* * * Ишшин не стали сажать Кадена в камеру, но и доверия ему не выказывали, и присутствие Транта было тому доказательством. Хеллелен велел своему напарнику «проводить и показать дорогу» Кадену, между тем как остальные, в том числе Тан, углубились в другой коридор, грубо волоча за собой Тристе. «Проводить и показать дорогу» прозвучало достаточно радушно, однако пойти за всеми Трант ему не позволил, а на вопрос, куда увели Тристе, отговорился незнанием. На просьбу отвести его к командующему крепостью Трант пробормотал, что командующий занят. Каден добивался объяснений, рвался хотя бы начать распутывать погубивший отца заговор, но Трант не мог ему ответить, а к тем, кто мог, Кадена не допускал. Оставалось только послушно следовать за провожатым, что Каден и сделал, сдерживая нарастающие недобрые предчувствия. Город Мертвое Сердце не походил ни на одну из известных Кадену крепостей. Здесь не было ни наружных стен с воротами, ни зубцов и бойниц. Извилистые переходы, низкие своды, полное отсутствие окон подсказывали, что все это скрыто под землей, в толще камня. Свет давали чадящие фонари и дымные факелы, в холодном сыром воздухе висел запах морской соли. На развилках коридора Каден иногда улавливал глухой плеск и шорох волн. Когда этот звук стихал, оставался только хруст камешков под ногами, неровная капель падавшей в ледяные лужи воды и тягостное ощущение тысячетонного камня над головой – немого и невидимого. Трант остановился наконец в узком зале, уставленном длинными столами и пропахшего солью и застоялым дымом. Указав Кадену место на скамье, он нагрузил два надколотых подноса горячими ломтями белой рыбы и сам сел напротив. Каден уже думал, что этот человек так и будет есть молча, с чмоканьем стягивая губами белую мякоть с костей и недовольно ковыряя еду грязными пальцами. Трант назвался просто Трантом, не добавив родового имени. Он, как все ишшин, носил тяжелый плащ из тюленьего меха поверх промасленной кожи и шерсти, и на бедре у него, как у всех ишшин, висел короткий черный клинок. Свалявшиеся волосы падали ему на плечи, и, заговаривая, он привычно смахивал пряди со лба. Если ему и довелось вымыться на этой неделе, вода не справилась с грязью, скопившейся под ногтями и в складках кожи на костяшках и на запястьях. В Ашк-лане Кадена выдрали бы за такую неряшливость. Лишнее напоминание, что ишшин не хин, – если он еще нуждался в напоминаниях. Монахи были холоднее зимних скал, тверже льда, а эти воины, в первую очередь Трант, показались Кадену не такими… цельными. Не то чтобы в них угадывалась слабость или болезненность, но пропитавший их одежду запах соли и чада, тени провалившихся глазниц, хищный интерес к каждому слову, к каждому движению представлялись какими-то нездоровыми. Неестественными. Наконец Трант поднял голову, поймал взгляд Кадена и нахмурился. – Это остров, – заговорил он, неопределенно взмахнув рукой. – Вот это все. Каден моргнул: – Остров? Где? – Нет уж. Трант хитровато блеснул глазами, невесело усмехнулся. – Нет, нет, нет. «Тайна – это жизнь». Знаешь Кангесварина? Откуда тебе знать. Это он сказал. Написал. «Тайна – это жизнь», – повторил он, как выговаривают священные истины. – Орден не для того так долго хранил свободу, чтобы теперь лечь под пяту новоявленного выскочки-императора. – Я и не думал загонять вас под пяту, – сдерживая раздражение, ровно проговорил Каден. Он надеялся встретить уважение, он готовился принять вызов. А вот к проявленному Трантом и, похоже, разделяемому здесь всеми небрежному равнодушию оказался не готов. Он рвался к ишшин с целью узнать, что им известно, и, может быть, основать союз, а приходилось оправдываться перед чумазым солдатом в войсковой столовой. – И едва ли меня можно назвать выскочкой, – заметил он. – Я сын Санлитуна уй-Малкениана. Я, как все мои предки, прошел обучение у хин. У меня глаза! Трант сощурился и всосал застрявший между кривыми зубами кусочек рыбы. – Глаза-а, – протянул он, словно только сейчас заметил. – Глаза у него. Да, у тебя глаза. Были времена, когда по глазам мы легко отличали врага. – Врага? – Детоубийц. Строителей. Безмогильных. Называй как хочешь. Треклятых кшештрим. В давние времена кое-кто умел узнавать кшештрим по глазам. Трант уставился в пустую стену, словно ждал, что из нее выскочит кшештрим. Взгляд у него дергался, как у зараженного мозговым червем козла. И руки никак не хотели лежать спокойно. Каден поерзал. – У кшештрим глаза не светились… – заговорил он, но Трант оборвал его взмахом руки: – Да-да, знаю. Малкенианы. Интарра. Император. Знаю. Если только… – он прищурился, – это не трюк. Не кеннинг. – Трюк, – повторил Каден, силясь отыскать в словах собеседника точку опоры. – Я не лич. И зачем бы мне понадобились трюки? Трант удивленно поднял бровь: – Тысяча причин. Десять тысяч. Можно подделать горящие глаза, чтобы выманивать у дурачья монетки. Чтобы соблазнить красавицу. Да хотя бы и дурнушку. Чтобы разжечь войну. Или избежать войны. Или ради лжи. Просто ради лжи, ради вольной радости обмана. – Он помолчал, качая головой, и продолжил с еще большим пылом, возвышая голос: – Человек может подделать глаза, чтобы свергнуть целую династию. И ввергнуть в разорение и гибель империю! – Это моя империя, – возразил Каден. – Я не хочу ее гибели. Потому-то я и пришел сюда. – Так ты говоришь, – пробурчал Трант, снова занявшись рыбой. – Это лишь слова. – Ты всегда такой недоверчивый? Трант резко откинулся назад, сверкнул глазами, отразившими свет фонаря. Он просто не способен был просидеть неподвижно хоть несколько мгновений. – Обычно даже больше. Тебя я ни в чем не обвиняю, пока нет доказательств, потому что ты пришел с Таном. – Помолчав немного, он погрозил Кадену пальцем. – Но ты и шлюху-детоубийцу с собой притащил! Столько ненависти прозвучало вдруг в голосе этого человека, такая была в нем раскаленная ярость, что Каден отшатнулся. – Тристе не убивала детей, – ответил он, мотнув головой. – Ты просто не знаешь. Не знаешь. Тан сказал, она из кшештрим. Каден готов был спорить, но сдержался, вспомнив историю Тана о ганнан и кораблях с сиротами. Транта вряд ли можно было пронять разумными доводами, да Каден и сам засомневался, найдутся ли разумные доводы в его пользу. – Вы будете ее мучить? – спросил он вместо того. – Я? – Трант вздернул брови и ткнул себя в грудь. – Я не буду. Нет. Нет, нет, нет. Я не мучаю пленных. Мне не дозволено мучить пленных. Этим занимаются охотники. – Охотники? У Кадена по загривку пробежали колючие мурашки. Трант постучал себя кулаком по голове: – Плохо слышишь? Охотники, говорю. Они тут главные. Если кого надо пытать, это по их части. Так еще до твоей империи повелось. Даже еще до Атмани. Он кивнул с видом мудреца, одобряющего установленный порядок. Каден покачал головой, пытаясь разобраться в невнятных рассказах: – А ты кто? Чем занимаешься? – Я солдат. – Трант стукнул себя в грудь кулаком. – Солдат. Седьмого ранга. – А сколько всего рангов? Трант оскалил в улыбке темные зубы: – Семь. – А потом тебя повысят? – спросил Каден. – До охотника? Ишшин уставился на него, как на полоумного. – Это не ранг, – заявил он, качая головой. – Ни хрена не ранг. – А что же? – совсем растерялся Каден. – Я тебе скажу, что это такое. Трант склонился к Кадену через стол, взглянул круглыми глазами и взмахом ножа подманил Кадена к себе так близко, что тот ощутил вонь гнилых зубов изо рта. – Благословение – вот что это. Благословение. Каден колебался. Разговоры об охотниках и солдатах, как видно, все сильней будоражили Транта. Тот раскачивался всем телом, словно сидел на хромой лошади, и с болезненным любопытством разглядывал Кадена. Благоразумнее всего, пожалуй, было бы закончить трапезу в молчании, чтобы не распалять Транта. Но чтобы добиться от ишшин доверия, чтобы склонить их к сотрудничеству, заставить поделиться знаниями, Кадену нужно было их понять, а пока, кроме Транта, никто не мог описать ему устройство Мертвого Сердца. – А как становятся охотниками? – осторожно спросил Каден. – Как вы это решаете? – Решаем? – мрачно рассмеялся Трант и принялся вдруг расчесывать уродливый шрам на предплечье. – Мы не решаем – так же как ты не решал заиметь такие глаза. Бывают люди, в которых это есть. Это. Благословение. В других нет. Просто… нет. Он замолк, устремив взгляд в потолок, будто что-то припоминая. – Я хорошо это понял во время очищения, – изрек он неожиданно, как будто говоря с самим собой. – Очищения? Трант резко втянул в себя воздух и оскалил зубы: – Очищения. Еще у нас иногда говорят «переход». Порой это просто больно. – Он вздрогнул всем телом. – Больно, Кент подери. Так охотников отличают от солдат, проверяют, у кого есть дар. – Так что это такое, твое очищение, или переход? – Что это? Что такое? Да вот оно самое, мать твою! Боль, боль и снова боль! Неделями режут и жгут! Он сорвался на крик, распахнул на себе дублет. Грудь его была затянута паутиной шрамов – старых, грубых, плохо залеченных шрамов. Каден дернулся, но Трант в запале этого не заметил. – Режут, – твердил он, словно пробуя каждое слово на вкус. – И жгут, и ломают. Еще как ломают. Топят. Морозят. Снова и снова, раз за разом, пока не треснешь. – Он ткнул себя пальцем в лоб. – Пока не сломается здесь. Все еще дрожа, он устремил взгляд на Кадена.