– Чуп рах! – оборвал его субедар. – Тебе слова не давали! – Он снова обратился к Кесри: – Сегодня, хавильдар, нам стало известно, что твоя сестра и скотник сбежали сразу после смерти Хукам Сингха. Похоже, она заранее готовилась к побегу, ибо спрятала свою дочь. И потому сильно подозрение, что Хукам Сингх был отравлен. Однако мы это опустим, поскольку сей факт недоказуем. Но вот что определенно: пара тщательно спланировала свое бегство. Они решили записаться в гирмиты и отбыть на заморский остров Маврикий. Однако в пути мой брат Бхиро Сингх узнал беглецов, чем накликал свою смерть. Его убил любовник твоей сестры, и она ему в том помогла. Для Кесри все это было чистейшей воды вымыслом. – Э на хо саке, это какой-то кошмар! – Он недоуменно потряс головой. – Субедар-саиб, вы знаете, как я вас уважаю, но разве могу я поверить вашим словам? Сестра из деревни-то никогда не выезжала, какое уж тут бегство за море? Курам на смех. – Однако именно это и произошло, – сказал Нирбхай Сингх. – В Калькутте уже давно провели официальное расследование. Мы о том не знали, поскольку были в походе. Но все выводы и решения опубликованы на английском и хиндустани. – Он показал два бумажных листа: – Вот они. Мы их изучили, и никаких сомнений не осталось. Чандан Сингх и другие наши родичи ездили в Калькутту на слушания по делу, они хотели убедиться, что душегубы получат по заслугам. Но Господь уже сам распорядился: убийца Бхиро Сингха, любовник твоей сестры, сдох – он утонул, пытаясь сбежать с корабля. А вот сестра твоя жива, и пока она топчет эту землю, ни мне, ни моей семье не знать покоя, ибо невозможно забыть позор и бесчестье, какими покрыли нас, да и тебя, кстати, тоже. Кесри опять помотал головой: – Тут какая-то ошибка, речь о другой женщине, я знаю свою сестру… – Аур хам тохра се ачха се джаани таани! А вот я ее знаю получше тебя! – Потрясая кулаками, Чандан Сингх сорвался с места. – Сестра твоя – блядь и сука! Семь лет она жила по соседству, и уж мне есть что о ней порассказать! Изо дня в день, только выйдем в поля, она себя предлагает. Давай, говорит, заделай мне ребенка. Стыдись, отвечаю, ты жена моего брата! Но разве блядям ведом стыд? Ни с кем другим не вышло, так она спелась с грязным скотником. Люди своими глазами видели, как по утрам он от нее выползал, кого хочешь спроси… Кесри не успел опомниться, как ноги его сами сделали шаг вперед, одна рука схватила Чандана за грудки, а другая на коротком замахе нанесла удар, в который тело вложило свой вес. Губошлеп отлетел, врезавшись в парусиновую стенку шатра. Кесри изготовился к новому броску, но ему помешали – четверо навалились, заломили руки и развернули лицом к субедару, сохранявшему полное спокойствие. – Слушай меня, Кесри Сингх, – сказал он все так же сурово и монотонно. – Наша семья для тебя сделала много. Мы взяли тебя в этот полк, хоть ты не нашего рода. По доброте душевной мы тебя опекали, помогли тебе с чином, который нынче ты носишь. Мы пошли еще дальше, приняв в семью твою сестру, пересидевшую в девках чернавку и бесприданницу. Вот что мы для тебя сделали, однако ты ни разу не выказал благодарность, не дал понять, что ты это ценишь. За нашими спинами ты нас поносишь и смеешься над нами. Нам известно твое мнение, что без тебя полк никак не обойдется. Все это для нас не секрет. Мы мирились с твоими выходками, ибо щедры душой и умеем прощать. Тут мне доложили, что ты, узнав о смерти моего брата, накупил сластей для полковых девок! И вновь я промолчал, зная, что тебя накажут небеса. Так оно и случилось, ибо за то, что произошло, спуску нет. Наша семья запятнана, и сам ты замаран. Для тебя, Кесри Сингх, есть только один способ восстановить свою честь – ты должен доставить сюда сестру, чтобы она ответила за то, что сотворила. До той поры никто в полку – ни унтеры, ни рядовые – не станет с тобою пить и есть, не скажет тебе ни единого слова. Отныне здесь тебе места нет, а не захочешь уйти, ты станешь призраком. Утром я все объясню английским офицерам, они уважают наши решения касательно семейных и кастовых дел. Я скажу, что для нас ты – пария, изгой. В наших глазах ты просто бродячий пес, ты грязнее грязи. Твое пребывание в этом шатре нестерпимо, оно оскорбительно для нашего братства. Ты не смеешь переступать порог