себя гораздо лучше и смогла ненадолго отвлечься от печальных мыслей. К ее возвращению в Голодном доме воцарилось спокойствие. На кухне Офелия караулила отвар, мешая его длинной деревянной ложкой. Оказывается, утром к ним заходила Бильяна и принесла чудодейственное средство для восстановления сил; чтобы оно сработало, требовалось превратить его в кипяток, что и происходило в кастрюле под чутким руководством Офелии. Когда Флори сообщила ей о скором отъезде, сестра тихонько заплакала, но ничего не сказала против. Кажется, она понимала, к чему такая спешка. Почти весь день Дарт провел в постели и выбрался из комнаты к вечеру. Он был не в настроении общаться и по большей части просто ворчал: например, что еда пересолена, однако это не помешало ему в минуту опустошить тарелку и запросить добавки. После ужина он снова запрятался в своей берлоге и не высовывался оттуда, что позволяло окружающим мириться с его сложной личностью. Перед сном Флори рискнула заглянуть к нему и застала спящим. Она постояла у кровати, слушая мерное дыхание, заботливо поправила край одеяла, сползший на пол, и уже собралась уходить, как вдруг ее схватили за руку. Флори вздрогнула и растерянно уставилась на Дарта. От его сегодняшней личности стоило ожидать чего угодно. – Я тебя напугал, госпожа Ботаника? – спросил он сонно. Флори выдохнула. Снова это дурацкое прозвище. – Да. – Я хотел тебя поблагодарить. Она так и замерла у кровати, еще более растерянная и удивленная. Непривычно было слышать из уст грубияна такие слова. Флори проверила частности полагая, что стрелка успела переместиться на другую личность. Нет. Указатель оставался на той же фигурке. – Я знаю о вашем уговоре с безлюдем. Знаю, что ты уезжаешь. Она осторожно присела на краешек кровати, понимая, что разговор выйдет долгим. – Возможно, у нас получится выкупить дом. Дом нашего детства. Представляешь? – Нет, – честно признался он. Флори смутилась. В детстве его «домом» был приют, и вряд ли Дарт мог понять ее ностальгию. Она попыталась объяснить иначе: – Мы очень любим это место. – Хозяин такое одобряет. – Дарт слабо улыбнулся. – Как-то спорили с ним, кто сильнее привязывается: человек к дому или дом к человеку. Он говорит, что человек. А я думаю, что дом, иначе почему он дал мне силу, чтобы я играл роль тех, кто жил здесь раньше? – Чтобы создать иллюзию, будто они все еще рядом. – Да. Люди тоже так делают. Флори ничего не ответила, пытаясь сдержать слезы, защипавшие глаза. Повезло, что в комнате было темно и Дарт не увидел их, иначе она бы разрыдалась по-настоящему и рассказала о том, что тяготит ее. С минуту она сидела в молчании, а потом вдруг осознала, что они держатся за руки, крепко переплетя пальцы, словно уже делали так множество раз. Флори пробормотала какую-то глупость и, высвободив руку, поспешила уйти. Она испугалась не Дарта, а того странного, неизведанного чувства, которое он пробудил в ней. Следующий день прошел в суете, привычной для любого переезда, – даже если его затеяли те, у кого и вещей-то почти нет. За время, проведенное в Пьер-э-Метале, они не успели толком обжиться. Многое осталось в их настоящем доме. Пока шли разбирательства и споры, там никто не жил, – только Удержатели присматривали за жильем. Флори надеялась, что Лим вернет ей ощущение дома и развеет навязчивые мысли о тех, к кому она успела привязаться. Переменчивый, как узоры калейдоскопа, Дарт, балагур Дес и зануда Рин – каждый стал для нее другом, и скорое расставание с ними разрывало ей сердце. Они приехали в Ящерный дом ранним утром. Их должен был встретить Рин, но вместо него на крыльце поджидала Рэйлин, чье присутствие никого не обрадовало. Она ослепила их приветливой улыбкой и, по-хозяйски открыв дверь, даже не соизволила переступить порог. Сегодня безлюдь показался Флори мрачнее, чем прежде. Она испытала странные ощущения: будто очутилась в чужих комнатах, наполненных ее вещами, и стоило поторопиться, чтобы увезти свое до появления истинного хозяина. Они принялись за работу, стараясь не обращать внимания на скрипы и грохот, что доносились