– Это не так, биби-джи. Бахрам был очень щедр к друзьям и много чего им оставил – вот, скажем, мне. – В смысле? Что он оставил вам? – За эти годы он преподнес мне массу подарков и многажды оказывал любезность. То есть всю жизнь вроде как одалживал мне. Поскольку вы его вдова, с моей стороны будет правильным вернуть эти долги, оплатив ваш проезд. Ширин почувствовала, как кровь бросилась в лицо. – Я вовсе не это имела в виду, я не могу принять ваших денег. – Почему? – не сдавался Задиг. – Это было бы просто возвратом моего долга Бахрам-бхаю. Даже не так – это стало бы моим вложением капитала. Как получите долю мужа, рассчитаетесь со мной. Если угодно, с десятипроцентной надбавкой. Ширин покачала головой: – Пусть так, но что я скажу родным? Они захотят узнать, откуда взялись деньги. – Скажите правду: мол, припрятали драгоценности и теперь решили их продать. Иного вашим близким знать не нужно. – Вы не понимаете, Задиг-бей… – Ширин потеребила край сари. – Деньги – всего лишь малая часть проблемы. Я должна учитывать репутацию семьи. Едва станет известно, что я, вдова, намерена в одиночку отправиться в Китай, разразится грандиозный скандал. Возможно, панчаят изгонит меня из общины парсов. И потом, я обязана подумать о дочерях. Они изведутся от беспокойства за меня. Задиг раздумчиво почесал подбородок. – Я об этом думал и, кажется, нашел решение. Как вы знаете, Роза, кузина Вико, одно время жила в Макао, где работала на Мизерикордию, католическую благотворительную организацию, опекающую больницы и приюты. Монахини зовут ее обратно, и она хотела бы вернуться, но дорога ей не по карману. Роза охотно составит вам компанию, если будет оплачен ее проезд. Я уже переговорил с ней. Семья не сможет воспрепятствовать вашему путешествию с компаньонкой, верно? Идея не успокоила, но еще больше расстроила Ширин. – Как же я устрою нашу поездку? – Она стукнула себя ладонью по лбу. – Это слишком трудно, сама я не справлюсь. Задиг-бей легко коснулся ее руки. – Прошу вас, не стоит так огорчаться. Рассуждайте спокойно. Мы с Вико поможем вам все уладить. Знаете, на будущий год мне тоже надо в Китай. И я так устрою, что вы, Роза и я поплывем на одном корабле. Он непременно сделает остановку в Коломбо, где я к вам присоединюсь. Вико известит меня о дате, чтобы я забронировал себе место. Щеки Ширин уже горели, точно ошпаренные. – Но что скажут люди, узнав о нашем совместном путешествии? Народ горазд на сплетни. – А кто узнает? Но даже если вдруг узнают, мы скажем, мол, по чистой случайности оказались на одном корабле. Для меня же, признаюсь, путешествие с вами стало бы истинным удовольствием… – Задиг осекся, кашлянул в кулак и проговорил, как будто исправляя оплошность: – То есть для меня удовольствие быть к вашим услугам в дороге, а в Сингапуре устроить встречу с Фредди. Ширин прижала ладони к щекам: – Замолчите, пожалуйста, замолчите! Я не могу решиться вот так – по щелчку пальцев. – Она встала и закрылась накидкой. – Мне нужно время. Задиг тоже поднялся. – Биби-джи, не тревожьтесь о мелочах, – тихо произнес он. – Трудности эти надуманные. Как только примете решение, все встанет на место. Часовщик уже завоевал ее доверие, но пока не хватало духу броситься в омут с головой. – Позвольте мне все обдумать, Задиг-бей. Как буду готова, через Вико я вас извещу. А сейчас давайте распрощаемся. 18 ноября 1839 Хонам Трагедия в Хумэни взбудоражила комиссара Линя и его окружение, что никак не отразилось на облике Кантона. Здешняя жизнь идет своим чередом, люди занимаются повседневными делами, и это, по мнению Комптона, целиком совпадает с желанием властей. Даже официальные донесения преуменьшили событие: в Пекин сообщили о небольшом столкновении, в котором серьезно пострадали и британцы. Комптон считает, это сделано во избежание паники, но, по-моему, тут еще попытка сохранить лицо и отвести от себя императорский гнев. Однако подспудно бой этот многим открыл глаза. Скажем, Комптон до глубины души потрясен тем, что видел в Хумэни. Нынче проявилась его склонность досадовать и тревожиться, обычно скрытая за показной веселостью. Он не стыдится этой своей черты и в ответ на укоры цитирует Мэн-цзы[47], что-нибудь вроде “Беспокойство о напастях позволяет выжить, а благодушие ведет к катастрофе”. Теперь его раздражительность частенько достигает точки кипения. Прежде он весьма равнодушно воспринимал переводы текстов. Но сейчас язык, похоже, стал полем брани, а слова – оружием. Порой Комптон взрывается от негодования, читая английские переводы китайских официальных документов. – Вы только гляньте, А-Нил! Посмотрите, как искажен смысл! Он оспаривает абсолютно все, даже само слово “Китай” на английском: – В китайском языке нет такого названия, английский же заимствовал его из санскрита и пали. Китайцы используют иной термин, который по-английски ошибочно представлен как “Срединное царство”. На его взгляд, более точный перевод – “Центральные государства”, что, видимо, сродни нашей индийской Мадхьядеши[48]. Всего больше его бесит перевод китайского иероглифа “и” как “варвар”. Этот иероглиф, говорит он, всегда использовался для обозначения того, кто родом не из Центральных государств, иными словами – иностранец. До недавних пор американцы и англичане так его и переводили. Однако в последнее время некоторые переводчики настаивают, что “и” означает “варвар”. Им неоднократно указывали, что слово это применяется в отношении многих известных и почитаемых в Китае людей вплоть до нынешней правящей династии, однако они считают, что знают лучше. Кое-кто из них печально известен контрабандой опия и умышленно коверкает китайский язык, дабы создать неприятности. Поскольку капитан Эллиотт и его начальство не владеют китайским, они принимают на веру сказанное этими переводчиками и убеждены, что слово “и” наделено оскорбительным оттенком. В результате возник повод для большого недовольства. Все это доводит Комптона до белого каления: – Всезнайки, будь они неладны! Как смеют они заявлять, что в их “варваре” и нашем “и” отражен один и тот же образ? Мат доу гаа, сплошное вранье! И я бы, наверное, возражал, если б “чужеземца” – на санскрите явана, на бенгали джобан – переводили “варваром”. Пожалуй, Комптон прав в том, что англичане умышленно используют это слово, ибо нас-то и считают варварами. Они хотят войны, ищут для нее повод, им сгодится даже лексема. Однако бой в Хумэни имел кое-какие хорошие последствия, в том числе и для Комптона. К примеру, комиссар Линь стал обращать больше внимания на перевод текстов и сбор информации. В итоге положение Чжун Лоу-сы в официальных кругах значительно укрепилось. Комптон этим очень гордится, ибо его наставнику наконец-то воздали должное. По словам Комптона, мандарины всегда считали изучение заморского бытия делом неважным и даже малопочтенным. Чжун Лоу-сы не брезгует общаться с моряками, судовладельцами, купцами, переселенцами и прочими, но многие его коллеги находят это неподобающим, ибо в глазах китайского чиновничества данный класс неблагонадежен. Вот потому-то долгое время трудами старца пренебрегали. Он смог продолжить свою работу, когда слух о ней достиг ушей бывшего губернатора провинции Гуандун, желавшего больше знать о чужеземных торговцах и их странах. Благодаря ему Чжун Лоу-сы получил должность в престижном учебном заведении, и вот так Комптон оказался на его орбите. Семья печатника не одаривала мир учеными и государственными деятелями; сын компрадора, Комптон вырос на Жемчужной реке в тесном соседстве с иноземными моряками и дельцами, которые обучили его английскому языку, поведали о заморских странах и наградили английским именем. И он не один такой – на берегах Жемчужной сотни тысяч людей, которые зарабатывают на жизнь торговлей, близко общаясь с иноземцами. У многих есть осевшие на чужбине родственники, и потому они в курсе того, что происходит в иных странах. Однако познания их редко пробиваются к ученым и чиновникам у кормила власти. Кроме того, простые китайцы отнюдь не горят желанием попасть на заметку мандаринам – какое им дело, что те думают об устройстве мира? Веками народ живет по пословице “До Бога высоко, до царя далеко”. Что ж, верно: не буди лихо, пока оно тихо. Я полагаю, точно так же было в Бенгалии и Индостане во времена европейского нашествия и даже раньше. Великие мудрецы и государственные мужи мало интересовались внешним миром, а потом в один прекрасный день он взял и поглотил их. После унижения, пережитого на приеме у Дафти, Захария утешало только одно – воспоминание о прощальном взгляде, брошенном миссис Бернэм. Если б не тот мимолетный взгляд, он бы уже поверил, что волшебная ночь в будуаре была лишь плодом его воображения, а сам он и впрямь “никто, просто молотчик”. Именно это воспоминание породило тревогу, когда через пару дней возле баджры появился слуга с подносом бледно-желтых сластей. Что за дела? Вопрос-другой разъяснил, что это угощение в честь большого праздника, ради которого Берра-биби объявила челяди непредвиденный выходной. Отказаться было, конечно, нельзя, и Захарий отнес угощение в каюту. Пристроив поднос на стол, он разглядывал сласти, укрытые серебристой фольгой. Что означает сей дар? В нем зашифровано какое-то послание? Слуга не сказал прямо, что угощение от хозяйки, однако все в доме происходило только с ее ведома. Захарий лег на кровать и закрыл глаза, чтобы не смотреть на особняк и ни в коем разе не позволить воображению проникнуть в будуар. Хватит с него немыслимых мук последних недель, новых картин уже не вынести. Он лежал навзничь, стараясь не прислушиваться к голосам слуг, шумно покидавших имение. Скоро оно совсем опустеет… Захарий постарался изгнать эту мысль, но потерпел неудачу и тогда решил, что лучше ему отправиться в город. Сунув в карман последние медяки, он зашагал к киддерпорским докам, где в излюбленном матросами притоне заказал порцию карибата и стакан разбавленного грога. Желая убить время, он вступал в разговоры с незнакомцами и выставлял им скверную выпивку, покуда карман его не оскудел. Захарий так и сидел бы до утра, но вот незадача – по случаю праздника питейная закрылась раньше, и еще до полуночи он вернулся к баджре. Особняк был темен, все слуги разошлись, и только пара сторожей дремала у ворот. Захарий уже ступил на сходни, когда вдруг заметил огонек, мелькнувший в отдалении. Он присмотрелся, но больше его не увидел. Внезапно возникла мысль, что в дом пробрался злоумышленник. Необходимо проверить. Ноги сами понесли его к особняку, и он дал себе слово, что только наскоро осмотрится, удостоверившись, что все благополучно. В памяти был свеж ранее проложенный маршрут, и Захарий крадучись проскользнул к дереву перед будуаром, в зашторенном окне которого виднелась полоска света. Не обнаружив никаких следов злоумышленника, он решил, что, пожалуй, надо проверить, хорошо ли заперта дверь черного хода. На цыпочках одолев гравийную дорожку, Захарий дернул дверь, и та вдруг распахнулась. На первой ступеньке лестницы опять стояла зажженная свеча. Он задвинул щеколду и взял свечу. Отступать было поздно. Захарий бесшумно поднялся по лестнице, секунду-другую помедлил в уборной, вдыхая надушенный воздух, и шагнул к дверям будуара, изнутри озаренным ярким золотистым светом. Скрестив руки на груди, в белой ночной сорочке она стояла возле кровати, распущенные волосы ее каштановыми волнами ниспадали на плечи. Они смотрели друг на друга, потом чуть слышно она сказала: – Добрый вечер, мистер Рейд… – Добрый вечер, миссис Бернэм, – ответил он и поспешно добавил: – Я только хотел убедиться, что здесь все в порядке. – Вы очень заботливы. – Она подошла ближе. – У вас рубашка порвана. Палец ее проскользнул в прореху на рукаве, легонько царапнув ногтем, а потом вдруг она прильнула к нему всем телом, и оба, слившись в тесном объятье, повалились на шелковые простыни и пуховые подушки кровати. Казалось, будто ночные фантазии воплотились в жизнь, став неправдоподобно реальными, и наслаждение было так велико, что Захарий уже забыл о страхах, терзавших его последнее время. Однако те были живы и неожиданно о себе напомнили, после чего над ухом его раздался огорченный шепот: – Что случилось? Почему ты остановился? Ты же еще не излился?