– Я приехала из Польши два месяца назад, – начала свой рассказ девушка, попутно растирая ноги. – Зовут меня Галь. Можно Галя. Галя Либерфарб. Добровольно пошла в армию, в мотопехоту санитаркой – у меня медицинское образование. Павел помрачнел, вспомнив Элис. – При последнем наступлении было много раненых. Меня оставили с двумя солдатами, чтобы я ими занялась, сказали, что потом за нами приедут. Ждали полдня, никто не приехал. А у нас ни воды, ни еды. Один из солдат знал про этот оазис, вот мы сюда и перебрались, благо недалеко оказалось. А потом появились эти. – Девушка брезгливо поморщилась. – Вода здесь есть – там пониже озерцо, ключи бьют. И мы еще хотели разжиться едой у них – у нас деньги были. А эти уроды на нас напали. Дальше вы сами видели. – Девушка замолчала, вопросительно глядя на Павла. – А почему в юбке? – неожиданно спросил тот. – Сказали, что санитаркам можно. А в штанах жарко, – пояснила Галя. – Понятно, – ответил Павел и пошел к выходу. – А попить есть? – спросила Галя. Вместо ответа рядом с ней на топчан плюхнулась фляга. Борис уже развязал израильского бойца, они сидели на бревне рядом с трупом Азиза и пытались как-то общаться. Но это у них плохо получалось. – Документы в наличии? – спросил на иврите подошедший Павел. – Этот забрал. – Боец показал на труп с шейным платком. – Так чего сидишь? Забери обратно. Израильтянин вскочил, подбежал к мертвецу, и вскоре документы оказались в руках у Павла. – Так… Идан Леви, сержант, стрелок-радист, предписание… полк такой-то… Голову сильно зацепило? – Вскользь. Сначала кровь текла, голова гудела жутко, но Галь перевязала, укол сделала. Сейчас терпимо, – ответил Идан, прихлебывая воду из фляги. – Понятно. – Павел на несколько секунд задумался. – Мы сейчас с трупами разберемся, верблюдов развьючим, а потом решим, что с вами делать. Если можешь, помогай. – Могу, – утвердительно кивнул Идан. – Надо развьючить верблюдов, – сказал Паша Борису. – Это еще зачем? – удивился тот. – Там, в тюках, наркотики, к гадалке не ходи. А за наркотики здесь могут не просто убить, а размазать по пустыне тонкой пленкой. Неизвестно, кто здесь еще нарисуется. – А мы надолго здесь? – Думаю, до завтра. Поедим, отдохнем, поспим, а утром двинемся. Ты как считаешь? – Разумно. А этих куда? – Борис кивнул в сторону израильтян. – Пускай двигаются к переправе. Документы у них в порядке, там с ними разберутся, – предложил Павел. Трупы оттащили на сотню метров от оазиса и присыпали песком, а дальше, как сказал Борис, «пускай природа с ними разбирается». Тюки с наркотиками затащили в сарай и прикрыли хламом. В одном из мешков обнаружились вяленая баранина и несколько банок консервов. Сходили в озерцу, кое-как помылись. Неподалеку Павел обнаружил родник, обложенный камнями. Он сделал пару глотков с ладони и зажмурился от удовольствия. В санитарной сумке у Гали обнаружился большой флакон с одеколоном. – Может, тяпнем по пятьдесят для успокоения нервов? – с усмешкой предложил Борис. – Да ты алкаш, однако, – прокомментировал Паша. Оба заржали, как кони. Галя удивленно подняла брови: – Вы на каком языке разговариваете? Похож на польский… – На русском, – ответил Паша. – Мы из Советского Союза. – Как так? Вы же в израильской форме! – удивленно воскликнул Идан. – Да вот так! Меньше задавай вопросов – дольше жить будешь, – сказал Павел. – Понял? – Понял. А как вас хоть зовут? – не унимался Идан. – Как зовут… Его зовут Никто, а меня зовут Никак… Ну, ладно, ладно, не обижайся. Я Павел, а он Борис… Но вот что я тебе посоветую: когда доберешься до своих, сочини любую сказку, в которой нас не будет. Иначе тебе начнут задавать вопросы, и у тебя возникнет куча проблем. Понял? – Понял. После трапезы импровизированная компания разошлась кто куда. Павел занялся оружием, Идан завалился спать в один из домиков, а Борис с Галей уселись на бревнышко и оживленно стали беседовать. «В отличие от солдафона Идана у этой девицы удивительная способность мгновенно адаптироваться к изменению обстоятельств, – подумал Павел. – Ее совсем недавно насиловали, грозились убить – и она знала, что непременно убьют! – и вот уже кокетничает с незнакомым