Предостережения эти так взбаламутили Захария, что теперь он не мог ни спать ни есть и следующее письмо от миссис Бернэм распечатал со вздохом облегчения. 30 октября 1839 Дорогой мистер Рейд, Наверняка Вы уже прочли трактат доктора Тиссо, и Вам, полагаю, не терпится обсудить его содержание. Я тоже горю желанием продолжить Ваше лечение и рада сообщить, что одно непредвиденное обстоятельство весьма поспособствовало возможности оказать Вам помощь. Давеча я вновь была удостоена встречи с доктором Олгудом. Но вот оказия: едва я вошла в его кабинет, как доктора вызвали на осмотр туземного юноши, у которого был приступ означенной болезни. Вернулся он не скоро, и я смогла заглянуть в лежавший на столе блокнот, который оказался дневником наблюдений за пациентами, страдающими тем же недугом. Теперь я имею полное представление о том, как строить лечение. Из записок доктора Олгуда явствует, что лечебный курс следует начать с опроса на весьма деликатную тему. Нет нужды говорить, что подобная беседа требует полной уединенности, тем более что в Вашем случае (как показала наша последняя встреча) нельзя исключать непредвиденные припадки. Я долго ломала голову, пытаясь решить затруднительный вопрос о месте проведения нашей консультации. И, перебрав все возможные варианты, я пришла к чрезвычайно обескураживающему выводу, что единственное годное для сей цели прибежище – мой будуар. Но раз уж мы ступили на этот путь, надо, невзирая на препятствия, двигаться вперед, и я, укрепленная примером такого мученика, как доктор Олгуд, ради нашего медицинского сотрудничества готова поступиться собственными принципами. Я полагаю излишним говорить о риске, сопутствующем задуманному мероприятию, ибо Вам, безусловно, известно, что днем наш дом изобилует назойливыми бездельниками. К счастью, туземцы столь же взбалмошны, сколь любопытны, и в определенные даты они, охваченные языческим пылом, исчезают из виду, дабы исполнить тот или иной нелепый обряд. Одно такое празднество состоится в ближайшую пятницу, и я рассчитываю, что дом будет если не пуст, то хотя бы не столь многолюден. Однако данное обстоятельство не гасит, но лишь снижает риск, а потому необходимы меры предосторожности. Мой будуар на втором этаже, окна его выходят на реку; он расположен в дальней левой части особняка, если смотреть от баджры. Внизу есть дверка для золотарей, которые чистят мою гузл-кхана, уборную. По-моему, разумно воспользоваться этим входом. Обычно на ночь его запирают, но я присмотрю, чтобы в пятницу он был открыт. Я оставлю для Вас свечу, и Вы увидите лестницу, которая приведет Вас к гузл-кхана, смежную с моим будуаром. Наилучшее время для Вашего визита – одиннадцать вечера, когда челядь уйдет и дом стихнет. Не забудьте принести трактат, ибо доктор Олгуд уже требует его вернуть. Ваша К. Б. Через два года после первой заморской командировки Кесри вновь оказался в Бирме. Все не заладилось с самого начала. Еще на стадии комплектования экспедиционного отряда сипаи узнали, что поход обойдется им недешево – даже покупка волов для перевозки снаряжения предполагалась за их счет. Однако никакого довольствия, компенсирующего траты, не предусматривалось. В полку, печально известном ленью и неумелостью английских командиров, вскипело недовольство. Страсти до того накалились, что однажды солдаты отказались выйти на утреннее построение. На другой день в Барракпор внезапно прибыл Джанги Лаат (главнокомандующий по прозвищу Бог войны) в сопровождении двух английских полков и артиллерийской батареи. Отказникам велели сдать оружие, но они промедлили с исполнением приказа, и тогда Бог войны скомандовал батарее “огонь”. Многие сипаи были убиты, оставшиеся взяты под арест или разбежались. Одиннадцать человек повесили, других приговорили к каторге на дальних островах. Полк расформировали, знамена его уничтожили, номер части вычеркнули из армейского списка. Жестокие меры усмирили бойцов, но моральный дух экспедиционного отряда был низок, а в Бирме вообще скатился к нулю. Действовать приходилось в густых джунглях и необъятных болотах. Бирманцы, поднаторевшие в лесной войне, уклонялись от позиционных боев, в которых англичане были мастера, а условия местности не позволяли последним в полной мере использовать свое преимущество в артиллерии. С провиантом было крайне плохо: в округе никаких возделанных полей, в обезлюдевших деревнях еды не достать. В довершение всех бед отряд накрыло эпидемией лихорадки и поноса, настолько повальной, что во взводе Кесри дважды сменялись найки, и вторым назначенцем стал не кто иной, как Хукам Сингх. Однажды взвод выслали вперед на разведку. Бойцы вошли в деревушку, вылитый образ умиротворения: горстка хижин под сенью кокосовых пальм. Сипаям, уставшим после многочасового перехода, подобные деревеньки встречались не раз, и все обходилось без происшествий. Солдаты утратили бдительность, в результате чего напоролись на засаду. Хукам Сингха, возглавлявшего поиск, скосили первым. Кесри оказался рядом и прикрывал командира, получившего множественные ранения в ноги, покуда перегруппировавшийся взвод не отогнал бирманцев. Хукам Сингх был жив, но потерял много крови. Сипаи его перевязали и на импровизированных носилках, чередуясь, понесли к своим. Раненый был в полубреду, он то благодарил Кесри, спасшего ему жизнь, то просил у него прощения за прошлые обиды. Потом, когда в лазарете его передали санитарам, он схватил Кесри за руку и проговорил: – Я обязан тебе жизнью… никогда не забуду, что ты для меня сделал… Кесри не придал значения этим словам, посчитав их бредом, однако чуть позже его вызвал к себе Бхиро Сингх, уже ставший джемадаром. На основании отменной рекомендации Хукам Сингха, сказал он, командование батальона присвоило Кесри чин найка. Ошеломленный новостью, тот даже не сразу сообразил справиться о состоянии своего командира: – Кайсан бадан? Как он себя чувствует? – Военная служба для него окончена, – отрезал Бхиро Сингх. – Он вернется домой и будет залечивать раны. Следующая встреча Кесри и Хукам Сингха произошла очень нескоро. Тем временем отряд провел много боев в Аракане и Южной Бирме. Под Рангуном Кесри и сам был ранен, но, к счастью, рана оказалась “удачной”, то бишь легкой. Благодаря ранению он выиграл приз, вызвавший бешеную зависть сослуживцев. – Ну и везунчик этот Кесри! – сказал Ситул. – Просто пернул – и подбил куропатку! Приз состоял в том, что в Калькутту раненых отправляли небывалым чудом, которое на Востоке видели впервые, – пароходом “Энтерпрайз”. По возвращении в Барракпор Кесри сразу навестил Хукам Сингха в лагерном лазарете. Давний знакомец так изменился, словно стал вообще другим человеком: весьма заметная хромота, сильная худоба, лицо в обвисших складках кожи. Однако метаморфозы в речах и манерах были еще зримее внешних перемен. Если прежде в глазах Хукама тлел злой огонек, то теперь они светились покорной грустью. Он выглядел добряком, который наконец-то обрел внутреннюю гармонию. В последующие годы солдаты туземного полка беспрерывно воевали: то в Ассаме, то в Трипуре, то в Джанглмахалс[43]. Временами сипаи уезжали в отпуск, и через них Кесри получал вести о Хукам Сингхе. Он знал, что тот вернулся в родную деревню под Гхазипуром, и дядя нашел ему хорошую работу на опийной фабрике. Через пару лет после бирманской кампании Кесри вновь вызвали к Бхиро Сингху, который, став субедаром, достиг высшей ступени в чинах сипаев. Рядом с ним сидел его брат, джемадар Нирбхай Сингх. Верно ли, спросили они, что у Кесри имеется младшая незамужняя сестра? Вопрос застал Кесри врасплох, но, справившись с растерянностью, он подтвердил: да, так оно и есть. Братья поведали о полученном письме Хукам Сингха: вместе с братом Чанданом он побывал на ярмарке в Наянпуре, где от садху узнал про Дити. Теперь очень хочет на ней жениться и просит Кесри быть его сватом. – Но годен ли Хукам Сингх для супружества? – усомнился тот. – В последнюю нашу встречу он был весьма нездоров. – Племянник полностью оправился, осталась лишь хромота, сейчас все мысли его о женитьбе, – сказал Бхиро Сингх и, заметив, что не убедил собеседника, продолжил: – Что вам терять-то? Ведь звезды не благоволят твоей сестре, и она уже в том возрасте, когда мужа найти нелегко. А у жениха прекрасная работа и достаточно бигх[44] земли. Чем плохо наше предложение? Кесри понимал, что тут не поспоришь: родители, обеспокоенные видами дочери на замужество, обеими руками ухватятся за такой вариант, да и про жениха нынче худого слова не скажешь – он сильно переменился и уже не тот грубиян-задира, каким был прежде. И все же какая-то заноза в душе мешала отдать свою любимицу в семью Бхиро Сингха. Видимо, тот что-то прочел в лице Кесри, потому что сказал: – Ты, найк Кесри Сингх, подумай еще вот о чем: этот брак нас породнит, ты войдешь в нашу семью. А уж мы позаботимся, чтобы наш родич поскорее стал хавильдаром. Что скажешь? Может, прямо сейчас все и решим? Скоро я убываю в отпуск, и хорошо бы оженить племянника, пока я дома. Кесри распознал угрозу в этих словах. Очередное звание ему давно задерживали только потому, что Бхиро Сингх, батальонный субедар, не давал добро. Если сейчас отвергнуть его предложение, так и закончишь службу найком. Кесри глубоко вздохнул. – Будь по-вашему, – сказал он. – Я отпишу своим родным. Вскоре брак состоялся. Кесри не смог приехать на свадьбу, но Бхиро Сингх рассказывал, что все прошло замечательно вплоть до брачной ночи: целомудренная девственность новоиспеченной жены имела неоспоримое подтверждение. В конце года родные сообщили: Дити родила дочку, которую назвали Кабутри. На следующий год Кесри снова получил отпуск, третий за двенадцать лет службы. Он уже был отцом двух детей, мальчика и девочки, но дочку, родившуюся после второго отпуска, еще не видел. Пока Кесри был в Наянпуре, приехала Дити с малышкой. Сестра погостила всего три дня, вид у нее был слегка измученный, но в целом она как будто была довольна своей судьбой. Потом они увиделись только через четыре года, в очередной отпуск Кесри, но и тогда Дити ни на что не жаловалась. Перед возвращением в дом мужа она подарила брату портрет Кабутри собственного художества. Кесри и сейчас его хранил. Известие, что сестренка овдовела, его опечалило. Вот только странно, что родня не удосужилась сообщить о случившемся горе. Глава 6 4 ноября 1839 Хонам Два дня назад срочным порядком доставили письмо от Чжун Лоу-сы, который сейчас вместе с комиссаром Линем объезжает провинцию. Нам с Комптоном, говорилось в депеше, надлежит тотчас выехать в Вампоа, а затем паромом добраться до Хумэня, где расположена таможня, выдающая пропуска для прохода судов в Кантон. Дело было вот в чем: с Явы только что прибыло судно под британским флагом “Роял Саксон”, и капитан-англичанин изъявил желание доставить свой груз в Кантон. Он даже согласился подписать обязательство – мол, под страхом смерти зарекается от опийной торговли. Это стало хорошей новостью, ибо все последнее время капитан Эллиотт запрещал английским купцам давать подобные клятвы и заходить в Кантон. Но вот наконец появился знак, давно ожидаемый комиссаром Линем: британские торговцы, похоже, вознамерились пренебречь указанием полномочного представителя. Одно английское судно уже нарушило запрет, а коли и “Роял Саксон” войдет в Кантон, за ним наверняка последует масса других кораблей, что ознаменует крупную победу нового губернатора. Нам с Комптоном предстояло быть переводчиками, обеспечив полное и точное взаимопонимание между таможенниками и капитаном с его командой. Необходимость во мне была вызвана тем, что экипаж состоял в основном из ласкаров. Поскольку я считаюсь иностранцем, Чжун Лоу-сы вложил в письмо особый пропуск, избавлявший меня от чиновных придирок. Хумэнь стоит у пролива, который европейцы называют Бог или Бокка Тигрис – Тигриная пасть. От Гуанчжоу до Хумэня около ста восьмидесяти китайских ли (примерно шестьдесят миль), поездка на лодке обычно занимает полтора дня. Нужно поторапливаться, сказал Комптон, прилив достиг высшей отметки, а с отливом лодки тронутся в путь. Я сгонял домой за вещами, и потом мы встретились на причале Очко. Лодка доставила нас в Вампоа, где мы сели на паром до Хумэня. Это похожее на гусеницу судно было битком набито людьми, домашней живностью и грузами. Благодаря нашему особому пропуску мы отыскали тихий уголок, где обустроились на ночь. На другой день к вечеру прибыли в Хумэнь. Город небольшой, но соседствует с фортификационными сооружениями, самыми крупными на Жемчужной реке. Форт, чужеземцами прозванный Анунгхой, сторожит пролив, располагая внушительной орудийной батареей. Здесь берег круто уходит вверх, образуя холм, на вершине которого оборудована еще одна огневая позиция с мощными пушками. Таможня, конечный пункт нашей поездки, заметнее всех прочих строений в порту. Там мы узнали, что “Роял Саксон” уже на якорной стоянке и капитану велено завтра утром явиться для подписания бумаг. Меж тем от Гонконга вышла британская эскадра с капитаном Эллиоттом на борту, намереваясь, конечно же, блокировать непокорный корабль. Все вокруг были взвинчены до предела, гадая, что уготовил завтрашний день. Комптон рассчитывал, что мы заночуем в таможне либо какой-нибудь соседней конторе. Однако нам сказали, что для нас помещения нет, мол, вопрос с ночлегом решайте сами. Печатник расстроился, а я почувствовал облегчение, ибо, несмотря на официальный мандат, таможенники на меня смотрели косо, и мне вовсе не хотелось у них оставаться. Мы отправились искать пристанище, но все городские постоялые дворы были забиты под завязку: намечалось серьезное укрепление оборонительных сооружений Тигриной пасти, и в Хумэнь потоком хлынули рабочие и десятники.