«Мы — дети Мегаполиса. Им порождённые, им же и сожранные. Урбанистический каннибализм. Настоящего ничего не осталось». Я отбросил ручку и посмотрел на часы — четверть первого. Мы с Нат уже опаздывали на похороны на пятнадцать минут. Она жутко нервничала по этому поводу. Впервые за долгие месяцы я увидел проявление её естественных чувств. — Иван, ты издеваешься? — простонала сестра с порога моей комнаты. — Церемония уже началась! — Бьюсь о заклад, мы не единственные опаздывающие, — парировал я, не спеша убирая ежедневник в нижний ящик письменного стола. Там же лежали запасы пластин. Я покопался и нашёл «скорбь», с трудом предпочтя её «веселью». Откровенно говоря, мне было плевать, но как-то нелепо запороть диплом за пять недель до защиты из-за пары шуток и улыбку от уха до уха. — Надо ещё купить цветы, — напомнила сестра и недвусмысленно посмотрела на мирно покоящийся на столе бумажник. Мой бумажник. — Вскладчину, — отрезал я и резко встал. — Не-а. Ты — старший брат, пятикурсник, а я всего лишь второкурсница. Поэтому платить тебе. Секунду поразмыслив, я безразлично бросил: — Что ж, значит, пойдём без цветов. — Нет! — Нат испугалась подобной перспективы и сменила тактику. — У меня осталась последняя тысяча. И ту заняла у Женьки. Я без труда вытерпел её жалобный взгляд, но решил не раздувать из мухи слона. — Чего тебе никогда не придётся занимать, так это наглости. — Выждав необходимую паузу, я добавил: — Ладно, сестрёнка, я оплачу. В маленьком магазинчике цветов я нарочно долго выбирал подходящие варианты. Опоздание на пятнадцать минут никто бы не заметил, а вот больше — другое дело. Похоже, до Нат, наконец, дошло. — Мы берём вот эти, — вмешалась она и указала продавщице на вазу с тёмно-красными розами. — Четыре штуки. Я усмехнулся и отсчитал необходимую сумму. Университет уже виднелся по курсу, но я никуда не спешил. Нат распаковала пластину скорби и сунула под язык. — Поторопись! — Она дёрнула меня за рукав и одарила вопросительным взглядом. — Почему ты не принимаешь пластину? — Передумал. К чёрту скорбь! Я ненавидел этого жирного ублюдка, как и все. Сестра тут же остановилась. — Вано, не беси меня, — прошипела она. — У меня нет цели тебя бесить, — честно признался я. — Но сегодня — никаких пластин. — Хорошо. С последствиями будешь разбираться сам. — Идёт. Как и опасалась Нат, мы явились на церемонию одними из последних. Не желая оставаться на задворках, я взял сестру за руку и потащил вглубь толпы. Все как один — вырядились в чёрное и имели суицидально-депрессивные выражения лиц. На многих из них виднелись следы высохших слёз, у женщин — украшенные потёкшей косметикой. Посреди университетской площади стоял гроб, из которого, подобно припорошённому снегом холму, выглядывало пугающее размерами пузо. Отныне обретшее вечный покой от пицц и пончиков. Началось действие принятой Нат пластины. Она смотрела на гроб, слушала проникновенную речь священника, и в любую секунду я ожидал, что она вот-вот разревётся, как и остальные. — Скорбящие лицемеры, — проговорил я вполголоса. — Неплохое название для сегодняшнего дня. — Что ты сейчас сказал? Я повернул голову и увидел перекошенное от ярости лицо. По иронии судьбы рядом с нами оказалась группа ректорских любимчиков, именуемых всеми «голубками». Ходили слухи, что в фаворе у толстяка имелось несколько студентов, в основном — смазливых пареньков с хрупкими фигурками. Он гарантировал им светлое будущее, а они в качестве платы посещали факультативные занятия в его загородном особняке. Разумеется, об этом никто и никогда не говорил в открытую, учитывая вес толстяка. В прямом и переносном смысле. Но ведь теперь он — труп, пусть и по-прежнему очень тяжёлый, и правила игры поменялись, не так ли? — Что слышал, голубок, — ответил я значительно громче, чем планировал. Не сдержался. Свора шакалов ощетинилась, а один из них (вожак, не иначе) набросился на меня с кулаками. Толпа расступилась, священник замолчал. Я быстро успокоил тщедушного голубка двумя ударами в корпус и одним в челюсть. Скорбящие лицемеры ахнули, кто-то завопил о безобразии и отсутствии стыда. Остальные шакалы, к моему удивлению, не поджали хвосты, а бросились на меня всем скопом. Я насчитал пятерых. Двоим мне удалось нанести макияж, но и сам я отхватил пару-тройку укусов. Через несколько секунд нас разняли. — Ты мертвец, Скорпинцев! — закричал один из уцелевших. Мне льстило, что он знал мою фамилию, хотя я его — нет. В тот момент я уже понял, что влип, поэтому не стал сдерживать себя. — Мертвец — твой дружок, — я кивнул в сторону гроба. — А я живее вас всех. Стоит ли говорить, что было потом? Те самые последствия, о которых предупреждала Нат. Тем же вечером меня вызвали на ковёр к проректору, Николаю Павловичу. Вот уж кого стоило бояться. Этот двухметровый атлант единоличными решениями отчислял студентов едва ли не группами, за что удосужился прозвища Палач Никола. После каждой сессии он вывешивал в холле университета так называемый «список на