с чердака. Шум прекратился лишь после того, как Дарт зажег щепку и обошел все комнаты, припугнув безлюдя дымом. Впредь ничто не мешало им собирать вещи, не считая особой тяги Дарта к разным безделушкам. Помогая Флори, он хватался за хлам и начинал спорить, что нельзя выкидывать вещи. В итоге она сдалась и позволила забрать все, что казалось ему нужным. Так Дарт обзавелся ключом от комода и пуговицей от старого платья Флори. Новообретенные богатства он прицепил на плетеный кожаный шнурок, оставшийся от пенала для художественных кистей, а после надел в довесок к остальным нашейным украшениям. Дес, скептически глядя на друга, окрестил его «безделушником» и ушел с коробкой вещей на улицу. Восседая на крыльце, Рэйлин дожидалась, когда они управятся. Каждый раз, проходя мимо, Флори ловила на себе ее колючий взгляд. К обеду их взаимное терпение вознаградилось разлукой, и утомленная Рэйлин, заперев дверь, укатила прочь. Ее перламутровый автомобиль исчез из виду раньше, чем Дарт смог справиться с дверью старой колымаги, куда они погрузили вещи. Пока он возился с заклинившим механизмом, Дес заинтересованно шарил по двору и вернулся с любопытной находкой. Конверт из почтового ящика он торжественно вручил Флори. – Только ты мог догадаться проверить почту, – пробормотал Дарт, укладывая коробки плотнее. – Привычка. – Десмонд небрежно пожал плечами. – В прошлом я был прекрасным ловцом писем. А теперь я просто прекрасен. Флори и Дарт переглянулись и одновременно рассмеялись. Неизвестно, что скрывалось за умением Деса хвалить себя: самоирония или самолюбие. Если он и впрямь шутил, то отыгрывал весьма правдоподобно. Автор послания не оставил никаких опознавательных знаков, однако, едва открыв его и учуяв терпкий аромат лаванды, можно было догадаться, кто отправитель. Флори даже боялась представить, что творилось в доме Прилсов, если бумага пахла так, будто на нее пролили целый пузырек лавандового масла. Внутри конверта оказались свернутый вдвое лист и деньги. Госпожа Прилс писала, что сокрушается о «досадном недоразумении» – так она называла арест Флори. Здесь жертвой обстоятельств выступала сама Прилс, обманутая клеветой и ложными фактами. На раскаяния у нее ушло всего две строчки. Далее она поведала о том, что картина Лили выиграла на Ярмарочной выставке и дочь полна энтузиазма вернуться к занятиям. Впрочем, писала Прилс следом, после всех событий им лучше разойтись с миром, – поэтому к посланию прилагалось тройное жалованье. Богачка и здесь осталась верна себе: рассчитывала, что деньги загладят вину (если она вообще считала себя виноватой). Так или иначе, она выражала надежду, что Флори не станет держать зла на их семью. Кажется, на письмо возлагалась важная миссия: спасти дом Прилсов от мнимого проклятья. Флори не смогла сдержать усмешки, скомкала лист и бросила его в близрастущий кустарник под изумленный возглас Деса. Она бы с удовольствием проделала то же самое и с деньгами, которыми Прилс хотела откупиться, однако прагматичность не позволила ей так поступить. – Ставлю на то, что Прилс позвала тебя работать семейной гадалкой. – Дес легонько толкнул ее плечом, подначивая. – А для тебя у нее есть вакансия домашнего шута, – съязвила Флори и скрылась в машине. – Если она красивая, я согласен, – с этими словами Дес уселся за руль. – У меня для тебя предложение получше, – голос Дарта раздался с горы чемоданов и коробок, сложенных на заднем сиденье. – Как насчет того, чтобы заткнуться? В ответ Дес изобразил пантомиму, будто закрывает рот на замок и выбрасывает ключ через плечо. Флори выдохнула, мысленно благодаря Дарта за то, что остановил поток шуток. Груженая колымага завелась с третьей попытки, а затем с грохотом, дребезжанием и скрежетом покатила по кварталу Опаленных. Рин ждал их возвращения на крыльце Голодного дома и всем своим видом напоминал Рэйлин: та же аристократическая поза, то же недовольное выражение лица, тот же жест нетерпения – пальцы, барабанящие по колену. Он встретил их занудной речью о том, что ему пришлось отложить срочные дела и впустую потратить