Видимо, охранник с вышки доложил по полевому телефону о случившемся. Из здания администрации школы уже бежали капитан Лун и несколько инструкторов. Плеткин лежал на спине, широко раскинув руки и ноги. Лица у него не было. Вместо него – сплошное кровавое месиво. И только одна нога подергивалась, елозя каблуком кирзового сапога по песку. Группу арестовали до выяснения обстоятельств самопроизвольного взрыва динамитной шашки. Даже самого Храпова посадили в его комнате под домашний арест. Нелепо было сознавать, что все разбирательство сведется к выяснению причин взрыва – было оно непроизвольным или умышленным. Судьба курсанта не волновала никого. «Расходный материал, – привычно подумал Храпов и зло усмехнулся. – Мы все для них – расходный материал». Матвей Лыков босиком, стараясь ступать неслышно, подошел к двери. Агафонов и Кочетков, в одних кальсонах, курили у входа в казарму. Это было нарушение. После отбоя вставать, а тем более выходить на улицу было запрещено. – А если найдут? – тихо спросил Агафонов. – Хрен там чего найдешь, – зло бросил Кочетков и сплюнул. – Все в пыль разнесло. А догадки пусть себе к гульфику пришьют! Лыков почесал подбородок и усмехнулся. Он помнил несколько стычек Кочеткова и уголовника Плеткина по кличке Плетень. Один раз даже чуть до драки не дошло, да Храпов помешал. Прекратили вовремя. Что-то там Плетень съехидничал по поводу жены Кочеткова, оставшейся на оккупированной территории под Смоленском. Глава 3 Ночь была тревожная, отдохнуть не удалось. Группу рассредоточили по всему составу, по разным вагонам. Сидя в общем вагоне на жесткой полке, Шелестов пытался поспать. И какое-то время ему это удавалось, пусть и урывками. После отправления из Самары все было спокойно. Но потом состав остановился. Было слышно, как где-то выла сирена, били зенитки. Пассажиры стали волноваться, кто-то принялся рассказывать, что вот так же в прошлом месяце стояли, а потом разбомбило так, что ни одного целого вагона не осталось. Сразу же послышался суровый голос, приказавший не распускать панические слухи. Всего-то две бомбы упало возле полотна, и то потому, что немецкие самолеты драпали и сбросили свой груз где попало. Никто пассажирский состав специально не бомбил. Потом были остановки на других станциях. Командировочные, местные жители с узлами шли по вагону, задевая пассажиров, беззлобно переругиваясь. Недалеко от Саратова снова остановились. Теперь уже никто не гадал, все напряженно ждали, прислушиваясь к мерному пыхтению паровоза. И только под утро состав подошел к саратовскому вокзалу. Было темно. Топот многочисленных ног, чей-то кашель. Почти никто не разговаривал. Все торопливо старались покинуть осточертевшие вагоны, выйти в ночную прохладу привокзальной площади. Шелестов осмотрелся на темной улице. «Да, – подумал он, – все как в прифронтовом городе – с затемнением. Промышленный центр, до фронта пятьсот верст, а самолеты вражеские долетают, пытаются бомбить». Нужно было пройти прямо по Ленинской улице и свернуть во двор университетского городка. Там должна собраться группа, и там же их должна ждать машина. Вдруг ночь прорезал вой сирены. За месяцы войны Шелестов давно привык к таким звукам. Они уже не пугали, не хлестали по нервам. Просто сознание и тело уже автоматически искали укрытие. Если рядом нет бомбоубежища, не отрыты защитные щели, то лучше держаться подальше от стен домов. О приближении самолетов Шелестов догадался по тому, что начали бить зенитные орудия. Заметались прожектора, выискивая цели в ночном небе. Заградительный огонь был очень плотным. На северо-западе небо было все сплошь в серых облаках после разрывов, среди них то и дело вспыхивали новые и новые разрывы. Завыла бомба, Максим невольно присел. Черт, это же совсем близко! Где упадет? Нет, не на площадь, но рядом с вокзалом! Грохот взрыва, и соседние дома осветились яркой вспышкой. Земля дрогнула под ногами, ночной воздух наполнился дымом и пылью. Где-то истошно закричала женщина, послышались сигналы автомашин. А зенитки били и били, не переставая, но теперь лучи уже не метались по небу в поисках цели. Несколько лучей сошлись, цепко схватив одинокий самолет, вокруг которого вспухали облачка разрывов. Но вот самолет резко лег на крыло, и прожектора не успели удержать его в своих лучах. Цель исчезла. – Окна, окна закрыть! – раздался рядом громкий крик. – Соблюдать светомаскировку! Увидев милиционера, который стоял под окнами двухэтажного дома, Шелестов поспешил убраться. Сталкиваться с процедурой проверки документов и выяснения личности сейчас было совсем ни к чему. Подхватив свой небольшой саквояж, Максим поспешил к университетскому городку. Залпы зениток затихли, но где-то на западной окраине в небо все еще поднимались столбы огня и дыма. «Вот тебе и тыловой город, – подумал Шелестов. – И тут как на фронте». Высокий человек в форме НКВД с двумя шпалами в петлице стоял возле машины и курил. На сиденье лежала фуражка с синим верхом. Все совпадало, и Шелестов решительно направился к нему. Тот продолжал невозмутимо курить, рассматривая приближающегося незнакомца. – Здравствуйте, у меня посылка для дяди Вани от его родственника с Урала, – сказал он условную фразу пароля. – У дяди Вани нет родственников на Урале, – ответил сотрудник НКВД и, бросив окурок на землю, раздавил его носком сапога. – Все уехали на Дальний Восток на заработки. – Один остался. Племянник. Ему делали операцию. – Знаю, он писал. Аппендицит. – Старший лейтенант усмехнулся и протянул руку. – Маринин. Глеб Захарович. – Здравствуйте, – Максим пожал крепкую руку. – Шелестов. Максим Андреевич. – Давайте в машину. – Маринин взял с сиденья фуражку. – Где ваши люди? Не стоит тут торчать. И влюбленные парочки по ночам гуляют – студенты, дело молодое. Да и участковые наведываются, за порядком следят. Поговорим по дороге. Шелестов поднял руку и дважды коротко и негромко свистнул. Из-за угла учебного корпуса появились трое мужчин, торопливо направившихся к машине. – Хорошо, – усмехнулся Маринин. – На что уж я глазаст… Да и ждал вас, приглядывался. А все равно проморгал. Уважаю. Садитесь, по дороге познакомимся. Когда Буторин, Коган и Сосновский уселись на заднем сиденье, устроив на коленях свои чемоданы и вещмешки, мощный «ГАЗ-11-73» тронулся с места. Маринин вел машину, видимо не следуя определенному маршруту, а просто колеся по ночному городу. – Ну, будем знакомы, – кивнул он, когда все члены группы назвали себя. – Сейчас поговорим, а потом я отвезу вас на конспиративную квартиру. – Кто еще в вашем управлении и в городе знает о нас? – спросил Шелестов. – Кроме меня только один человек. Но он не знает ваших имен и не знает вас в лицо. Он нужен, я так понимаю, как прикрытие. Работать с вами приказано мне. Снабжать информацией и оказывать любую другую помощь. Вас с ситуацией в городе и области знакомили или как на пожар прислали? Вопрос был простой, но, как это называлось на профессиональном языке чекистов, «с двойным дном». Если бы сейчас гости из Москвы признались, что ситуацией не владеют, то и отношение к группе было бы несерьезное, и помощь была бы оказана спустя рукава. Серьезные группы так не работают. Даже во время войны. Хорошие оперативники всегда соберут нужные сведения до того, как их кинут в дело. – Да, в курсе, – спокойно признался Шелестов, уловив одобрительный взгляд старшего лейтенанта. – Наша задача – не бороться с наплывом диверсионных групп, мы не имеем цели вчетвером остановить «Осенний прилив», как он называется в абвере. Наша задача – установить место расположения школы, в которой готовят диверсантов для заброски в область с целью уничтожения железнодорожного моста. А также установить, с каких аэродромов к нам летают транспортники, сбрасывающие этих парашютистов. – От вас потребуются данные о пособниках, – вставил с заднего сиденья Коган. – Логично, – кивнул Маринин. – Если есть серьезная цель, то на месте просто обязаны быть люди, которые помогут группе легализоваться, свести с нужными людьми. Короче, им здесь необходимо надежное прикрытие. Хорошо, займусь. – Слушай, Глеб Захарович. – Шелестов повернулся к Маринину. – А ты был здесь, когда проводилась депортация немцев Поволжья? – Был, конечно. – Лицо Маринина стало угрюмым. – Заставь дурака богу молиться, он весь лоб расшибет. – Это вы о чем? – вежливо поинтересовался Сосновский. – Резон был, не спорю. Боялись «пятой колонны», как в Испании. Фронт подойдет, а у нас тут огромный район с немцами. А ну как взыграют национальные чувства? Да и факты пособничества были, чего греха таить. Но как исполняли постановление, я просто диву давался. Ведь основную массу немцев выселяли как преступников. С собаками окружали целые улицы, выгоняли на улицу с одной сменой белья, с паспортами, в грузовики – и на поезд до Казахстана или на Алтай. За осень 41-го целый район выселили. Можно было иначе. – Сейчас в Марксштадте спокойно. Там у вас агентура есть? Как настроение тех, кто остался? – Про Марксштадт забудьте. С мая этого года город называется Маркс. Переименовали. – Хорошо, отдельно займемся территорией бывшей Республики Немцев Поволжья[4]. Теперь что нам нужно еще… Подходы к мосту. Борис, займешься. – Займусь, – Коган кивнул. – Надо мне какую-нибудь липу состряпать. Вроде представителя надзорного органа или структуры отраслевого управления. Кто охраняет мост? – 121-й полк войск НКВД по охране Рязано-Уральской железной дороги, – ответил Маринин. – Ну, это еще ничего не значит, – хмыкнул Коган. – Надо понять систему охраны, взаимодействие с другими службами, с военными. Мост ведь не просто стрелки НКВД охраняют, его определенная система охраняет. А в любой системе есть слабые звенья. – Буторина познакомь с вашими истребительными батальонами, – попросил Шелестов и повернулся назад: – Виктор Алексеевич, может, тебе представиться бывшим участковым на пенсии или комиссованным? Посмотришь, как они службу несут и почему не удается живыми диверсантов взять. Ведь приказ такой есть, чтобы живыми брать, а не стрелять всех подряд, как зайцев. – Есть, – согласился Маринин, останавливая машину. – Да только какой спрос с бойцов истребительного батальона? Там рабочие, кто с «бронью» или кто по здоровью в армию не попал. Они по 12–16 часов у станков, в цехах на сборке. А потом по тревоге в ружье и – в погоню. У многих похоронки в кармане. Озлоблены. Да и неумелые они. Какие из них бойцы, когда каждый всего по паре десятков патронов на полигоне выстрелил? Вот и вся подготовка. А диверсанты сопротивляются как сумасшедшие. – Между прочим, товарищи, тоже показатель, – спокойно вставил Сосновский, вежливо прикрывая рукой зевоту. – Чего им не отстреливаться? Куда отступать? Фронт далеко, пешком к своим не убежишь. Раз диверсанты не сдаются, значит, у них есть шанс скрыться. Вот и думайте, есть тут пособники или нет. Наверняка у каждой группы имеется своя подготовленная надежная «лежка». Список неблагонадежных оказался коротким. Шелестова это не удивило, ведь именно неблагонадежных, тех, в отношении кого были подозрения, высылали в первую очередь, а то и просто арестовывали. Скорее всего, список был просто формальным. А вот другой список Максима заинтересовал больше. Например, те этнически русские женщины, которые были замужем за немцами, но развелись незадолго до депортации или перед началом войны. Таких было много. Подобный развод давал возможность не попасть в список высылаемых. Понимал ли враг, что с началом войны и приближением фронта советские власти пойдут на такой шаг в отношении более чем шестидесяти процентов населения Республики Немцев Поволжья? А теперь, когда война началась и идет уже второй год, сложилось впечатление, что фашистское руководство и абвер многое спланировали и учли заранее. Сумели правильно предвидеть. А может, приложили руку через своих агентов влияния к подготовке тех или иных решений. Всех, кто разошелся в 1941 году с мужьями-немцами, подозревать глупо. Тут нужен дополнительный признак. Какой? Чтобы вообще не бросаться в глаза людям, занимающимся вопросами миграции, и рядовым сотрудникам НКВД, нужна легализация. Например, нужно выйти замуж за русского и потеряться. Так и есть. В отношении каждой женщины ведь не будут проверять, была она замужем за немцем или нет. Только в специальных случаях, только тогда, когда будут на то веские основания. Снова и снова проверяя списки тех, кто до революции жил богато, занимался доходным ремеслом, торговлей, имел хорошие связи с Германией, Шелестов убеждался, что многие потомки были арестованы в годы советской власти, депортированы в 41-м году. Никого, оставшегося в Марксе, его пригородах и окрестных селах, он не нашел. Зато нашел несколько человек, которые числились работниками богатых хозяев-немцев, находились в услужении. И вот совпадения! Попова Клавдия Захаровна была домработницей в доме богатого немца с 1926 по 1938 год. В 1936 году вышла замуж за Карла Людвиговича Гейнца, мастера предприятия по ремонту сельскохозяйственного оборудования. Разведена в 1939 году. Гейнц умер от воспаления легких в 1940-м. В том же году Клавдия Гейнц вышла замуж за Федора Матвеевича Кузьмина и взяла его фамилию. И таких набралось двенадцать человек. Ну что же, можно устроить проверку на лояльность. Максим наметил себе порядок проверки так, чтобы каждый последующий адрес был как можно дальше от предыдущего. Из двенадцати адресов только четыре были в самом Марксе, остальные восемь – в окрестных селах. Собаки во дворе не было, иначе она давно бы подняла шум. Шелестов вел себя так, чтобы собака, если она есть, обязательно почуяла его агрессивные намерения. Он тряс слабенький старый забор из почерневших дощечек, пинал его ногой и бросал во двор небольшие камешки. Хозяева дома даже не заметят его действия, а вот собака обязательно отреагирует. «Командировочные», которые получила группа, были совсем маленькими, практически только на карманные расходы и питание. Если какая-то собака порвет брюки, то новые купить будет не на что. Придется красоваться в зашитых, а этого Максиму совсем не хотелось. В доме были люди. Свет горел в двух окнах из четырех. Иногда за занавеской мелькал силуэт человека. Видимо, это кухня, и там мужчина и женщина. Ужинают. На темной улочке ни души, Шелестов решил, что можно действовать. Прелесть маленьких провинциальных городков в том, что с наступлением темноты жизнь в них затихает. Найдя удобное место, он перебрался через невысокий забор, осмотрелся, прикидывая возможные пути отхода, потом двинулся к окну. На его легкий стук сначала никто не отозвался, потом занавеска отодвинулась и появилось бородатое лицо. Настороженный взгляд шарил по двору в поисках незваного гостя. Максим приблизился к окну. – Хозяин, открой, – не очень громко, старательно изображая беду, попросил Шелестов. – Помоги! Бросив недовольный взгляд на темный двор, хозяин задвинул занавеску. Было слышно, как женский встревоженный голос просил его не открывать. Мужчина что-то проворчал в ответ. Шелестов прижался спиной к стене и, стараясь не выпускать из поля зрения улицу, уставился на дверь. Наконец лязгнул металлический засов. В проем высунулась мускулистая волосатая рука с керосиновым фонарем. Максим в полутьме сеней разглядел, что возле ног хозяина, у стены, стоит топор, а чуть поодаль штыковая лопата. – Кто тут? Чего надо? – недружелюбно проворчал мужчина. – Земляк, помоги, – простонал Шелестов, демонстративно держась за грудь. – Спрячь меня… – А ну пошел отсюда! – тихо, но грозно произнес хозяин дома. – Давай, пока собаку не спустил. – Нет у тебя собаки, – страдальческим голосом возразил Шелестов. – Я собак за версту чую, меня собаками рвали. Потому и пришел к тебе. – А ну проваливай отсюда, сволочь! Проваливай, пока я тебя вилами не приколол к стене. За своим добром пришел? Всех вас гнать надо отсюда, с исконных земель русских, немчура проклятая. Шелестов не стал ждать продолжения. Если дать распалиться этому бородачу, живущему в каменном добротном доме, не им построенном и полученном просто так от властей по переселению, добра не жди. Нравятся им добротные каменные немецкие дома с большими погребами, с теплыми надворными постройками. «Вот в чем дело, – усмехнулся Максим, перебравшись обратно через забор и убедившись, что хозяин дома закрыл за собой дверь. – Они за такое добро готовы сами горло перегрызть. Не надеясь на власти». Что власть? Она как выселила немцев, так и вернет их. Так рассуждает простой мужицкий ум.