Часть 15 из 20 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Оправдание одной верой? Отсутствие необходимости в священнослужителях, право совершать службы на обиходном языке, никаких больше монастырей, никакой благотворительности, никаких добрых дел?
– Никакой больше покупки места в раю вне зависимости от того, много или мало ты нагрешил.
Видаль покачал головой:
– Людям нужны чудеса, Пит. Им нужны реликвии, нужно ощущение Божьего величия, не постижимого разумом.
– Полусгнившие ногти, обломок кости из тела мученика?
– Или кусок ткани?
Пит вспыхнул: выпад достиг цели.
– По-твоему, Бог действительно присутствует в этой шелухе?
Видаль вздохнул:
– Если забрать у них таинство Бога и свести все к жизненной прозе, ты тем самым вычеркнешь из их жизни бо?льшую часть красоты.
– Какая красота в том, что люди забиты и невежественны, что их запугивают, чтобы добиться покорности? Какая красота в том, чтобы терзать тело ради спасения души? Но я отвлекся. Нет никакой причины, по которой католики и протестанты не могут жить мирно бок о бок, уважая чужие взгляды. Мы все французы. Это то, что нас объединяет. Нечестно выставлять всех реформатов изменниками.
Видаль сложил ладони вместе.
– Ты отлично знаешь, что среди твоих товарищей по вере немало таких, кто оспаривает власть короля и подвергает сомнению его право помазанника Божьего властвовать. Как я уже сказал, друг мой, это государственная измена.
– Я признаю, что существуют такие, кто подвергает сомнению право его матери властвовать, но это не одно и то же. Всем известно, что Карла куда больше интересуют его собаки и охота, нежели государственные дела. Он ребенок. Каждое решение, которое принимается от имени короля, на самом деле принимается Екатериной, королевой-регентом.
– Ты осведомлен о реалиях придворной жизни ничуть не больше, чем я.
– Да это ни для кого не секрет, – возразил Пит. – То, что предлагается гугенотам, – это не более чем шанс стать гражданами второго сорта. Ты сам знаешь, что это правда. Так даже в этих крохах им пытаются отказать. Гиз и его сторонники считают, что мы вообще не должны быть гражданами. Для них любая уступка – это уже слишком много, даже право вести службы на нашем родном языке.
– Ты так говоришь, как будто право вести службы на французском – это сущий пустяк.
– Сам старый король – истый и ревностный католик – поручил Маро задачу перевести псалмы с латыни на французский. Как то, что тридцать лет назад делало человека добрым католиком, теперь позволяет записывать его в еретики?
– Времена изменились. Мир стал более жестоким.
– Говорю тебе, если мы не будем осторожны, – с жаром произнес Пит, – мы увидим на нашей земле повторение костров Англии или зверств инквизиции, как в Испании.
– Подобная дикость никогда не случится во Франции.
– Это может случиться, Видаль. Еще как может. Мир, который мы знаем, рушится быстрее, чем мы думаем. В Тулузе есть такие, кто вслух заявляет о том, что убивать гугенотов – долг каждого истинного католика. Убивать во имя Господа. Вести священную войну. Они используют язык крестоносцев, хотя говорят о своих же братьях-христианах.
– Которые в их глазах являются еретиками, – негромко заметил Видаль. – Похоже, ты убежден, что никто из тех, кто выступает против реформистских идей – скажем, относительно того, что не нужно отказываться от мяса во время поста, или высмеивания наших самых священных реликвий, – не может делать это из соображений глубокой и искренней веры.
– Это неправда, – возразил Пит. – Я признаю, что есть такие, кого наши принципы искренне оскорбляют, но герцог Гиз и его брат стоят на пути к миру. Они подстрекают своих последователей не принимать эдикт. Они доведут Францию до гражданской войны.
Видаль нахмурился:
– Ты используешь те же самые слова, которые говорились в этой самой крепости, чтобы оправдать катарскую ересь.
– И что? Инквизиция, основанная в первую очередь ради того, чтобы искоренить катаров, все еще прочно сохраняет свои позиции здесь, в Ситэ, разве нет?
– Триста пятьдесят лет прошло с тех пор, как святой Доминик проповедовал в соборе и…
– И никого не переубедил, – перебил его Пит. – И из-за того, что он потерпел неудачу, появились огненные палаты[13]. Вера, насаждаемая огнем.
– Люди сейчас не такие дремучие, как в те времена. А Франция – не Англия и не Испания. Святая Мать Церковь ведет людей за собой своим примером.