время. Признаться, Флори из-за всей этой суеты позабыла, что они договаривались поехать в горкассу. Официально признанный безлюдем, Ящерный дом переходил в собственность города, за что собственникам полагалась денежная компенсация. За ней-то они и отправились. Долгое время Рин молчал, сосредоточенно следя за дорогой. Он хоть и был занудой, но отходчивым, поэтому не сдержался от расспросов о том, как себя вел безлюдь. В завершение своего короткого рассказа Флори задала беспокоящий ее вопрос: обязательно ли уничтожать дом? Невзирая на то, что он погубил родителей и стал средоточием бед, безлюдь оставался их фамильным имением. Флори помнила, как тепло мама относилась к нему, как радела о нем, желая сохранить наследство, и в голове неотступно свербела мысль, что, отрекаясь от дома, она совершает предательство. Ей нужно было убедиться, что снос – вынужденная мера и единственно правильное решение. Именно так Рин и ответил. – Ящерный дом унес много жизней. Думаю, с него хватит, – произнес он, выйдя из машины. – Я не могу взять на себя ответственность оставить его. И вы не можете. Рин ободряюще, по-дружески, похлопал ее по плечу, прежде чем они вошли в здание горкассы, где Флори получила внушительный кошель с монетами. Она столько денег никогда в руках не держала, а теперь могла ими распоряжаться. Огромная цена за дом в Лиме теперь не казалась непомерной. Ничто не останавливало ее, чтобы вернуть себе его. Всю обратную дорогу она рассказывала о своих планах. Предвкушение перемен отвлекало и утешало ее. Рин предложил связаться с проверенным домоторговцем, чтобы сделка прошла надлежащим образом. Преисполненная чувства благодарности, Флори обняла его на прощанье. Он смутился, как мальчишка, и уехал по неотложным домографным делам. Смотря вслед, она подумала, что будет скучать по его брюзжанию, вечным нравоучениям, скучной правильности; потом вздохнула и побрела к дому. Ее зрение уловило движение в окне, но это оказались лишь потревоженные кем-то занавески. На следующее утро, свое последнее утро в Голодном доме, Флори проснулась с каким-то странным ощущением, будто многое еще не сделано. Она лежала в кровати, растерянно глядя в потолок, пока не вспомнила, что планировала посетить школу. Ярмарочные каникулы закончились, и ей, как опекунше Офелии, следовало сообщить о переезде. Флори не любила подобные формальности, главным образом потому, что не могла их избежать. На кухне она застала Дарта: в одной руке кружка, в другой – газета. Вместо пожелания доброго утра он объявил, что планирует прощальный ужин в саду. Новость вызвала у нее слабую улыбку, но Дарт ее не заметил, потому что уже вернулся к чтению. Флори попыталась припомнить, какая личность проявляла интерес к городской прессе, но никого подходящего не нашлось. Она съела завтрак в молчании, бросая взгляды на человека, прячущегося за куском бумаги с новостями и сплетнями. – О чем читаешь? Пауза. Нервное шуршание газеты под напряженными пальцами. – Про дом в Почтовом канале. Флори удивилась, что в городской прессе освещают такие события, потом подумала о газетчиках из зала суда и фыркнула – эти пронырливые, гадкие людишки до сих пор вызывали у нее возмущение. – И что там пишут? – Ложь. – Он небрежно свернул газету и бросил на стол. В этот момент на кухню вошла Офелия, и разговор сам собой прервался. После завтрака они отправились в школу и, к облегчению Флори, быстро решили все вопросы. Осталось одно место, которое им следовало посетить перед отъездом. Кладбище Пьер-э-Металя располагалось на самом юге его границы. Чтобы добраться туда, сестрам пришлось воспользоваться городским транспортом. Общественные омнибусы, как всегда, были переполнены людьми. Никто не мог уйти оттуда без тычка в ребро, прищемленного пальца или отдавленной ноги. А потом сестры долго стояли под палящим солнцем, но все равно чувствовали холод – внутри, в самых глубинах сердца. Флори смотрела на белые каменные плиты, похожие на льдины. Не здесь должна храниться память о любимых. Нет, не в этом печальном, отрешенном от всего города месте. Она