После той ночи любви Захарий себя чувствовал еще хуже, чем предрекала мадам: его не только снедали угрызения совести, вдобавок он холодел от страха перед вероятным возмездием мистера Бернэма, знаки всесилья которого мерещились повсюду. Что Берра-саиб с ним сделает, прознав о неверности жены? Содрогаясь от этой мысли, Захарий крыл себя последними словами за бездумный риск ради единственной ночи удовольствия. Но, как ни странно, раскаянью не удавалось полностью стереть память о тех ночных событиях. Пусть в голове мутилось от дурных предчувствий, однако тело откликалось зудом, когда иные его органы доставали из собственных кладовых воспоминания о пережитом взрыве наслаждения. И тогда самобичевание превращалось в сожаление – Захарий крыл себя последними словами уже за то, что не продлил ту ночь, ловя себя на мысли, что готов отдать все на свете, лишь бы она еще разок повторилась. Конечно, это было невозможно. В словах мадам “наш единственный и последний раз” звучала бесповоротность приговора. Захарий часто говорил их себе, и они служили этаким утешением, когда бремя вины и страха становилось уж вовсе нестерпимым. Но порой тон этих слов, гулким эхом звучавших в голове, вдруг менялся, теряя свою прежнюю непоколебимость. И тогда одна мысль цеплялась за другую, и возникали мечты о получении очередной записки, сулящей бег стремглав через лужайку на новое свиданье в будуаре. Однако записка, столь желанная и пугающая, так и не пришла. Да что записка – минула неделя, потом другая, а он не видел миссис Бернэм даже издали, но только ее тень на занавеси дребезжавшей коляски, которая увозила хозяйку на какой-нибудь прием, лекцию или праздник. Столь долгое молчание пугало все больше. Вполне возможно, что мадам сожалеет о своей измене и теперь, выискивая способ себя обелить, измыслит какую-нибудь небылицу. В Балтиморе ходили рассказы о знатных дамах, которые соблазняли своих рабов, а потом обвиняли их в таких преступлениях, что язык не повернется сказать. Однажды Захария, охваченного приступом страхов, вдруг посетила мысль: что, если мадам избегает его потому, что их совместная ночь увенчалась беременностью? Вероятность этого разодрала в лохмотья остатки душевного покоя. Захарий трудился над резными боковинами носа, но теперь отложил инструменты и стал обдумывать, как исхитриться, чтобы найти способ свидеться с миссис Бернэм наедине. Может, проникнуть в ее будуар, сломав щеколду на двери черного хода? Однако на этот вариант не хватало духу, ибо воспаленный мозг неустанно представлял миссис Бернэм с револьвером в руке, перечисляя причины, по которым она может спустить курок. Захарий уже совершенно извелся в поисках плана, и тут к нему заглянул мистер Дафти. Старый лоцман пригласил его на полдник, который устраивал на следующей неделе. В своем нынешнем состоянии Захарий был не расположен ходить по гостям, но душевная сумятица не позволила ему придумать убедительную отговорку. – Спасибо, мистер Дафти, вот только, боюсь, у меня нет приличной одежды, – промямлил он. Лоцман добродушно посмеялся. – Что ж, мой юный друг, вы можете опять завернуться в тогу. Уверен, это позабавит миссис Бернэм. В прошлый раз она так хохотала – мол, вы смотритесь самой баядеристой баядеркой. Услышав ее имя, Захарий лихорадочно обдумал возникший вариант, потом поскреб подбородок и сказал, стараясь, чтоб вышло небрежно: – Вот как? Миссис Бернэм тоже там будет? – Да, а также другие дамочки и барышни. Однако у нас нехватка кавалеров, и миссис Дафти послала меня заарканить вас. – Я буду непременно. Благодарю вас, мистер Дафти. – Добро. Кстати, если желаете экипироваться задешево, смотайтесь на воскресную распродажу. Там частенько сбывают пожитки недавно усопших, и вы за гроши приобретете все необходимое. В воскресенье Захарий, решив последовать совету, достал кошелек, хранившийся под тюфяком. Он пересчитал свои жалкие монетки, и все его прочие тяготы показались пустячными по сравнению с проклятой нищетой. Взгляд его упал на позолоченные бра, украшавшие стены каюты. На базаре легко