офицером… Они в чем-то с Борей схожи… А ничего парочка сложилась бы – девочка симпатичная, Боря тоже почти гусар…» Чуть позднее, когда они остались вдвоем, Павел спросил друга: – А почему ты не захотел сразу развязать Галю? – Да вспомнился один случай из практики, – ответил Борис. – После одной спецоперации в Афганистане мы вернулись в Таджикистан. Намылились было домой, а тут поступила вводная: банда моджахедов намеривалась взорвать ТЭЦ недалеко от Пархара. Граница, конечно, у нас на замке, да вот только забор дырявый. Таджики живут и там, и здесь и шастают друг к другу по всякой надобности и без. Банду вовремя блокировали, бандитов постреляли, но нескольким удалось окопаться в особнячке местного руководителя. Впоследствии оказалось, что никакой политической подоплеки в теракте не было, просто таджики по разные стороны границы сводили личные счеты. Директор этой самой ТЭЦ кого-то очень сильно обидел с той стороны, и те в отместку решили ее, эту ТЭЦ, взорвать. Но суть не в этом. Взяли мы этот особнячок штурмом, моджахедов, естественно, перебили – кому они на хрен живыми нужны, – а при осмотре здания в одной комнатушке обнаружилась девица лет четырнадцати-пятнадцати со связанными руками. Девку мы освободили. Когда проходили мимо трупов, глаза у нее недобро блеснули. Я подумал, что она увидела одного из своих обидчиков. Мы сели закусить, девицу с собой посадили. Достали хлеб, открыли консервы. Столовых приборов у нас собой не было, поэтому консервные банки вскрывали десантными ножами и с них же и ели. Девица взяла нож, покрутила его в руках и неожиданно чиркнула лезвием по горлу лейтенанту Гаврилову, сидевшему напротив. Я был рядом, среагировал, но поздно. Врезал ей слегка по головке, нож отнял, но лейтенанта уже не было возможности спасти. На допросе она поведала свою романтическую и вместе с тем трагическую историю. Сама она местная. Познакомилась с парнем, у них случилась любовь. И кто-то им надул в уши, что в Афгане вольная и богатая жизнь. Решили они туда эмигрировать, перешли границу, а там их взял в оборот один из кланов или диаспор – что у них там. Некоторое время влюбленных содержали, кормили, поили, а потом сказали, что харчи надо отрабатывать. Так они попали к этим доморощенным террористам. Как эта девица оказалась связанной в чулане? Это ее так любовник наказал из ревности – ему показалось, что она с кем-то чересчур ласково общалась. А она как увидела его мертвого, так и решила отомстить – Восток есть Восток. Борис замолчал, задумчиво покусывая травинку. – Но здесь же совсем другой случай! – возмутился Павел. – Там тоже был совсем другой случай, – отрезал Борис. – Ладно, не будем об этом. Они некоторое время сидели молча, потом Борис неожиданно хохотнул. – Ты чего? – спросил Павел. – Галя, когда меня увидела, сказала, что мне впору только овец трахать, – пояснил Борис. – Она была недалека от истины, – с наигранной печалью сказал Паша. В пустыне при дефиците женщин многие понужают овец, а то и верблюдиц. – Ну как, передумала потом Галя насчет тебя? – Надеюсь… – Борис тяжко вздохнул. – Вот я не понимаю, зачем палестинцы затеяли этот кровавый спектакль? Они же наркотой торгуют, для них главное – прибыль. – А может, не торгуют, – возразил Павел. – Может, они кого-нибудь ограбили. У Палестины с Израилем весьма специфические отношения – откровенно неприязненные и даже вражеские. Вот захватил Израиль государство Синай, а внутри этого государства находятся палестинские анклавы, куда евреи и нос не могут сунуть. Прямо кирпичи в щах! Так и на кой он им сдался? Строят там поселения, которые самостоятельно выжить не способны и требуют постоянной опеки. Контроль над Суэцким каналом? Совместно с Египтом? Не потянут в арабском окружении, выкинут их оттуда… Безнадежная война. Впрочем, как и предыдущая… Когда я пошел на службу в ЦАХАЛ, у меня были радужные мысли, я тогда не понимал подоплеки этих войн. А теперь понял. Ведь как нас учили: есть враг, и, если враг не сдается, его уничтожают. А тут? Форсировали канал, дошли до Суэца, сто километров оставалось до Каира, а тут бац – и перемирие. Якобы Советский Союз вмешается по-взрослому. А если