– Память – сердце мести, – проскрежетал он, словно повторял слова забытого обряда. Тристе наконец перестала отбиваться. Каден сумел перевести дыхание. Сам он чуть не захлебнулся, проходя сквозь кента, а голос старого монаха сохранил привычную невозмутимость. Люди смолкли. Потом кто-то выругался. И ответил: – Месть – бальзам для памяти. – Я Рампури Тан. – Я Лорал Хеллелен. – Девушку держи под прицелом, – велел Рампури, подтягиваясь из воды на узкий каменный уступ и вставая на ноги так, будто его не сковывала промокшая одежда. – Она более чем опасна. – А второй? Каден не различал говорящих, но принялся слабо грести к месту, где вылез Тан, и Тристе потянул за собой. – Он со мной, – ответил Тан. Проходя сквозь кента, монах не выпустил накцаля, и сейчас в сумраке блестел наконечник копья. – Присматривайте за девушкой. Каден добрался до уступа совсем окоченевшим. Он кое-как цеплялся за камень, поддерживая одной рукой голову Тристе. И чувствовал, как она трясется, какой ее бьет озноб. Мокрые волосы облепили ее лицо, губы посинели так, что в дымном свете казались черными. – Каден, – стуча зубами, шепнула она. Ответить он не успел: из темноты вынырнули двое, подхватили ее под локти и, трепещущую, вытащили из воды. – Осторожно, – попросил Каден. – Она связана. Вы делаете ей больно! Сторожа, не слушая, грубо поволокли девушку по каменной полке, и тогда сам он, дрожащий и промокший, выбрался на воздух. Откашлявшись от соленой воды и выпрямившись, он смог наконец оглядеться. Первая мысль, что врата вывели их в море, оказалась ошибочной: он очутился в большой камере шагов пятнадцать в поперечнике. Стены и потолок составлял тот же голый камень. Все это напомнило Умберский пруд в Костистых горах, только над прудом высился широкий изгиб небосвода, здесь же, под сводом пещеры, было темно и зябко. Ишшин тоже не походили на монахов. Каден, вопреки предупреждению Тана, ожидал увидеть что-то знакомое. Но люди, грубо прижимавшие Тристе к стене, были одеты не в монашеские балахоны, а в засаленные кожаные дублеты и тюленьи шкуры. Голову они не брили, и у одного была настоящая борода, а у второго недельная щетина на подбородке. А более всего поразило Кадена, что ишшин выглядели воинами: у каждого на бедре висел короткий меч, у каждого был в руках заряженный арбалет. И один из арбалетов они навели на Тана. – Рампури. Имя в устах ишшин прозвучало ругательством. – Целься в девушку, Хеллелен, – отозвался монах. – Сам знаю, куда мне целиться. Каден сдержал дрожь и попытался разобраться в происходящем. Лорал Хеллелен казался ровесником Тана: рослый, жилистый эд со светлой, небрежно заплетенной косой до середины спины. Когда-то он, возможно, был красив, но теперь щеки запали, как у покойника, а провалы глаз напоминали синяки. Каден всмотрелся в эти глаза. В свете факелов они ярко, почти лихорадочно блестели. Пальцы Хеллелена гладили тетиву арбалета. – Что за глупость – впереться в эти врата спустя столько лет? Каден покосился на Тана. В Ашк-лане никто не смел называть Рампури Тана глупцом, но если старый монах и был задет, он ничем этого не показал. – Если прежние пути стали скользки, приходится рисковать. – Ты мне толкуешь о скользких путях! – огрызнулся светловолосый. – Не ты ли оставил свой пост? – И вернулся. – Тан указал концом накцаля на Тристе. – Возможно, с кшештрим. Она прошла врата. Без обучения. Без подготовки. Растерянность в глазах Хеллелена сменилась изумлением. Чуть помедлив, он перевел прицел с Тана на прижатую к стене девушку: – Мала она для кшештрим. – Взрослая женщина, – покачал головой Тан. – Просто под одеждой не видно. – И она прошла кента… Тан кивнул. – Мы не понимаем, что это означает, – тихо заговорил Каден, стараясь, чтобы голос звучал сдержанно и рассудительно. – Возможно, она кшештрим, возможно… что-то иное. Хеллелен глянул в его сторону, прищурил глаза и, отметив пылающую радужку Кадена, процедил: – А, наследничек. – Теперь император, – поправил Тан. – Нет, здесь он не