— Нет. — Тогда я пошлю за Братом Тислом. Он усмехнулся. — Его я тоже не хочу видеть. Я чувствовала изменения в нем, решимость закрыться от нас. Я сказала себе, что его гнев корениться в обиде, его холодный отказ основан на страхе. Аркус знал, что забота ведет к боли. Его мать была убита, когда он был молод. Он любил своего младшего брата Расмуса, но был вынужден возглавить восстание против него, чтобы спасти королевство от проклятого короля. Когда мы жили в аббатстве, он отталкивал меня, так как боялся собственных чувств ко мне, он отказывался от них, столько сколько мог. Он пытался защитить себя, строя стены, слой за слоем твердого льда, чтобы не подпустить никого, чтобы никто не мог разочаровать его или навредить. Если бы он продолжил это делать, ему удалось бы изолировать себя от людей, которые заботились о нем. — Не говори так, — тихо сказала я. — Ты для него как сын. Он просто хочет помочь. Не наказывай его за то, что он согласились со мной. — Он может сопроводить тебя по пути в порт, а затем отправиться в аббатство. У меня здесь достаточно врагов. *** Брату Тислу было больно, но он ушел в отставку, будучи изгнан из замка, как нежелательный гость. Он провел дни, собирая вещи, потерянные в своих личных заботах. С другой стороны, Марелла, как только я призналась в своих планах, пристала ко мне за подробностями, пока я не рассказала ей, как я намереваюсь найти Кая в Тевросе и отплыть оттуда. Она настояла на том, чтобы помочь мне упаковать вещи, игнорируя мои протесты, что я не собираюсь брать больше, чем сумку, которую я легко могла бы нести. По мере того как она критически просматривала в мой гардероб, она давала советы о маршруте к Тевросу и рассказывала предостерегающие сказки об опасностях доверять незнакомцам, в основном связанных с потерей монет и жизни. Я, наконец, спросила прямо, думала ли она что я поступаю, глупо ехав туда. Ее фиолетовые глаза оставались неподвижными на мне, пока она размышляла над вопросом. Мой желудок завязался в узел, пока я ждала. Я поняла, что ее мнение, стало важным для меня. Наконец, она отвернулась, бросив бальное платье в мой сундук. Я сомневалась, что я буду использовать эту одежду, но поскольку я не собиралась брать сундук, я не стала ничего говорить. Казалось, ей понравилась помогать мне, собирать вещи, и я была тронут тем, что она хотела помочь. — Правильно ли это, не важно, — сказала она, аккуратно складывая сорочку, которую я тоже не возьму. Она выглядела серьезной, почти меланхоличной. Очень отличаясь от своего обычного вида. Прежде чем я успела спросить, что случилось, она пожала плечами и схватила еще одно платье. — Иногда выбора нет. У всех нас есть своя роль, и это твоя. Ты должна ехать. Хотелось бы мне, чувствовать себя так же уверенно, как она говорила. Я пыталась два-три раза в день увидеть Аркуса, но стражники каждый раз меня не пускали. Наконец, на третий день, я пригрозила сжечь дверь, говоря достаточно громко, чтобы услышала половина замка. Голос Аркуса шел сквозь толстый дуб. — Впусти ее. Я вошла в его комнату, и весь шум моего предстоящего отъезда взревел гневом, как только я ступила на мягкий ковер. Стражник ту же закрыл за мной дверь. Аркус сидел, прислонившись к подушкам, лицо его приобрело больше цвета, но взгляд его глаз был пустым. Холодным. Сосредоточенным на чем-то позади меня, как будто я была незнакомцем, который случайно встал между ним и человеком, с которым он разговаривал. Видимо, он провел последние три дня, укрепляя стены безразличия. Я стояла неловко насколько мгновений. — Как твоя рана? — Говорят, что она хорошо заживает. Я кивнула. Все в его голосе, позе и выражении говорило, что мне не рады. Что он не мог смотреть на меня. Я выталкивала слова один за другим. — Я пришла попрощаться. Его глаза закрылись. Если бы не навязчивое напряжение в каждой линии его тела, я бы подумала, что он просто заснул. — Это одна из самых трудных вещей, которые я когда-либо делала, — прошептала я, дрожа. Он пожал плечами, вытянутое движение, которое говорило о безразличии. Тепло вспыхнуло, мгновенно и остро, и это было облегчение. Я предпочла гнев, этой убийственной неопределенности. — Значит, ты даже не поговоришь со мной? Его глаза встретились с моим напряженным взглядом, который был одновременно и запутанным, и сердитым. — Я просто не понимаю, почему ты это делаешь. Зачем доверять этому незнакомцу? Ты говоришь, что делаешь это для королевства и для меня, но признайся, Руби, — на самом деле ты делаешь это для себя. Ты хочешь поехать в Судазию, и ты хочешь сделать это на своих условиях. Все это чертовски эгоистично. — Слова были равносильны толчку в грудь. — Ты неразумен, — возразила я. — Ты, кто так гордиться своим рассудком. — Я никогда не был разумным, когда дело доходило до тебя. Простые слова сделали меня кроткой. Если бы он сказал это мне несколько дней назад, я была бы в восторге, от мысли, что он слишком много чувствует ко мне, чтобы быть логичным. Но теперь слова резали мое сердце как ножи. Это может быть последний раз, когда он признался, что чувствовал ко мне что-то большее, чем гнев. Или, что еще хуже, безразличие. В нашей общей истории я никогда не позволяла Аркусу увидеть, насколько он мне нужен. И он, в совершенной пантомиме, делал то же самое. Никто не хотел быть первым, в том, чтобы признаться что мы чувствовали больше, чем могли вынести. И сейчас, я была в нескольких шагах от того чтобы уйти. Из моего сердца раздалась колотая боль, которая, казалось, не знала, нужно ли выплеснуть тепло или вообще прекратить биться. Он был прав? Я просто искала оправдания, чтобы отправиться в Судазию? Нет. Я могла бы быть импульсивной, но Брата Тисл не было. У него не было никаких других помыслов, кроме помощи Аркус и Темпезии. Он также заботился обо мне и не рискнул бы моей безопасностью, если бы не считал это абсолютно необходимым. Нам нужно было воспользоваться этим шансом. И я должна была попытаться вернуть Аркуса ко мне, прежде чем я уеду. Я подошла так близко, что мои ноги прижались к матрасу. Моя рука коснулась его руки, его мышцы были жесткими от напряжения. Температура понизилась, выдав его. Он не был таким спокойным, как хотел, чтобы я верила. В его обороне были трещины. Когда я наклонилась к нему, он отвернулся, и мои губы приземлились на его щёку. Мир сузился до небольшого участка его кожи, где две противоположные температуры боролись за господство: настойчивая жара моих губ, вызывающий холод его щеки. Не уступающий. Не двигающий. Дыхание в моих легких остыло. Понимание поразило меня, как осколки разбитого стекла: он не собирался признавать мою ласку. Он собирался притвориться, что меня здесь нет, полностью обличая меня своей идеальной тишиной. Мне казалось, что меня медленно разорвали пополам. Он принуждал меня к выбору, которого я не собиралась делать: Попытавшись спасти королевства, я потеряю его. Мое сердце пропустило удар, когда он, наконец, двинулся. Его рука накрыла мою руку, моя кожа стала холоднее, чем северная деревня в мертвую зиму. Облегчение наполнило меня от его прикосновения, пока я не поняла, что он только снимает мои пальцы с его руки, один за другим. — До свидания, Руби. — Его голос был пуст, как заброшенная арена, повторяя призраки прошлой боли. Шок каким-то образом освободил меня от паралича. Я выпрямилась. — До свидания, — повторила я, и моя кровь нагрелась от гнева. Его кожа была мраморной, его бледные глаза были светло-серыми, почти бесцветными. Я знаю, что ты заботишься обо мне! Я хотел кричать. Не отталкивай меня! Мне нужно было двигаться. Я сосредоточилась на мышцах ног, и сказала им, чтобы он повернули меня в сторону двери. Приказываю ногам увести меня. Сейчас, быстро, прежде чем ты начнешь кричать и злиться и выставишь себя дурой. Затем, как только я начала поворачиваться, его лицо исказилось, как, будто что-то внутри него внезапно сломалось. Его руки схватили мои запястья и потянули, но я уже двинулась вперед, мои рука сжала его плечо. Наши губы встретились с резкой силой, эхом отражаясь в мою челюсть. Затем он наклонил голову, чтобы приветствовать вторжение. Его язык был так холоден, что я вздрогнула. Он имел вкус, зимнего утра, ледяной воды и мятного чая. Я впилась в него жаждущими глотками, и он сжал мою нижнюю губу в наказание и награду. Когда его пальцы нырнули в волосы на моем затылке, и его открытый рот скользнул к чувствительному месту под моим ухом, я забыла все, кроме необходимости, быть ближе, перекинув ногу через его бедро, я