наших жилищ. Больше мне сказать нечего. – Субедар смачно харкнул на землю. – Сгинь с глаз моих, Кесри Сингх! Чтоб я тебя больше не видел! Глава 7 Дорожка от шатра субедара до палатки Кесри показалась нескончаемой. Несмотря на поздний час, в лагере было людно – сипаи, перешептываясь, кучковались возле палаток. Кесри прошел мимо солдат своей роты, но никто его не окликнул и даже не посмотрел в его сторону – все уже, конечно, знали, что он объявлен изгоем. Вокруг него образовалась пустота, словно он был источником заразы. Кесри чувствовал любопытные взгляды вслед, улавливал злорадный шепоток. Пусть бы кто-нибудь вякнул хоть слово, он охотно затеял бы драку. Но подобной радости ему не доставят – его боялись, никто не рискнет с ним связываться. Возле его палатки собачья свора грызлась из-за объедков, которые кто-то вывалил перед входом. Не сбавляя шага, Кесри прошел мимо псов – за ним, конечно, наблюдают, и черта с два он даст повод для злобного зубоскальства. В палатке все было перевернуто вверх дном, а денщик исчез. Похоже, малый не упустил возможность смыться, прихватив кое-что из пожитков командира. Кесри запалил свечу и, собирая разбросанные вещи, наткнулся на красочную картинку, нарисованную на куске ткани. Портрет девочки, выполненный смелыми мазками. Кесри тотчас узнал произведение Дити, изобразившей свою дочку Кабутри. Сестра подарила ему этот рисунок, когда в его последний отпуск они виделись в Наянпуре. Кесри присел на койку и, опершись локтями о колени, задумчиво уставился на портрет. Что же стало с Кабутри? А с Дити? Россказни о любовнике и бегстве за море не стоят выеденного яйца, но все же кое-что в этой истории правда – скажем, смерть Хукам Сингха. Здоровье бедняги неуклонно ухудшалось, и кончина его не столь уж неожиданна. Можно поверить и в то, что после смерти мужа Дити попыталась вырваться из хватки его семьи. С ней явно что-то случилось, но вот что? Потому-то, наверное, и молчали родные – видимо, дело настолько щекотливое, что его не раскроешь перед наемным писцом, которому обычно диктуют письма. Всю правду узнаешь, только оказавшись дома, но отпуска еще ждать и ждать. Кесри повалился на койку и замер, прислушиваясь к привычным лагерным звукам: звону колокола, отбившего время, смеху пьяных солдат, возвращавшихся из борделя, ржанию лошадей в стойлах. Где-то вдали молодой голос пел песню о побывке в родной деревне. Девятнадцать лет полк был домом и семьей Кесри, но вот теперь стало ясно, что они так и не сроднились. Мечтам его о чине субедара сбыться не суждено. Нирбхай Сингх с родичами этого никогда не допустят: они видели в нем незваного чужака и нашли бы способ ему воспрепятствовать. Противнее всего, что все это никакая не новость, в душе он всегда это знал, но только боялся признать. От мысли этой нахлынула неприязнь к себе и тем, кого считал товарищами по оружию. Вспомнилось, как он отмахивался от слов Гулаби, предупреждавшей о недоброжелателях. Теперь и ей придется оборвать с ним связь, иначе лишится своей должности в борделе – уж этим субедар озаботится. Кесри понимал, что ради Гулаби, да и собственного блага ему надо покинуть полк. Изгою нести службу невозможно, такие примеры уже бывали. Во власти субедара сделать так, что он не сможет исполнять свои обязанности: на утреннем построении никто не подчинится его приказам. Сомнений нет – придется уйти. Но вот куда? С его званием и должностью перевод в другую часть весьма затруднителен, отставка же означает потерю пенсии, до которой осталось всего ничего. Ну и как быть? Надо ж всем этим событиям подгадать такое время, когда он жутко устал и голова соображает плохо. Вытянувшись на койке, Кесри задремал. Когда он очнулся, рядом сидел Пагла-баба. – Чего ж ты дрыхнешь, Кесри? Не слыхал, что завтра Ми-саиб отбывает в Калькутту? Кесри рывком приподнялся: – Что-что? – Разве он тебя никуда не звал? Сразу вспомнилось предложение адъютанта. – Хочешь сказать, мне надо стать волонтером? – Ну да, а что еще остается? Кесри соскочил с койки и выглянул из палатки. Уже минула полночь, но в жилище адъютанта на другой стороне плаца по-прежнему горела лампа. – Ступай, не медли, – сказал Пагла-баба. Кесри схватил его за руку: – Сейчас иду. Слушай, у меня просьба: скажи Гулаби, чтоб ночью пришла, я хочу