загнать пару штук, а пропажи никто не заметит. Он подошел к стене и осмотрел светильник: всего-то дела – выдернуть два-три гвоздя. Вооружившись ломиком, Захарий уже хотел поддеть бра, но вдруг остановился. Казалось, перед ним раскрылся темный неизведанный тоннель под названием Воровство, и он не смог заставить себя войти в него. Захарий отбросил ломик и сунул жалкие гроши в карман штанов. Долгий пеший путь привел его в центр Калькутты, где он, спросив у прохожих, отыскал распродажу на Расселл-стрит. Покупка костюма недавно почившего аптекаря по фамилии Квинн почти полностью исчерпала его финансы. Лишь утром в день приема у Дафти Захарий почуял странный запах, исходивший от костюма, – плесени, пота и каких-то лекарств, но что-либо предпринимать было уже поздно. Надежда, что как-нибудь обойдется, оказалась тщетной: слуга, открывший дверь дома Дафти, тотчас узнал костюм и завопил как резаный: – Квинн-саиб? Гляньте, Квинн-саиб восстал из мертвых! Шум привлек мистера Дафти, который тоже удивленно воскликнул: – Бог ты мой, никак вы в шмутках старины Квинна? Знаете, у него был всего один костюм, ни в чем другом его не видели. В аптеке, что за углом, миссис Дафти и все городские дамы покупали у него опийную настойку. – Откуда мне знать-то? – вспылил Захарий. – Вы же сами посоветовали распродажу! – Ладно, ничего. Не раздеваться же теперь. Берите курс на залу и там бросайте якорь. Едва переступив порог гостиной, на кушетке в дальнем конце комнаты Захарий увидел миссис Бернэм. Она была в изящном платье из розового тюля с отделкой тесьмой цвета густого красного вина; лицо ее в ореоле локонов обрамлял капор сердцевидной формы, украшенный пером, которое чуть покачивалось под взмахами подвешенного опахала, гонявшего жаркий воздух. Захарий явно был в поле ее зрения, но она как будто не замечала его и в своей обычной манере томного равнодушия продолжала беседу с двумя сурового вида дамами. Почти сразу взгляд Захария метнулся на ее живот. С той памятной ночи минуло семь недель, и если исходом ее, не дай бог, стала беременность, то признаки уже должны бы проявиться. Страхи эти ничем не подтвердились, но Захарий все не мог оторвать глаз от мадам. И тут воображение сыграло с ним злую шутку, сорвав с миссис Бернэм пену розовой ткани и явив скрытое под ее покровом. Он вновь узрел восхитительную чащу пушистых завитков внизу крутого склона ее живота. Вспомнил, с какой легкостью проскользнул сквозь тот шелковистый полог в гостеприимное тепло, звавшее проникнуть еще глубже, до самого недосягаемого края; в том приюте ему были так рады, что возникало впечатление, будто он допущен в империю, о подданстве которой не смел и помыслить. Но вот видение угасло, и Захарий, вновь уловив затхлый запах своего наряда, уже и сам не верил, что его наиболее сокровенная часть когда-то была столь душевно привечена той, кто сейчас не подал ни единого знака о том, что давний знакомец узнан и одетым. Несправедливость этого раздула искры своенравия, подтолкнувшего Захария ближе к кушетке. Засвидетельствовать свое почтение миссис Бернэм вполне естественно, говорил он себе, ведь ни для кого не секрет, что он работник ее супруга, человек, можно сказать, приближенный, да и сама она не так давно танцевала с ним на балу. Миссис Бернэм непринужденно болтала с дамами и по-прежнему не обращала на него внимания. Захарий слышал ее переливчатый голос: – Уверяю вас, дорогая Августа, виною этим китайским неприятностям комиссар Линь. Муж говорит, он чудовище, истинный демон… Как будто невероятно увлеченная своим рассказом, она не замечала Захария до тех пор, пока он, встав прямо перед ней, не отвесил поклон. Мадам чуть вздрогнула и подняла взгляд: – Уф, напугали! Ах, это вы, мистер… э-э… Ну так вот… Небрежный кивок ее означал не столько приветствие, сколько повеление уйти, и она продолжила разговор с дамами. Ошеломленный этакой спесью, Захарий резко отвернулся, пряча пламенеющие щеки, и поспешил прочь, но успел услышать свистящий шепоток: – Простите, милая Августа, что не представила этого человека, но я, хоть убейте, не помню его имени. Ну да ладно, он никто, просто молотчик мистера Бернэма. – Молотчик, говорите? От него так пахнет, что я приняла его за толмача. – И зачем только Дафти его позвали? – Надо с ними поговорить, а то скоро начнут приглашать садовников и кожемяк. Захария будто стегнули жгучим кнутом, он еле сдержался, чтобы не зажать уши. Оставаться здесь было свыше его сил, и он, наскоро извинившись перед мистером Дафти, поспешил к выходу. Уже надевая шляпу, Захарий глянул через плечо и поймал взгляд миссис Бернэм. Глаза их встретились всего на миг, но этого хватило, чтобы взгляд ее вонзился в память, точно якорная лапа в песчаное дно. После поездки в Васай от Задиг-бея не было никаких вестей. Зная, что он собирался в Коломбо, Ширин уже сомневалась, увидятся ли они до его отъезда. С каждым днем вопрос этот занимал ее все больше, что приводило в смятение, ибо казалось неприличным уделять ему столько внимания. Она пыталась себя убедить, что Задиг был другом Бахрама и лишь потому так часто посещает ее мысли. Порой она себе говорила, что появление его в ее жизни – это знак: в горестный час бытия сам Бахрам прислал своего друга, дабы тот распахнул окно и впустил глоток свежего воздуха в мрачную духоту ее существования. Имейся способ связаться с Задигом напрямую, она бы, наверное, так и поступила. Но возможность общения с ним предоставлялась только через Вико, и было неловко обращаться к управляющему с подобной просьбой. Прошел месяц, Задиг молчал, и Ширин решила, что он уже уехал. Насколько же велико было ее удивление, когда Вико вдруг сказал, что часовщик просит о встрече. Через посредничество управляющего договорились свидеться в той же католической церкви. Ширин приехала чуть раньше условленного часа, но Задиг уже был на месте – сидел в дальнем углу за колонной, где они беседовали в прошлый раз. Увидев ее, он встал и отвесил поклон: – Доброе утро, биби-джи. – Здравствуйте, Задиг-бей. – Усевшись на скамью, Ширин подняла накидку. – Стало быть, вы уезжаете из Бомбея? – Да, биби-джи. – Задиг слегка замялся. – Близится Рождество, я должен быть с детьми и внуками. Но, прежде чем уехать, я хочу поделиться новостями. – Да? Какими же? – Из Лондона. Мне шепнули, что лорд Палмерстон, министр иностранных дел, принял решение об отправке экспедиционного корпуса в Китай. Его формируют в Индии, половина состава – сипаи, здесь же окажут основную финансовую поддержку. Секретная подготовка уже идет в Калькутте. Все это затевается давно, но будет объявлено лишь при полной готовности. – Как вы об этом узнали? – Вам, наверное, известно, что Уильям Джардин – большая фигура в торговле с Китаем и главный партнер Джамсет-джи Джиджибоя, купца-парса? – Конечно, я это знаю. – Так вот, Джардин помог министру спланировать отправку корпуса. Недавно я узнал о его письме к Джамсет-джи с просьбой о поддержке от бомбейских купцов. Он дал ясно понять, что главная цель экспедиции – вырвать компенсацию за конфискованный опий, и, конечно, первыми ее получат те, кто оказал содействие корпусу. – То есть вы считаете, что выплаты все же состоятся? – Я в этом уверен. Как друг Бахрама, я должен вас уведомить, биби-джи: чрезвычайно важно, чтобы кто-то представлял ваши интересы. Поскольку больше некому, вам самой надо ехать в Китай. Я знаю, этого пожелал бы и Бахрам-бхай. Ширин вздохнула. – Но вы же понимаете, что для женщины, да еще вдовы, такая поездка весьма затруднительна. – Помилуйте, европейки, например, разъезжают по всему свету. А вы образованны, владеете английским, вы дочь сета Рустам-джи Мистри, который строил отменные корабли, бороздившие моря и океаны. В чем же трудность? – Предположим, я поеду, но где я буду жить? – Я напишу своим друзьям в Макао, они подыщут вам съемное жилье. Ширин покачала головой: – Однако много и других сложностей, Задиг-бей. Как такую поездку осилить финансово? Где взять деньги на дорогу? У меня есть только кое-какие припрятанные драгоценности, но Бахрам, знаете ли, не оставил ничего, кроме долгов. Задиг, возражая, покачал пальцем: