Из двенадцати адресов семь отреагировали примерно так же, как и этот. Один, правда, стал кричать: «Милиция!», но не очень убедительно. За последние трое суток Максим побывал во многих местах, где собирается народ. Вынужденно или по своей воле. И в столовых, и в пивных, которые стали открываться в городе, и в очередях. Он прислушивался, иногда, прикидываясь простачком, участвовал в разговорах. Росло и крепло убеждение, что здесь немецким диверсантам никто помогать не будет. Может, и напрасно власти затеяли депортацию. Общая беда сплотила народ. Сейчас все в одинаковом положении. И уж тем более будут петь властям дифирамбы те, кто получил под заселение опустевшие немецкие дома. «Напрасный расчет у немцев насчет этих районов, если он у них есть, – думал Шелестов. – Нет тут никаких особых условий и очага напряженности. И местное управление НКВД так считает, и у меня не появилось оснований возразить. Проверю оставшиеся два адреса, и надо возвращаться». Это была простая привычка доводить до конца любую работу, а не конкретные подозрения по поводу двух оставшихся адресов. Дом стоял особняком недалеко от кладбища. Шелестов подошел к нему со стороны оврага и долго смотрел, как щуплый невзрачный мужчина в кургузом пиджачке насаживал на черенок штыковую лопату. Он обтесывал черенок снова и снова, скоблил его осколком стекла, полируя почти до идеального состояния. Стало темнеть, когда мужчина наконец закончил свою работу. Он выпрямился, отряхивая с коленей стружку, посмотрел на темнеющий лес за огородом и не спеша ушел в дом. Через несколько минут из дома торопливо вышла дородная женщина и скрылась в сарае, где тут же забеспокоились, закудахтали куры. Оттуда она вышла с корзинкой, наполненной, видимо, продуктами с ледника. «Ужинать сядут, – догадался Максим. – Ну, вот вам и гость к столу». Обойдя жиденькую покосившуюся копну, Шелестов нагнулся, пролез под жердиной ограждения и, старательно хромая, двинулся к дому. Тишина летнего вечера казалась напряженной. Или это мысли Максима были далеки от покоя провинциального городка. У кого он сейчас в душе есть, этот покой, когда второй год такая война, столько горя. «И я здесь не от хорошей жизни», – напомнил себе Шелестов. Дверь оказалась незапертой. Максима это удивило. Когда-то, еще в детстве, он это хорошо помнил, в деревнях вообще было не принято запирать двери. Но сейчас… Шагнув в темные сени, Шелестов громко постучал во вторую дверь, обитую мешковиной. Не дожидаясь ответа, распахнул ее и шагнул в дом. – Добра вам, хозяева, и достатка, – сказал он громко, одновременно стараясь изобразить голосом страдание. – Не откажите в помощи! – Ты кто такой? – женщина переглянулась с мужем. – Не из наших вроде… Чего тебе? – Гонятся за мной, – доверительно сообщал Шелестов, садясь устало на лавку у двери. – НКВД гонится. – НКВД? – то ли удивленно, то ли с уважением переспросил мужичок. – Чего ж ты натворил-то такого? – Немец я, по матери немец! – горячо заговорил Шелестов. – Спрячьте, прошу вас. Они меня потеряли еще на окраине Марксштадта. Мне бы пересидеть. Они не узнают, кто меня укрыл, а то и вообще подумают, что я в сторону Самары подался. Максим специально назвал город старым названием, полагая, что так он больше сойдет за человека, который не принимает нового. Женщина с мужем о чем-то пошептались. Из-за занавески вышел мальчуган лет десяти босиком, в длинной рубахе до колен. Он уставился на гостя, потом подался на улицу, видимо, в уборную. – Ты вот что, – мужик подошел к Шелестову и посмотрел ему в глаза строго и подозрительно. – Пойдем-ка я тебя в баньке схороню. Ты давно в бегах? Голодный? Так я тебе поесть принесу. Только знаешь, время такое… Дорого все, а у меня семья. Вот если ты располагаешь деньгами… – Есть, есть деньги, – горячо заверил его Шелестов. – Вы не сомневайтесь! – Ну, пойдем тогда, – кивнул мужик. Неискренним было что-то в выражении лица этого человека. Жена и то больше выглядела желающей помочь. Максим вышел вместе с хозяином во двор, прошел вдоль темной стены, куда не попадал свет из окон. Судя по запаху влажной древесины, тут и была баня. Пахло вениками, распаренной лиственницей, дымком печи. Уютные и очень приятные запахи, которые расслабляют. Только вот расслабляться Шелестову не хотелось. – Тут посиди, – торопливо заговорил мужик, – я запру тебя от греха подальше. А попозже и поесть принесу. Ты денег бы дал, милок, а то мало ли кто тут по ночам ходит. Такой поворот совсем Максиму не понравился. Что там, в голове, у этого человека? Сидеть взаперти в бане? «Наверное, надо уходить и заканчивать с этими нелепыми проверками, – подумал Шелестов. – Так врага не вычислить. Я убедился, что массового недовольства советской властью и действиями, связанными с репатриацией, на территории бывшей Республики Немцев Поволжья нет. Нет тут никакого осиного шпионского гнезда, «пятой колонны». А если бы что и было, то местные органы НКВД давно бы вычислили и меры приняли. А я приехал и с наскоку решил оказаться всех умней? Нет, правильно я сделал, что решил сам, на своей шкуре, своим чутьем попытаться понять обстановку! Но давать себя запирать опасно». – Ты поесть принеси. – Шелестов изменил тон на требовательный. – А я тут посижу, вот подкладку на пиджаке подпорю, деньги достану. Поторопись, хозяин, я двое суток не ел! Мужик потоптался, почесал в затылке и молча ушел. Максим тут же стал осматриваться. Двор он рассмотрел хорошо еще при свете дня: где какой высоты забор, с какой стороны лес, овраг, река. А если этот тип со своей женой решат его ограбить и убить? Не сразу, сначала попытаются узнать, сколько у него денег при себе, может, решат, что и драгоценности есть. Если человек скрывается, то у него все ценное должно быть с собой. Шелестов, неслышно ступая по траве, добрался до забора. Перелез и замер возле большой щели, наблюдая за домом. Так он простоял минут пятнадцать. Еду никто не нес, никто не пытался проявить сочувствие. И тут с противоположной стороны двора в щель между шаткими досками пролез тот самый малец в длинной не по росту рубахе. Из-за дерева вышел его отец, появилась крупная фигура матери. Мальчишка что-то стал шептать родителям, показывая рукой в сторону переулка. И тут Шелестов все понял. – Ах, молодцы, – прошептал Максим, пятясь от забора и стараясь не издавать шума. – Цены вам нет. А ведь как сыграно! Не подкопаешься. Милиционер появился у калитки со стороны улицы почти сразу. Сделав кому-то знак рукой, он потянул из кобуры наган. Игры кончились. «Теперь самое время убираться восвояси», – решил Максим, но тут же замер на месте. Со стороны леса вдоль огорода, чуть пригибаясь, шли еще два милиционера. Один с наганом в руке, а у второго Шелестов разглядел ППШ. Только этого не хватало! Максим огляделся, прикидывая возможные варианты уйти незамеченным. Он понимал, что, попадись в руки милиции, он подставит и Маринина, и его руководителя. Платов будет не в восторге от таких демаршей руководителя группы. Попадаться нельзя! Прятаться и отползать было некуда. Огород чистый, кустарника и деревьев почти нет, только около дома, но оттуда Шелестов уже ушел. Еще несколько минут, и милиционеры сойдутся у того места, где он сидит на корточках. Его увидят, и тогда сбежать не удастся. А что, если рвануть сейчас, для всех это будет неожиданностью. Тем более что мальчишка наверняка передал участковому, что ночной гость ранен и чувствует себя плохо, еле двигается и все время стонет. Для них это пара секунд замешательства, а для него – серьезная фора. За пару секунд можно многое успеть, если надо! Шелестов посмотрел на овраг, мысленно определяя расстояние до него от своего укрытия. Единственной небольшой помехой будет невысокое ограждение огорода из горизонтальных жердей. Сразу стрелять не станут, все же не фронт, к тому же они не знают, с кем имеют дело. А вдруг я законопослушный гражданин, но трепло? И все выдумал, чтобы пустили переночевать. Довольно сомнительный способ, конечно, добиться сочувствия у незнакомых людей, но всякое бывает на свете. Тем более что неизвестный ночной гость мог оказаться просто душевнобольным человеком. Максим понял, что уговаривает сам себя и никак не решится на активные действия. Больше ждать нельзя, иначе его или арестуют, или застрелят при попытке скрыться. Почти сотня метров до милиционеров и ночная темнота еще давали шанс. «Сейчас, или будет поздно», – подстегнул сам себя Шелестов и двинулся вперед, пригибаясь как можно ниже. Ему повезло: два милиционера остановилась и стали о чем-то совещаться, поглядывая на дом. Шелестов бросился вперед, одним прыжком перемахнул забор и помчался к оврагу. Он надеялся, что его совсем не заметят, или пусть заметят, но как можно позже. – Стой! – заорал кто-то на всю улицу. – Вон он! Не дайте ему уйти! Не обращая внимания на крики, Шелестов бежал, стремительно сокращая расстояние до оврага. «Это же милиция, – думал он, – у них принято сначала предупредить и только потом открывать огонь на поражение». Знают они об овраге? Знают, конечно! Но не успеют его остановить, а там овраг выведет к реке и лесу. Можно будет спрятаться. А если они решат отрезать ему путь к лесу, то придется делать очень большой крюк. Не успеют! Радость оттого, что он успел, была недолгой. Команда «Стой, стрелять буду!» раздалась сразу с двух сторон. Собственная спина Максиму показалась теперь очень большой и незащищенной. Каждую секунду он ждал выстрелов. Еще хотя бы секунду, хоть пару секунд! Короткая автоматная очередь прорезала ночную тишину, но милиционер стрелял в воздух. Выругавшись, Шелестов прыгнул в овраг и сразу почувствовал облегчение. Несколько пуль просвистело над головой, но он уже был далеко. Скатившись на спине по мелкому щебню, Максим вскочил на ноги и снова побежал вниз по расширяющемуся оврагу. Милиционеры были справа от него, и он теперь старался держаться правого склона. Еще немного, и река, а там по берегу до опушки леса. Еще несколько выстрелов разорвали ночь. Две пули ударились в склон оврага неподалеку от Шелестова… Диверсанты стояли на растрескавшемся бетоне аэродрома с напряженными лицами. Типичные фуфайки, ношеные кирзовые сапоги. На голове у каждого – цигейковая шапка-ушанка. Прыгать придется в ней, предварительно опустив уши. Ничего не должно выдавать парашютиста после приземления, когда будут спрятаны парашюты и контейнеры. Шапки не по сезону, но от летных шлемов пришлось отказаться. Ничего, у каждого за пазухой кепка. Храпов шел вдоль строя своей маленькой группы и всматривался в лица. Высокий Кочетков, кажется, не волнуется. Молодой парень, нервы железные. Надежен ли? Надежен, он не хочет попадать в плен к Советам. Боится. Рядом Агафонов, самый старший во всей группе. Они с Кочетковым вместе еще с лагеря. Прячет глаза Агафонов. Страх свой пытается скрыть. «Было бы подозрительно, если бы кто-то не боялся», – подумал Храпов. Уголовник Бурлаков заметно притих после гибели своего дружка Плетня. Вместе они еще хорохорились, пытались установить в группе свои порядки. Теперь он один. Сбежит? Нет, не сбежит. Все сделает и вернется за обещанной наградой. Жадный, очень жадный Харитон Бурлаков по кличке Гиря. А вот стоявший с ним рядом Матвей Лыков глаза не прячет. Старается смотреть открыто, всячески свою лояльность начальству показать. Профессиональный доносчик, так его охарактеризовал бывший штабс-капитан. Удобный человек, но опасный. Слишком скрытен. Про всех рассказывает, все видит, обо всем предупредит. А вот собственная душа – потемки. Что там у Лыкова под фуфайкой, под вылинявшей рубахой? Какое там сердце бьется? – Ну что, все готовы? – бодро спросил Храпов, и тут же голос изменил ему. Снова вспомнилось, что стоит он не перед строем своей бравой роты на германском фронте в 1915 году. И не на врага своей Родины они идут. Сейчас перед ним предатели, отребье. И он знает, что в большинстве своем они – трусы, не имеющие своих убеждений. И любви к Родине у них нет. – Может, кто-то хочет отказаться? Еще есть возможность, пока не посадили в самолет. Диверсанты как-то сразу подтянулись, стали прямо. Никто не хотел, чтобы в нем усомнились. Возврат будет не просто назад в школу. Возврат будет в лагерь, откуда никто живым не выйдет. Это каждый понимал прекрасно. Храпов снова стал прохаживаться перед строем, инструктируя подчиненных, наверное, уже четвертый раз за сегодняшний день. Он посматривал на часы и не мог понять, почему такая задержка. Звук автомобильного мотора бывший штабс-капитан услышал не сразу – слишком шумно на аэродроме. И только когда черный «хорьх» в крутом развороте с визгом резины подкатил к группе, он понял, что время пришло, что-то должно измениться. Положительных новостей Храпов уже не ждал. Открылась дверь, на бетон рулежной полосы вылез капитан Лун. – Что случилось? – с беспокойством спросил Храпов. – Ничего не случилось, – отозвался начальник школы. – Вы вылетаете через пятнадцать минут. Мы ждали прохождения грозового фронта и взлета бомбардировочного полка. Пойдете за ними, под прикрытием бомбардировщиков. Летчики знают, в какой момент вам нужно будет отойти и прыгнуть. Бомбардировщики отбомбятся по своим целям, а заодно отвлекут внимание русских от вашего самолета. – Хорошо, – Храпов машинально посмотрел на часы, – лишь бы на «юнкерсы» не напали советские истребители. Тогда и нам достанется. Транспортник не защищен так, как «юнкерс». – Ничего, – усмехнулся немец. – Нам всегда это удавалось. А теперь, господин Храпов, слушайте и запоминайте. После приземления вы должны выйти с группой, как и планировалось, к городу Саратову. Место дислокации группы – прежнее. Ваше задание отменяется. Новое задание получите на месте. Ваша группа поступает в распоряжение другой группы, которая уже там. Вы полностью и беспрекословно подчиняетесь ее руководителю. – Связь? – побледнев от злости, спросил Храпов. – Запоминайте место встречи со связным, время и пароль… Машина поднялась в воздух, когда уже смеркалось. Храпов сидел на жесткой дюралевой скамейке и смотрел в иллюминатор. Опять недоверие, опять игра «втемную», опять он – пешка в чужой игре. А ведь думалось, что он ведет свою собственную борьбу с большевизмом, за свою старую Родину, за свою Россию. И что в итоге? Он, как простой ефрейтор, отправляется на задание. Не ему решать, когда и что делать, он просто исполнитель чужой воли – тех же немцев, которые его ни во что не ставят. Храпов прикрыл глаза. Гул двигателей, вибрация, передающаяся всему телу, не успокаивали, а, наоборот, навевали тревогу. И чтобы прогнать ее, Аркадий стал вспоминать. Имение на Орловщине, их дом в Санкт-Петербурге. Детство в Москве у тетушки Надежды Андреевны. Беззаботное далекое время: парки, фонтаны, прогулки, катание в коляске, зимой – на коньках и санках. Господи, как же давно это было: Невский, Фонтанка, Царицыно, Нескучный сад, Кремлевские стены и проезд государя императора. И он сам с няней, в матроске, стоит в толпе, кричит «ура» и подбрасывает вверх свою маленькую бескозырку. А потом гимназия, Михайловское училище, первые золотые погоны офицера, гордость до слез и желание умереть за Родину, отдать всего себя без остатка. И отдавали! На полях Галиции, в крепости Осовец на реке Бобр, где погибла от газов вся батарея Храпова, где поднялись в контратаку отравленные, умирающие, но не сдавшиеся, не отступившие русские воины. И вечная память полковнику Константину Васильевичу Катаеву, который организовал огонь остатков артиллерии и трех рот резерва. Вечная память молодым офицерам, которым было всего по 21 году и которых Храпов знал лично – подпоручику Володе Котлинскому и подпоручику Владиславу Стржеминскому. «Боже мой, что я делаю! – мысленно простонал Храпов. – Ведь я сейчас с теми, кто травил нас хлором, кто убивал нас там, к кому было столько ненависти, что, умирая, наши солдаты поднимались в штыки! Для достижения святой цели все средства хороши? Но будет ли оставаться цель святой после этого? Кого я больше ненавижу? Немцев или большевиков?» В самолете стало холодно. Значит, он идет на большой высоте. Храпов снова посмотрел в иллюминатор. Чернота ночи. Хотя нет, вон вспышки, вон огненное зарево на горизонте. И здесь мелькание огней. Линия фронта? Возможно. Скоро встреча с бомбардировщиками, а там через несколько сотен километров – сброс. Возвращение на Родину! Как ночной тать с кистенем! Пусть так… Отмолю все грехи, а если не отмолю, то гореть мне в адском пламени без покаяния, но я совершу то, что должен. Против тех, кто отобрал у меня Родину, кто уничтожил лучших людей. Отомщу за расстрелянного государя». Ночь казалась бесконечной, как бесконечным казался и сам полет. Когда впереди небо стали рвать огненные вспышки, Храпов подобрался, сжался, как пружина. Посмотрев на часы со светящимися стрелками, он с удовлетворением отметил, что все проходит по запланированному графику. И выход к цели группы бомбардировщиков произошел точно в срок. Значит, через десять минут прыгать. – Группа, приготовиться! – прокричал штабс-капитан, срывая голос. – Проверить парашюты, личное снаряжение. Повторяю порядок выброски… Время перестало тянуться, как тягучая пастила. Оно вдруг понеслось с удесятеренной скоростью. Казалось, что и разрывы зенитных снарядов превратились уже в одно сплошное зарево, и скорость самолета увеличилась настолько, что он слышит свист рассекаемого крыльями воздуха. Но когда открылась дверь пилотской кабины и появился штурман, все снова встало на свои места, кроме сердца, бьющегося где-то в подреберье. – Прыгать! – крикнул немец и показал палец. – Одна минута! – Пристегнуть контейнеры, – приказал Храпов и поднялся на ноги. Через минуту непроглядная ночь поглотила транспортный «Ю-52», ушедший в сторону от армады бомбардировщиков. Распахнулась хищная пасть люка, ударило в лицо ледяным могильным холодом. – Пошел! – крикнул Храпов и слегка ударил по плечу Агафонова. Тот кивнул и обреченно шагнул в черную бездну… Глава 4 Борис Коган видел много мостов и других стратегических объектов в прифронтовой зоне. Там все выглядело иначе. Надолбы или сварные противотанковые ежи. Как правило, несколько рядов колючей проволоки или сплошное двухметровое проволочное ограждение. Обязательные коридоры для патрулирования, огневые точки: чаще пулеметные, но иногда и артиллерийские ДОТы. И, конечно же, зенитные установки. Но здесь, на саратовском железнодорожном мосту, все выглядело иначе. Как будто не было войны. Да, был и ряд колючей проволоки, и боец из полка НКВД топтался с винтовкой неподалеку, но в воздухе все равно висела какая-то безмятежность. Безмятежность ли? Коган посмотрел на Волгу, там виднелись рассредоточенные катера Волжской флотилии. А вон и дымоустановщики. Куда это они двинулись? А, ветер изменился, и катера пошли на другие позиции, чтобы в случае налета вражеской авиации накрыть мост и прилегающую акваторию плотным дымовым одеялом. И зенитные установки на месте – и на берегу возле Увека, и на бронекатерах. Нет, безмятежностью тут не пахнет. Скорее всего, деловое спокойствие людей, которые делают привычное, хотя и смертельно сложное дело. И уже не первый месяц. Но роль требовала соответствующего поведения, и сейчас Борис старательно изображал представителя инженерного управления путей сообщения. Охрана моста – это дело военных и НКВД, а вот техническое состояние – это особая статья. – До зимы мы обязаны проверить откосы насыпей, – убежденно заявлял Борис сопровождавшему его сержанту. – Вы уверены, что углы насыпи соответствуют норме?