повидаться напоследок. – Тхик хай, ладно, передам. Пагла-баба исчез так же бесшумно, как появился. Расправив плечи, Кесри зашагал к палаткам англичан. Будь на месте капитана кто другой, он бы не решился беспокоить офицера в такой час. Но у них с Ми были иные отношения, и горевшая лампа в палатке адъютанта как будто говорила, что он кого-то поджидает. – Разрешите, Ми-саиб? – Кто там? – Капитан откинул входной клапан и выглянул наружу. – А, это ты, хавильдар. Заходи. Ми готовился к отъезду: возле койки набитый вещами сундук, на столе кипа бумаг. – Рано утром отбываю в Калькутту, – коротко известил капитан. – Я знаю, сэр. Потому и пришел. – Да? Ну говори. – Я хочу поехать с вами. – Вот как? – Так точно. Решил стать баламтёром. Капитан широко улыбнулся и протянул руку Кесри: – Ай да хавильдар! Молодчина! Не знаю, почему ты передумал, но я чертовски этому рад! Наигранная веселость и притворное неведение не обманули Кесри. Как всякий толковый адъютант, Ми был в курсе всего, что происходит в полку, никакие стычки и ссоры, кражи и дрязги не ускользали от его внимания. Для Кесри, побывавшего первым и наиболее доверенным информатором капитана, не было секретом, что в каждой роте или взводе у него есть осведомители. Весть о сходке в шатре субедара тотчас достигла его ушей, и он, конечно, мгновенно понял, чем она грозит Кесри. В полку и раньше объявляли изгоями не только сипаев, но и английских офицеров, которых, как в таких случаях говорилось, “отправляли в Ковентри”, то бишь подвергали остракизму. Кесри понял, что вовсе не по неведению, но из тактичности адъютант не обмолвился о его бедах. – Спасибо вам, каптан-саиб, – сказал он, растроганный донельзя. – Значит, решено, – отмахнулся от благодарности капитан. – Не думаю, что командир полка станет возражать, но давай-ка подпишем бумаги прямо сейчас, чтоб утром сразу их подать. Оформляя документы, он был деловит, и только, но, покончив с бумажной волокитой, встал из-за складного столика и обнял Кесри за плечи. – Я очень рад, что ты едешь, хавильдар, – сказал он с необычной серьезностью. – И сильно на это надеялся. Вряд в полку найдутся два других человека столь близких, как мы с тобой. От подобной прямоты Кесри опешил. Сам он не сумел бы так сказать, но его поразила верность этих слов. После почти двадцати лет совместной службы никто из однополчан ему не посочувствовал, и единственный, кто дружески его обнял, был человек не его касты и цвета кожи, но англичанин, от кого это никак не ожидалось. У Кесри защипало глаза, и он с изумлением понял, что сейчас расплачется. К счастью, разговор уже завершался. – Ну вот и ладно, – сказал адъютант. – Утром после завтрака подойди к офицерской столовой. – Слушаюсь. – Кесри отсалютовал и вышел из палатки. Была глухая ночь, городок опустел. Кесри вернулся к себе и собрал вещи в дорогу, то и дело прислушиваясь, не раздадутся ли шаги Гулаби, хотя в душе знал, что она не придет. Обиды он не держал – если б их застукали, ее бы ждало суровое наказание, и, конечно, безрассудно так рисковать куском хлеба, своим и подопечных девушек. Все это Кесри прекрасно понимал, однако мысль, что они больше никогда не увидятся, наполняла печалью. Никто так не знал его ран, как она. Проворные пальчики ее вдыхали жизнь в грубые рубцы и творили чудеса, превращая старые раны в оазисы наслаждения. Казалось, сейчас все его шрамы вопиют об этих руках. Вспомнилась их первая встреча, когда он, зеленый рекрут, пришел к Гулаби, а его внутренний голос увещевал, что в свой срок за удовольствие взыщут высокую плату. И вот такой день настал. Кесри твердо решил, что отныне он вновь исповедует самодисциплину и воздержание, забытые по вступлении в полк, – возвращение к брахмачарье[46] станет карой за годы солдатской распущенности. Вспомнились бои, перестрелки, былая гордость за свой полк, и во рту возникла противная горечь. Но ведь именно Дити способствовала тому, что он оказался в этом полку. Не знак ли судьбы, что она же стала причиной ухода из него? Однако злости на сестру не было. Во всем виноват он один: предался тщетной надежде и ради собственных амбиций пожертвовал своей любимицей, отдав ее в семью Бхиро Сингха, хотя отлично знал, что там за люди. И если теперь Дити потребовала расплаты, винить ее в том нельзя.