не вмешается? Если не успеет?.. Если умозрительно предполагать все «если», всегда будешь в пролете. И теперь не поймешь, война это или капитуляция. И чья капитуляция. Запутали все донельзя. А обществу внушают всякие демократические химеры типа «мы не хотим побеждать, а когда приходится, стараемся не признавать своих побед. Это ведь так некрасиво – одерживать победу над нашими бедными соседями! Это их так обижает! Они рассердятся, они не будут нас любить! А мы же хотим, чтобы нас любили? Надо им обязательно отдать то, что мы когда-то так неосторожно у них отняли, тогда нас обязательно полюбят. Поэтому каждую годовщину Войны Судного дня мы будем плакать и скорбеть, чтобы не показывать соседям, чьей любви мы так усиленно ищем, а заодно и самим себе своей агрессии. Что мы тогда хоть и победили, но замирились». Лучше уж сказать, обделались. Это не политика, а низкопробная торговля… Впрочем, мне сейчас глубоко наплевать, кто там одержал победу. – Павел нервно закурил и акцентированно пустил струю дыма. Борис после недолгих раздумий дал свою оценку. В отличие от эмоционального Стрельцова Звягинцев был холодным прагматиком. – Если посмотреть на процесс из космоса – Израиль вынудили заключить перемирие. Когда неразумные маленькие детишки чересчур расшалятся, взрослые дяди разводят их по углам. Вот и все объяснение. Война с нулевой суммой, победитель получает «ничего». Вот только Палестина здесь при чем? – Да ни при чем! – воскликнул Павел. – А почему палестинцы напали на израильских вояк? Да просто так, потому что они арабы! Никакой политики тут нет. Из чувства безнаказанности порой проявляются садистские наклонности. Этот Гасик наверняка в детстве котов мучил. Да и девку присмотрели для половых утех… Борис неожиданно прервал товарища: – Слышишь? Похоже, что к нам гости… Вдали послышались голоса. Друзья метнулись к краю оазиса и залегли за кустами, чтобы оценить изменения в окружающей обстановке. – Верблюжий караван, и немаленький! Эх, бинокля нет!.. Опять в войнушку играть будем? – Борис саркастически хмыкнул. Павел некоторое время молчал, приставив козырьком руку ко лбу, и наконец предположил: – Похоже, к нам пожаловали бедуины. Они стараются не ввязываться в войну, держат нейтралитет, да и с палестинцами у них тоже сложные отношения. Драки не будет, если правильно себя поставить. Им не до нас, у них свои заботы. Галя с Иданом пускай в домике посидят, а мы с ними пообщаемся. Скрываться бессмысленно. Караван остановился в нескольких десятках метров от края оазиса. Верблюдов положили кругом, внутри начали расставлять палатки. Двое с бурдюками двинулись в сторону озерца за водой. Оружия при них не наблюдалось. – Прикрывай, я их возле родника встречу, – сказал Павел. Когда бедуины наполнили емкости и собрались возвращаться в лагерь, Паша вышел к ним из кустов, поднял руку и помахал ею из стороны в сторону. Кочевники напряглись. Павел подошел к парням, одетым в широкие хлопчатобумажные штаны белого цвета, рубашки навыпуск и с повязками на головах. Они смотрели на него без страха, но с удивлением: «Каким образом здесь оказался израильский офицер?» – Салам! Куда путь держите? – поприветствовал Паша парней. – Алейкум ассалам, – ответил один из них, с опаской поглядывая на кобуру с пистолетом. – Мы едем в Аль-Ариш, там ярмарка. – Мы хотим поговорить с караван-баши. Павел махнул рукой Борису – мол, все нормально, присоединяйся. Борис подошел. – Если хотите побеседовать с достопочтимым Мухаммедом, присоединяйтесь к нам, – предложил бедуин. В импровизированном лагере на примусе шипел большой закопченный алюминиевый чайник, вокруг него на верблюжьих шкурах сидела группа мужчин различного возраста. Чуть поодаль, возле входа в палатку, сидел старик с седой бородой. В отличие от остальных на голове у него возвышалась чалма необычной формы. Это и был караван-баши Мухаммед. Один из парней подскочил к нему и быстро заговорил, кивая в сторону неожиданных гостей. Мухаммед одобрительно кивнул, посмотрел на офицеров и предложил им присесть рядом на циновку. После ритуальных фраз он остро осмотрел Павла, посчитав его старшим, потому что второй молчал, как рыба.