должна остаться в ящике папиного чертежного стола; в маминой швейной машинке; на страницах книг с заметками, сохранившими папин почерк; в альбоме с рецептами, написанными маминой рукой; с их образами, высеченными на сердце. Вот где была истинная, несокрушимая память. Здесь ей и место. Когда сестры вернулись, то застали Дарта за приготовлениями. Он уже вынес на улицу кухонный стол и стулья – их было шесть, а тарелок на одну больше. Флори и Офелия занялись сервировкой, а Дарт тем временем протянул из дома уличную гирлянду и украсил ею дерево, чтобы задержаться в саду до темноты. Вскоре к ним присоединился Дес. Сегодня вместе с ним прибыл сырный пирог. Следом явился Рин с десертом – идеально испеченным тортом в исполнении Рэйлин; оказывается, в ней ко всему прочему таился талант непревзойденного кондитера. Бильяна принесла с собой баночки травяных чаев из оранжереи и букет ромашек – «цветы путешественника», как их называли, означали пожелание счастливого пути. Среди приглашенных затесался и Бо: он притащил на ужин свой резиновый мячик и, быстро смекнув, что просчитался, стал клянчить еду со стола. Ужин начался с того, что завсегдатай питейных заведений и шумных пирушек забрался на стул с графином воды вместо бокала и выступил с пламенной речью. Выходка Деса возмутила Рина; он отвесил едкое замечание, призывая спуститься и поставить графин на место. Дес, конечно же, не послушал. Кому, как не владельцу таверны, было знать, что нужно говорить и делать в таких случаях. Они бы могли препираться весь вечер, не вмешайся Бильяна, чье строгое спокойствие усмирило обоих. После того как буря миновала, сестер стали расспрашивать об их родном городе: архитектуре, традициях, безлюдях. Офелия с упоением рассказывала о Лиме. Дарт слушал с особым интересом, а может, нарочно делал вид, что увлечен. Нет, он не избегал Флори и не пытался казаться обиженным; все так же улыбался и шутил, первым бросался помочь, когда она просила передать сахарницу или салфетку. Но Дарт больше не смотрел на нее, взгляд его ускользал или проходил насквозь, будто она была привидением. Флори не покидало странное чувство опустошенности, словно у нее отобрали что-то важное. Почему она не замечала его внимания раньше? Так уж устроен человек: понимает истинную цену вещей, лишь утратив их. Ужин был небольшой передышкой, переходом из тревожной поры к размеренной жизни. Под шум их голосов, под несмолкаемый стрекот сверчков и гомон вечерних птиц время неумолимо таяло. Небо налилось лавандовым закатом, а затем потускнело и выцвело. Когда сизые сумерки опустились легким туманом, на дереве зажглись лампочки, и окружение вновь наполнилось мягким, теплым свечением. Весь вечер Флори невольно наблюдала за Дартом – как он увлечен беседой и заливисто хохочет, запрокидывая голову; как уплетает торт совсем не так, как ее учил. Она едва удержалась, чтобы его не исправить, вовремя вспомнив, что сегодняшний Дарт не был тем чудаком-изобретателем, с которым они танцевали в саду. Рин в очередной раз завел монолог о том, какую чушь пишут в газетах. Историю Озерного дома извратили, заявив, что обломок дома принесло течением рек, откуда брали воду для канала. На самом же деле когда-то этот дом рухнул в песчаный карьер, а спустя многие годы на его месте начали строительство канала. Власти боялись признать, что со дна поднялся безлюдь. Горожане могли испугаться, перестать пользоваться водным транспортом, а жители Общины, поливающие свои угодья водой из канала, разразились бы проклятьями. Пока истинная история была известна немногим, негодовал один домограф. Не дослушав его, Флори отправилась наполнить графин водой и заметила, как кто-то скользнул за ней на кухню. Она надеялась увидеть Дарта, но это оказался Дес. Оглядевшись, точно вор, он отдал ей круглый сверток, перевязанный лентой. – Вручи ему сейчас, – сдавленным шепотом сказал Дес. – Ну! Хочу увидеть Дарта рыдающим от умиления. Как Дес и обещал, он справился с заданием за день и помог воплотить ей странную затею. Флори поблагодарила его и сунула сверток в карман платья.