Пит покачал головой:
– Калеча людей морально, а заодно и физически, чтобы спасти их души? Мне не нравится твое богословие, Видаль, если от него разит кровью, серой и отчаянием.
Глава 16
– Мерзавец! А ну, убери руки!
С улицы послышались громкие крики и треск ломающегося дерева. Пит поднялся и подошел прямо к окну.
– Не обращай внимания. Там наверняка ничего серьезного, – сказал Видаль. – Это минус жизни напротив самой шумной таверны в Ситэ.
Пит выглянул в темноту. Группа мужчин, обхватив друг друга за шеи, нетвердым шагом направлялась к колодцу. Один из них упал на колени, извергая на мостовую содержимое своего желудка. Пит узнал в нем того самого пьянчугу, который напал на проститутку, и вернулся на место.
– Отвратительно.
– Для солдата ты слишком брезглив, – сухо заметил Видаль. – Твои товарищи такие же впечатлительные натуры, как и ты?
– Это вопрос воспитания, – возразил Пит, решив не развеивать заблуждение Видаля относительно рода его занятий. – Кто не умеет пить, тот и язык за зубами тоже удержать не сможет.
Видаль сделал глоток вина.
– Доля истины в этом есть.
Пит взял свою кружку и опустился в кресло.
– Ты не можешь не знать о методах, которые используют инквизиторы.
Глаза Видаля сверкнули фанатичным огнем.
– Если человека признают виновным в богохульстве или ереси, его передают для вынесения приговора светскому суду. Тебе прекрасно об этом известно.
Пит рассмеялся:
– Попытка твоей Церкви остаться чистенькой, предоставляя светскому суду вершить правосудие после кошмара пыток, никого не обманывает.
– Мы занимаемся исключительно вопросами вероучения. Инквизиция не играет роли в светском обществе.
Пит помолчал.
– Ты сказал «мы»?
– Мы, они – какая разница? – отмахнулся Видаль с таким видом, как будто прихлопывал муху. – Мы все слуги одной Святой апостольской церкви.
Пит, которому стало не по себе, снова поднялся.
– Ты так говоришь, как будто человечество извлекло уроки из своего прошлого. Как будто мы стали лучше. Боюсь, что дело обстоит ровно наоборот. Люди научились повторять ошибки прошлого, причем с бо?льшим размахом. Кажется, мы, сами того не сознавая, полным ходом движемся к новому конфликту. Поэтому столько французов, которые разделяют мои взгляды, бежали в Амстердам.
Губы Видаля сжались в узкую щелку.
– Так что же ты не последовал их примеру, если жизнь во Франции кажется тебе столь невыносимой?
– И этот вопрос задаешь мне ты, Видаль? – спросил Пит, огорченный. – Зная, чем я обязан Югу? И вообще, с какой стати я должен уезжать из своей собственной страны лишь потому, что придерживаюсь других взглядов, чем те, кто нынче правит бал при дворе? Я француз!
– Лишь отчасти.
– За исключением непродолжительного пребывания в Англии и раннего детства в Амстердаме, я всю свою жизнь прожил во Франции, и тебе это прекрасно известно. Я француз до мозга костей!
Пит говорил не всю правду. Любовь к матери-голландке, которая так много страдала за свою недолгую жизнь, неразрывно переплелась в его душе с любовью к детским годам в Амстердаме. Жизнь в пансионах и благотворительных миссиях между водами Рокин и великого канала Сингел. Вылазки в порт, чтобы посмотреть, как снаряжают в походы к обеим Индиям парусные флейты[14]. Зазывный шепот снастей в ожидании, когда переменится ветер.
– В моих жилах течет кровь моего отца, – сказал Пит. – С какой стати ты отказываешь мне в том, что принадлежит мне по праву рождения?
– Кажется, я задел тебя за живое, – вскинул брови Видаль.
Пит посмотрел на старого друга, на приметную белую прядь, змеящуюся в его волосах. Подбородок Видаля, казалось, стал тверже, взгляд – жестче. Обоим друзьям шел двадцать седьмой год, но Видаль выглядел старше.
– Ты по-прежнему руководствуешься голосом сердца, а не разума, – покачал головой Видаль. – Ты не изменился.
Пит сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Он винил Церковь в том, что та отвернулась от его дорогой матери в час нужды, но Видаль был в этом не виноват. Это была давняя битва.
Он вскинул руки, признавая поражение: