– Нет, нельзя, – прохрипел Захарий. – Это слишком опасно, мы не можем так рисковать. После того раза я весь извелся от страха, что ты забеременела. Миссис Бернэм притянула его к себе и поцеловала. – Напрасно тревожился, – прошептала она. – Все обошлось. – Откуда ты знаешь? – Месячные подсказали. Захария накрыло волной облегчения. – Ох, слава богу! – К счастью, и сейчас безопасно. Ты можешь кончить куда угодно и когда пожелаешь. – Нет! – Захарий ухмыльнулся и помотал головой. – Только после тебя. Довольно долго им было не до разговоров, и лишь потом, когда оба чуть отдышались, и она, прикорнув к нему, стала нашептывать всякие нежности, Захарий вспомнил о ране, донимавшей его последние недели. – Вот сейчас ты лежишь и мурлычешь, – сказал он грубовато, – а тогда, у Дафти, притворилась, будто не знаешь меня – мол, он никто, просто молотчик. Миссис Бернэм вскинулась, обиженно воскликнув: – Какой ты жестокий! Теперь будешь этим меня укорять? Ты даже не представляешь, как было тяжело такое сказать. Неужто не понимаешь, что я ужасно боялась выдать себя с головой, а это случилось бы, признай я наше знакомство. Августа Свайно, что сидела рядом, известная городская сплетница, ничто не укроется от ее лисьих глаз. Это она погубила бедняжку Амелию Миддлтон: на званом обеде поймала ее перегляд со слугой и тотчас смекнула, где собака зарыта. Не прошло и двух недель, как муж развелся с Амелией и отправил ее обратно в Англию. Говорят, она закончила свои дни в блэкпулском борделе. Захарий ощутил неприятный холодок в теле. – Значит, вот что нам суждено: всегда оставаться биби и кхидматгаром, госпожой и молотчиком? – О нет, мой милый, – улыбнулась миссис Бернэм. – Скоро мы сделаем из тебя саиба. Но никто не должен знать, какой ценой, иначе мы погибли. Захарий повернул голову, чтобы видеть ее глаза. – Выходит, ты хочешь от меня избавиться? Она не отвела взгляд. – По-моему, мы оба, дорогой мой, понимаем, что ни одному из нас не хватит сил избавиться от другого, правда? Вы, мистер Рейд, превратили меня в слабую беспутную ослицу. И я утешаюсь лишь тем, что помогаю вам одолеть ваш недуг. – Так почему не излечить меня окончательно? Давай сбежим, а? Миссис Бернэм рассмеялась. – Теперь кто у нас выставляет себя ослом? Ты же понимаешь, что мне отнюдь не подходит статус любовницы молотчика и прозябанье с ним в сырой лачуге. И потом, если целыми днями я буду рядом, я быстро тебе надоем. Через неделю-другую ты смоешься с какой-нибудь своей ровесницей, а что станет со мною? Я кончу уличной девкой, пристающей к прохожим: “Мужчина, пошалить не интересуетесь?” – Она провела пальцами по его щеке. – Нет, мой милый, довольно скоро придет день, когда мы расстанемся навсегда. Но перед тем свидимся в последний раз, проведем ночь в восторге любви, а уж потом распрощаемся, и каждый пойдет своей дорогой. – Ты обещаешь? – Да, обещаю. И вновь они сплелись в объятьях, которые разомкнули уже на рассвете. Пока Захарий натягивал штаны и рубаху, миссис Бернэм выбралась из постели, а потом взяла его за руку и что-то в нее вложила. Разжав ладонь, Захарий увидел три большие золотые монеты. – Мать честная! – Он бросил деньги на смятые влажные простыни. – Я не могу это взять. – Почему? – Подобрав монеты, миссис Бернэм зашла ему за спину, обняла и тесно прижалась. – Раз ты станешь саибом, тебе нужна подобающая одежда, верно? – Только я не желаю заполучить ее вот так. – А если так? – Она сунула руку в карман его штанов и одну за другой выпустила монеты. – Перестань! – Захарий попытался вытащить ее руку, но та вцепилась в его промежность и категорически отказывалась вылезать. – Это всего лишь ссуда, – прошептала миссис Бернэм, языком щекоча ему ухо. – Вернешь, когда разбогатеешь. – А я разбогатею? – Несомненно. Вдвоем мы изловчимся превратить тебя в самого богатого на свете саиба из молотчиков. Рука ее затеяла игру в карманный бильярд, и Захарий забыл о монетах. Развернувшись, он подхватил миссис Бернэм на руки и уложил на кровать. – Нет! – воскликнула она. – Тебе пора уходить! Не успеем! – И то правда, – усмехнулся Захарий. – Времени в обрез. Оставшиеся минуты были потрачены не впустую, и только на баджре звяканье в кармане напомнило о монетах. Две гинеи Захарий припрятал, а третью, на другой день сгоняв в город, пустил на заказ нарядного костюма. Глава 8 Дорога из Рангпура в Калькутту заняла около двух недель, и большую часть времени капитан Ми и Кесри провели на речном корабле, плывшем по Брахмапутре. Кесри восстанавливал душевные силы и благоденствовал, ибо всю работу выполняла корабельная команда. Отменными блюдами кок оправдывал свою высокую репутацию у речников – из свежей рыбы, купленной по пути, он творил чудеса. Ми запасся обычным походным рационом из солонины, галет и прочего, чем его и кормил денщик. Однако вскоре капитан, подустав от однообразия меню, намекнул, что не отказался бы от тарелки карибата, давно пришедшегося по вкусу. Будь на корабле другие офицеры, Ми не смог бы стать сотрапезником Кесри, но сейчас получил прекрасную возможность похерить сословные правила не только в еде, но и выпивке: когда судно вставало на причал и команда удалялась в подпалубный кубрик, оба угощались пивом из адъютантских запасов. – Но это лишь потому, что мы не на службе, хавильдар. Гляди не проболтайся! – Никак нет, сэр! В разговорах тема изгнания из полка не возникла ни разу, хотя порой Кесри чувствовал, что капитан пытается выразить ему сочувствие, не прибегая к словам. Одним вечером они заговорили о Лондоне, родине капитана, которую после переезда в Индию тот посетил лишь однажды. Предаваясь воспоминаниям, Ми поведал нечто удивительное: его ныне покойный отец был лавочником – “баньяном”, как сказал он со смущенным смешком. Кесри тотчас понял, почему прежде капитан никогда не говорил об этом: английские офицеры не менее сипаев были весьма щепетильны в том, что касалось сословного положения вступавших в их ряды. Многие офицеры происходили из семей землевладельцев или военных и благодаря родственным связям заручились рекомендательными письмами, обеспечившими офицерский патент. Невероятно, что этим документом обзавелся и сын лавочника, но теперь Кесри, узнав его биографию, стал лучше понимать своего бывшего подопечного. Он вспомнил давний случай, когда Ми вдрызг напился в офицерском собрании. Кесри, денщика восемнадцатилетнего лейтенанта, вызвали в клуб, чтобы доставил пьяного домой. По дороге Ми заплетающимся языком поведал о том, как хотел вступить в один калькуттский клуб, но ему отказали, хотя всех других новичков, лейтенантов и младших лейтенантов, приняли. Вот тогда-то Кесри понял, что дитё его чем-то – то ли родословной, то ли сословием – отличается от прочих офицеров. Отказ в клубном членстве он воспринял как личную обиду, но никогда и ни с кем о том не говорил, и если вдруг возникал разговор о его подопечном, не упускал возможность упомянуть, что командир его кхандаани аадми, хороших кровей, поскольку подобное много значило в оценке сипаями друг друга и своих офицеров. В то время полк вместе с другими воинскими частями квартировал в Ранчи. Живописный городок считался “семейным постоем”, и потому многие англичане, военные и гражданские, в нем обитали с женами и детьми. Чуть ли не каждый день устраивались приемы, охоты, застолья, а уж танцевальные вечера были так часты, что полковой оркестр вконец изнемог. В тот светский водоворот Ми окунулся со всем жаром молодого здорового лейтенанта. Кесри знал о его проделках, ибо слухи об офицерских шалостях всегда просачивались в полк через караульных, поваров, стюардов и опахальщиков, несших службу в клубах и собраниях. Порой из-за этих слухов возникали трения между сипаями, так привязанными к своим командирам, что ссора двух лейтенантов разжигала конфликт их денщиков. Благодаря своему подопечному Кесри и сам становился объектом добродушных шпилек: – Эй, Кесри, куда это твой намылился? – Вот уж ходок, ни одной юбки не пропустит! – Пусть поостережется, а то не сносить ему головы! Шутки эти намекали на роман Ми с самой завидной барышней городка – рослой, пышногрудой, темно-рыжей дочерью бригадного генерала, дважды рожденного выходца из знатного рода военных. Из-за романа своего командира Кесри оказался в неловкой ситуации, поскольку с барышней той был знаком. Однажды его, новобранца, нарядили сопровождать охоту, устроенную генералом, и обязанностью Кесри было заряжать ружья дам. Отменный стрелок, в тот раз генеральская дочка превзошла самою себя, подбив дюжину уток. Почему-то она решила, что это благодаря Кесри – мол, он приносит удачу, – и с тех пор всякий раз требовала, чтобы на охоте он был ее заряжающим. В засидке поджидая уток, они беседовали. Когда хотела, девушка, выпестованная туземной няней-мусульманкой, бойко изъяснялась на хиндустани: она расспрашивала Кесри о его деревне и семье, о том, какими путями он оказался в полку. Только ей он и рассказал, как Дити помогла ему сбежать из Наянпура. Она-то, девушка эта, и свела его с Ми. Когда тот прибыл в батальон, она спросила Кесри, не хочет ли он стать денщиком нового лейтенанта, и, получив согласие, обещала замолвить за него словечко. Кесри был ей признателен, но ему даже не пришло в голову, что лейтенанта и барышню связывают иные отношения, нежели обычное приятельство, существовавшее между субалтернами и детьми старших офицеров. И лишь когда в городке возникли слухи, он сообразил, что дело приняло неладный оборот. У Ми почти не было шансов получить руку девушки – Кесри, не раз ссужавший своего подопечного, прекрасно знал о его безденежье, препятствовавшем женитьбе. А у генеральской дочки была куча поклонников, являвших собою отличную партию. И когда речь зайдет о супружестве, родители, ясное дело, принудят ее сделать правильный выбор. Если кто-нибудь сплетничал о лейтенанте и барышне, Кесри насмешливо фыркал – дескать, обычная дружба, ничего такого. Но поддерживать сию иллюзию становилось все труднее: уже было замечено, что на балах девушка отказывает даже майорам и полковникам, ибо почти на всякий танец ангажирована лейтенантом. Да вот еще стюард шепотом поделился с Кесри: давеча на званом обеде он, подавая суп, заметил, что Ми-саиб и генеральская дочка под столом держатся за руки. Однажды Ми свалился в лихорадке, выпав из светской круговерти, а Кесри получил приказ на выходных явиться к генералу, дабы сопровождать его гостей на охоте, исполняя, как всегда, роль заряжающего дамских ружей. Компания собралась большая, дочь генерала постоянно была окружена гостями. И все же, улучив минутку наедине с Кесри, она забросала его вопросами: как там лейтенант, хорошо ли за ним смотрят? А потом сунула плотный розовый конверт и прошептала: – Пожалуйста, передай ему. Кесри ничего не оставалось, как взять конверт, который позже он, не говоря ни слова, положил на столик возле кровати лейтенанта. Эпизод этот ими не обсуждался, но через несколько дней уборщик, наводивший порядок в жилище Ми, сказал, что нашел какие-то волосы – чего с ними делать-то, выбросить или как? На столе Кесри увидел знакомый конверт, поверх которого лежала темно-рыжая прядка, аккуратно перехваченная лентой. Нет, добром это не кончится, смекнул Кесри. Рискуя получить взбучку, он уложил прядь в конверт и отнес лейтенанту, сказав, что подобным разбрасываться негоже, мол, и без того уже идут разговоры. Ми предсказуемо взбеленился и наорал на него: обозвал сволочью, велел не лезть не в свое дело и держать лапы подальше от чужих вещей. Кесри понял, что подопечный его, обезумевший от любви, стал маджнуном, одержимым. Это ж надо, чтобы и он ступил на путь своего наставника, сходившего с ума по Гулаби, чтобы и он выбрал женщину, которую не сделать своей. Теперь не миновать всяких бед.