император, – отрезал Хеллелен. – Здесь тебе не дворец, а мы – не твои монахи. Если у меня будут к тебе вопросы, я их задам. А пока не спрашиваю, держи свой императорский рот на замке, или свой срок в Мертвом Сердце, как бы краток он ни был, проведешь под замком. Каден смотрел на дрожащую у стены Тристе: руки стянуты за спиной, арбалетные болты целят ей в грудь и в голову. – Все странно, – заговорил он. – Тристе помогала мне, нам помогала, на каждом шагу. Чуть сама не погибла. Даже если она кшештрим, я требую, чтобы с ней хорошо обращались. Хеллелен цокнул языком. – Воображаешь, будто что-то знаешь о кшештрим? – скрипучим голосом осведомился он. Каден покачал головой. – Думаешь, ты способен понять их мысли? Явился тут и давай учить нас, учить меня жизни? Он с неожиданной яростью подступил к Кадену и развернул арбалет, целясь теперь ему в сердце. Тан оборвал речь, древком копья отстранив ишшин от Кадена: – Хеллелен, ты бы лучше занялся этим созданием, – монах кивнул на Тристе, – чем читать нотации аннурскому императору. Если она кшештрим, она участвует в заговоре против династии Малкенианов. – Династия Малкенианов давным-давно забыла свой долг. – Ишшин воззрился на Кадена. – Ты хоть знаешь, что такое эти врата? – Знаю, – ответил Каден. – Это орудие, которое поддерживает целостность империи и помогает в борьбе с кшештрим. – И я догадываюсь, что для тебя важнее. – Хеллелен с отвращением покачал головой. – Я слышал, кто-то зарезал твоего отца. И что? Те же люди явились за тобой? – Возможно, не только люди, – ответил Каден. – Ты сам сказал, у нас общий враг. Он бросил взгляд на стоящую у стены Тристе. Чувство вины было острым и колким, как камешек в сандалии. Он отстранил эту боль. Уже ясно, что ишшин ее ни во что не ставят – ни боль Тристе, ни его боль. – Девица замешана во всем, – сказал Тан. – И в вашей войне, и в войне Кадена. Возможно, у вас с императором больше общего, чем ты думаешь. Пристально оглядев девушку, Хеллелен сплюнул на камень: – Что хин слабаки, я знал, но ты, Рампури… Не ожидал, что ты поспешишь пасть ниц перед троном. Тан пропустил издевку мимо ушей, и Хеллелен, не дождавшись ответа, вновь повернулся к Тристе, присмотрелся к ней и вдохнул сквозь зубы: – Самка, стало быть? – Он почесал себе щеку кончиком арбалетной стрелы. – Может, у самки больше удастся выведать. В его голосе зазвенело что-то похожее на лютый голод. – Ты уверен, что она кшештрим? – Ты плохо слушал, – ответил Тан. – Никакой уверенности, но есть признаки. Подробности можно будет обсудить, когда ее изолируют. Отведи ее в камеру. Хеллелен прищурился: – Ты здесь не командир, монах. – Последнее слово прозвучало как плевок. – И никогда им не был. Каден узнал отвращение во взгляде Тана – так наставник нередко смотрел на бестолкового ученика. – Раз струсили, я сам ею займусь. Держитесь подальше. Она проворнее и сильнее, чем кажется. – А твой возлюбленный повелитель? – осведомился Хеллелен. – Будет вольно бродить по Сердцу? Кадену хотелось возразить. Он не посягал командовать ишшин, но, будучи императором Аннура, имел с ними общую задачу – охранять врата. И рассчитывал, самое малое, на вежливый прием, на взаимное уважение. И что ему позволят сказать свое слово в решении судьбы Тристе. Впрочем, как говаривали хин: «Надеждой не напьешься, не надышишься и не наешься. А вот задушить тебя она может». Он уже начал подозревать, что приход к ишшин был ошибкой, и серьезной ошибкой, но, стоя безоружным перед стражей ледяного пруда, вряд ли мог исправить дело. Тристе либо кшештрим, либо нет. В любом случае она заслуживает мягкого обращения, пока не показала себя опасной. Каден повторил бы это снова, но не видел смысла. Он не мог повлиять на ситуацию – не было рычагов. Усилием подавив страх и гнев, согнав с лица всякое выражение, он отступил назад. Тан не сводил глаз с Хеллелена. – Каден – мой ученик, а не повелитель, – сказал он. – Я бы посоветовал тебе оставить его на свободе, да только ты, как дитя, любишь идти наперекор.