оседлала его, прислонившись к нему грудью. Мне понадобилось время, чтобы признать его резкие вдохи, как боль. Он был ранен, и я причинила ему боль. Я мгновенно улегся, рухнув рядом с ним, словно падающий шарф, медленно погружаясь в тишину. Его рука схватила меня и притянула к себе, продолжая поцелуй более осторожно, нежно. Его губы прижались к моему запястью, где красная вена все еще пульсировала от страсти, успокаивая кожу, в то время как пульс медленно возвращался к норме. Мы так и оставались в таком положение в течение долго времени, молча, слушая лишь дыхание, которое переходило от рваного до ровного. Я переместилась так, что моя голова лежала на его груди, но достаточно низко, чтобы не касаться повязки. Его рука опустилась на мою голову, поглаживая мои волосы. Мою кожу покалывало от удовольствия. Через некоторое время тишина загудела. — Почему мы всегда возвращаемся, к тому, чтобы навредить, друг другу? — спросила я слабым голосом, надеясь не разрушить хрупкое перемирие. Он молчал достаточно долго, и я начала волноваться. — Потому что мы слишком много чувствуем, — сказал он резко. Я кивнула, моя голова все еще была прижата к его торсу, с облегчением и полным понимания. — Ты ненавидишь это. Чувствовать. — Нет, не знаю, — немедленно отрицал он. — Я ненавижу… быть во власти этого. Я ненавижу, когда я не могу убрать чувства, потому что они слишком сильны. Я подняла его руку, поглаживая его пальцами, думая о том, какие они прекрасны — крепкие, способные и с россыпью мелких коричневых волосков. — Тебе было бы лучше с кем-то, кто, — я сглотнула, — не заставлял тебя чувствовать себя неконтролируемым. — Может быть, — сказал он через мгновение, заставляя мое сердце запнуться. — Но я бы не выбрал это. Я сказала очень тихо, — Тебе, возможно, придется это выбрать. У него был долг перед народом, перед его двором, но я хотела услышать, как он скажет, что он не хочет, породнится с кем-то вроде Марелла, что он предпочел меня. Но это было несправедливо просить его об этом сейчас, когда я собиралась уехать. Я крепко закрыла глаза, и попыталась не думать о том, насколько легко этот выбор может быть сделан в мое отсутствие. — Мы должны немного отпустить друг друга, — сказал он очень тихо, словно читал мой мысли, подтверждая мои худшие опасения. — Мы оба знаем, что будущее… У нас может быть выбор, впереди, который мы не можем предсказать сейчас. Мы должны позволить друг другу сделать его без вины. Он сказал это так мягко, нежно. Но почему-то от этого было еще больнее. Почему он должен быть таким разумным сейчас, когда я, наконец, отдалась чувствам? Я не могла сдержать слез, мое тело дрожало, когда я пытался их подавить. — Я не хочу отпускать тебя, — сказал он неровно, — но я сойду с ума, если попытаюсь удержать тебя. Ты пламя, Руби, а если огонь не может быть свободным, он будет погашен. Последнее, чего я хочу… — его голос сорвался, и звук был как удар в мою грудь. — Последнее, чего я хочу, это погасить тебя. Я села и полностью отвернулась, так что моя спина повернулась к нему, не потому что хотела уйти, а потому, что мне было нужно пространство. Я не хотела думать о том, насколько он прав. Его рука дотронулась и погладила мою спину, сначала оттолкнув мои волосы, а затем прикоснулась к основанию моей шеи, его пальцы задерживались на каждом позвонке по пути вниз. Я повернулась к нему и схватила его за руку, прижимая к ней губы, а затем положил лоб на его ладонь. — Мне жаль. Мне очень жаль. Он повернулся так, что его пальцы коснулись моей щеки, и мои губы покоились на его ладони. Через минуту он вздохнул. — Не пойми это неправильно, — тихо сказал он, — но я так устал. Я просто… я не могу больше этого выносить. Я знала, что он ранен, болен и измотан, но все равно почувствовала боль отталкивания. Я должна был быть достаточно зрелой, чтобы оставить его. Прекратить простить его, всеми тонкими не и не очень тонкими способами, дать мне причины остаться. Если я сейчас отступлю, я обреку всех нас на мою трусость. Но я не могла не спросить тихо, — Если… когда я вернусь, будет ли место для меня? С тобой? Его голос был сломанным гранитом. — Всегда. Эмоции наполнили мою грудь, так сильно что мне было больно от них. Я не могла просить большего.