Он привычным движением снял стеклянный колпак, и обнаженное пламя, шипящее и коптящее от нечистого масла, лизнуло воздух. Тристе, круглыми глазами глядя на него, застонала. – Пожалуйста, – взмолилась она. – Я вам все сказала. – Не все, – ответил Матол, пробуя пламя пальцем и морщась от ожога. – Чего ты хочешь? – Хочу знать, где ты выучилась читать на языке кшештрим. Тристе устремила на него отчаянный, загнанный взгляд. – В храме, – выдавила она. – Там меня учили всему – всему, кроме высших тайн. Все лейны учат языки, иногда больше десятка. От ужаса слова посыпались из нее как горох: – Люди приезжают со всей Эридрои, из Вашша, со всего света… Матол покачал головой: – Раньше ты говорила, что не знаешь, где этому научилась. – Я забыла! Так много уроков… музыки, танца, языков. Меня немножко учили. Теперь я вспомнила – несколько слов, когда была еще маленькой. Заговорив, она снова забилась в цепях. «Наблюдай, – приказал себе Каден. – Просто наблюдай». Он вызвал искусство «гравированного ума», запечатлел сама-ан разворачивающейся перед ним сцены, как щитом прикрываясь выучкой. – Ты хочешь сказать, что шлюхи Сьены научили тебя «нескольким словам» языка кшештрим на случай… На какой случай? На случай, если существа, которых весь мир считает вымершими, заглянут к вам перепихнуться? Он безрадостно захохотал, высмеивая такую нелепость. – Мандерсин, – приказал он, отсмеявшись, – возьми фонарь, а я подержу даме ручку. Ишшинский стражник, ухмыляясь во весь рот, шагнул к нему. Матол едва ли не ласково взял запястье Тристе в свою большую, изуродованную шрамами руку и подтянул кисть девушки к пламени. Когда огонь лизнул кожу, та тихо взвыла, забила пальцами, как бьет ногами терзаемое болью животное. – Пожалуйста… – простонала она, корчась от боли и перебирая ногами, словно в надежде убежать от пытки. – Пожалуйста! Голос ее возвысился до страшного пронзительного визга. «Наблюдай», – приказал себе Каден, прижимая руки к бокам. Он ничего не мог сделать, да к тому же помнил, как обжигался хуже этого, работая на ашк-ланской кухне. Это, конечно, только начало… Матол наконец выпустил руку девушки. Два ее пальца покраснели и пошли пузырями. Такие ожоги заживают, если ночь продержать руку в ведре со льдом и неделю – в повязках. Тристе попыталась прижать руку к груди, но цепи не пустили. Глаз она не закрывала, но видела сейчас только нависший над ней ужас пытки. – По-моему, она по-настоящему испугана, – шепнул Каден Тану. – Это не притворство. Он удивился, заметив, что монах серьезно обдумал его слова, прежде чем покачать головой. – Наблюдай, – велел он. – Как ты прошла кента? – спросил Матол, рассеянно водя над пламенем своей ладонью – быстро, чтобы не обжечься. – Не знаю, – выдохнула Тристе. – Я никогда не видела кента. В том, как она произнесла это слово, была некая странность, и Каден сделал зарубку в памяти – обдумать позже. – Я просто… упала и очутилась на другой стороне. – Видали? – обратился Матол к двум другим ишшин. – Девушка ни в чем не виновата. Она просто упала. Тот, которого он назвал Мандерсином, захихикал: – Может, нам ее отпустить? – Может, и так… – Матол сделал вид, что обдумывает эту мысль, затем покачал головой. – Не-а, давайте еще ее помучаем. Все, что было дальше, произошло слишком быстро, чтобы охватить разумом. Когда Матол снова потянулся к запястью Тристе, Каден вошел в сама-ан, вырубая картину в памяти. Но осознать увиденное, действительно рассмотреть то, что случилось, он сумел только позже. И тогда тоже мало что понял. Тристе, только что едва не захлебывавшаяся ужасом, увернулась от протянутой к ней руки. Кандалы оставляли ей совсем немного свободы, но она выбросила руку и сама поймала запястье мучителя. Движение было молниеносным и точным, как удар притаившейся в кустах змеи. Матол не успел опомниться, как она с силой дернула, опрокинув его на себя. Мандерсин, выронив фонарь, с бранью отшатнулся. Губы Тристе оказались у самого уха главы ишшин. – Придет час… – зашипела она голосом холодным и темным, точно камень подземелья, и начисто лишенным страха, – когда боль, которую ты мне причинил, будет тебе слаще мечты о счастье; когда ножи и огонь покажутся тебе лаской. Тогда я услышу твои мольбы, но замкну слух для твоих криков, и обширное озеро моей милости иссякнет, обратившись в сухую пыль. Каден понял, что ее тонкие пальчики выкручивают широкое запястье Матола, когда что-то хрустнуло, – лицо ишшин свело судорогой, он наконец восстановил равновесие и шарахнулся к стене, баюкая сломанную руку и грязно ругаясь. Все это продлилось несколько вздохов, однако Рампури Тан и не подумал вмешаться, не остановил Тристе, не помог ни Мандерсину, ни Матолу. Все это время он мерил девушку холодным оценивающим взглядом. – Ты видел? – тихо бросил он, когда все кончилось. Каден тупо кивнул. Ему оставалось только таращить глаза. На миг его взгляд столкнулся со взглядом Тристе, и тот был… каким же? Каден тщетно искал слово. Плотоядным? Царственным? Он, казалось, забыл язык. А потом, словно вода ушла сквозь сито, взгляд Тристе опустел. – Каден… – слабым, разбитым голосом зашептала перепуганная пленница. – Каден, прошу тебя, помоги. На одно мгновение все застыли. Потрясение стерло с лица Мандерсина усмешку. Он ошалело таращился на пленницу. Смотрел на нее и Тан, но в его взгляде не было смятения, как у ишшин, и Киль тоже смотрел на нее колодцами глаз, свесив перед собой связанные руки и опираясь на остолбеневших стражей. Обводя глазами их лица, Тристе, как видно, прочитала растерянность и медленно зреющую ярость. – Нет… – Она затрясла головой. – Нет. Это слово словно пробудило Матола ото сна наяву. Приподняв сломанную руку, он взглянул на нее, как на смятую мышеловкой мышь, и обернулся к Тристе. – О да, – заговорил он, снова подступая к ней. Боль сломанной кости должна была нестерпимо усиливаться, но он, словно забыв о ней, обратился к Мандерсину. – О да. Подай мне что-нибудь горячее, или твердое, или острое! – рявкнул он. – А лучше все сразу. Хватит мне нежничать с этой сукой. Пора забраться в нее поглубже, посмотреть, что там внутри. – Нет. Каден с удивлением понял, что это слово сорвалось с его губ. Вмешиваться сейчас, перед ледяной свирепостью Матола, было безумием, самоубийством. И все же он не раздумывая шагнул вперед. – Это не работает, – проговорил он. – Все ваши способы бесполезны. – Не лезь, Каден, – предостерег Тан, голос его звучал тихо, но каждый слог падал, как камень. Каден покачал головой: – Я целыми днями никуда не лез. Он почувствовал, как несется по жилам кровь, начал было ее замедлять, но сразу отпустил. Он мог убить в себе чувства, но сейчас они были ему нужны – нужен был гнев, чтобы не отступить перед Матолом и остальными и чтобы чем-то помочь Тристе. – Я понял, что она не то, чем кажется. Теперь я это вижу. Я осознаю, что она может быть даже кшештрим, но это… – он указал на окровавленные орудия пыток, – не работает. Это бесполезно. Матол, отвернувшись от Тристе, уставился на него. А когда заговорил, голос его звучал не громче шепота: – Ты явился сюда, в мою крепость, в мое Сердце, ты привел в наше убежище эту нечеловеческую тварь и еще заступаешься за нее? Хм. – Я не заступаюсь… Матол оборвал Кадена: – Ты вообразил, что можешь учить меня – меня! – как вести эту войну, после того как твоя семейка отступилась и проиграла? Так? – Довольно, – сказал Тан. – О, с этим я соглашусь, – все так же тихо и резко отвечал ему Матол. – Довольно. Сто лет как довольно. Взять его! – Матол указал на Кадена. – Найдите ему камеру рядом с этим. – Палец уперся в Киля. – С дверью покрепче. Мандерсин шагнул вперед, но Каден увернулся, сам не зная, хочет заслонить от ишшин Тристе или сам заслониться креслом, к которому та была прикована. Девушка смотрела на него огромными испуганными глазами. И Киль следил за ним с другого конца комнаты – молчаливо и бесстрастно. – Тан… – окликнул Каден и не нашел что сказать дальше. – Брось, – сплюнул Мандерсин. Тан медленно-медленно покачал головой: – Ты сам сделал выбор. Не я. Схватив со стола нож, Каден выставил его перед собой. Он совсем не умел драться, но видел, как действовали в горах Валин и его люди, и запечатлел этот образ в памяти на будущее, так что, когда стражники-ишшин подступили, скопировал запомнившуюся позу.