расстрел». Лентяев он ненавидел больше всего. — Ты — бунтарь, Скорпинцев? — спросил проректор, едва я перешагнул порог его кабинета. — Прошу прощения? — не понял я. — Что за дьявольщину ты устроил на церемонии? — Он выскочил из кресла, и я испугался, не накинется ли он на меня. Такое уже случалось в его карьере. Благо, не со мной. Похоже, время пришло. — Ты не принял пластину скорби, верно? — продолжил Николай Павлович, медленно приближаясь ко мне. Его стальной взгляд, по ощущениям, проникал в самые дальние уголки моего сознания. — Верно, — подтвердил я и подумал про себя: «Прощай, диплом…Да и чёрт с тобой». — А ещё прилюдно оскорбил покойника и его лучших студентов. Что, по-твоему, я сейчас намерен сделать? Он стоял в полуметре от меня. Нет, не стоял — нависал. Я сумел оторвать тупой взор от пола и посмотреть ему в глаза. Тонуть, так с гордо поднятой головой. — Полагаю, вы достанете «список на расстрел» и внесёте в него мою фамилию. Никаких морганий и дрожащего голоса. Я внушил себе, что у нас игра, кто кого переглядит. — Наверняка чертовски обидно сойти с корабля после пяти лет успешного плавания, в каких-то паре миль от берега? «Хрена лысого ты угадал, дядя!» — едва не сорвалось с моих уст, но я сумел промолчать. — А вот и не угадал! — неожиданно изрёк Николай Павлович. — Прежде всего, я пожму тебе руку. За искренность — самое дефицитное качество нашего общества. Ожидая подставы, некоего особо извращённого перевёртыша, я не сразу, но всё же ответил на рукопожатие. Оно оказалось настоящим. Проректор прочёл не озвученный вопрос в моих глазах и заговорил: — Думаешь, один ты ненавидел Антонова? Этого расплывшегося извращенца-педофила. — Он пожал плечами будто оправдываясь передо мной. — Ненависть приходилось скрывать, если ты не хотел лишиться работы и перспектив. Ты и сам молчал, не желая вылететь из университета. — Выходит, я не отчислен? Николай Павлович снова подошёл ко мне и положил руку на плечо: — Будь жиробас жив, я бы вышвырнул тебя с позором, прилюдно и не раздумывая. Таковы законы мироздания, не обессудь. Но теперь он зарыт в могиле вместе со своими законами. Иди готовься к защите диплома, парень. Это куда важнее, чем обсуждать мертвецов. Тут мне стоило сплясать лезгинку или подпрыгнуть на пять метров без шеста, но вместо этого я продолжал стоять, обронив лишь дежурное «отлично». Я ведь не принял пластину радости, чего же вы ожидали? * * * — Так и сказал?? — Нат выпучила глаза. Удивляться она ещё умела. — Ну и дела, — протянул Макс, продолжая лениво листать спортивный журнал. И добавил, не поднимая головы: — Это событие надо отпраздновать. Мы сидели на кухне вчетвером и пили чай. Макс встречался с Женей, подругой и сокурсницей Нат. Их отношения длились уже больше полугода, в то время как стандарт университета — пара-тройка месяцев, а у кого и дней. Но не думайте, что в мутных водах однодневных чувств завелись натуральные раки-однолюбы. Поэзия прошлого давно умерла, теперь царствовала скупая проза настоящего. Макс весил под девяносто килограммов при росте метр шестьдесят пять, а у Жени было лицо мартышки, у которой отобрали банан. Короче, мало кому, кроме друг друга, они вообще были интересны. Любому парадоксу можно найти объяснение. — Тоже мне событие, — сказал я и махнул рукой. — Думаете, мне так важен этот диплом? Ещё один накопитель пыли очередного студента, чьё место в этом насквозь фальшивом обществе давно предопределено. — О, началось! — Макс отбросил журнал на стол. — Иди выпей яда или спрыгни с крыши небоскрёба. Какого чёрта ты до сих пор обременяешь своим присутствием это фальшивое общество и вливаешь нам в уши свои депрессивные речи? — У него просто творческий кризис, — тут же вставила Нат. — Сколько ты не можешь дорисовать «Закат в лагуне»? И как давно не написал ни одной рифмы? — Очень долго и очень давно, — признался я. — А всё потому, что Вано отныне предпочитает творить без пластин вдохновения, — пояснила Нат. — Он уже давно в стадии бесконечной ломки, но всё равно упорно противится неизбежности. — Это печально, — сказал Макс, одарив меня лживо-сочувственным взглядом. — Боюсь, без них у тебя ничего не выйдет. — А я слышала, — возразила Женя, — что если долго и постоянно стимулировать без пластин атрофированные чувства, то со временем они вернутся к естественному состоянию. — Это всё сказки, — отмахнулся Макс. — Официально таких случаев пока не зарегистрировано, поэтому обратной дороги ни у кого из нас нет, — помолчав, он добавил свою любимую цитату: — Мы — дети Мегаполиса, а родителей не выбирают. — Ты действительно настолько глуп, что веришь в официальные версии? — спросил я и вылил остатки чая в раковину. — Даже если кто-то и слезает с пластин, то почему мы ничего не знаем о них? Где все эти герои? Одни только беспочвенные заявления, не подтверждённые фактами. — Сдаётся мне, — предположила Нат, — Мегаполису нерезонно освещать такой героизм. Фактор несчастного случая и внезапного исчезновения личности никто не отменял.