– А ты, моя дорогая, заслужила королевский салют – залп из всех орудий! Она засмеялась и чмокнула его в нос. – Ну вот, а еще прибеднялся – мол, скуден словарный запас! Потом, когда распустили насквозь промокшую ленту и отправили обратно в миску отяжелевший чехольчик, Захарий сказал: – Ты просто невероятная искусница! Даже интересно, сколько раз ты это проделывала раньше. Миссис Бернэм оторвала голову от подушки и нахмурилась. – Ни разу! Прежде я никогда такого не делала, мистер Рейд! – Но у тебя же были другие мужчины? Любовники, с которыми ты обманывала мужа? Она яростно замотала головой: – Нет, никогда! Клянусь, до твоего появления я не изменяла мужу. Я была, можно сказать, добродетельной супругой. – Но ты же сама сказала, что у вас почти не было близости. А уж я-то убедился, какая ты страстная. А как же… зов плоти? – Разве этот зов как-то связан с супружеской верностью? – Миссис Бернэм насмешливо вскинула бровь. – Нет такого зова, который нельзя унять долгим купанием под опекой горничной, банщицы или даже с другой дамой. Поверь на слово, мистер Рейд, для женщины нет времени счастливее, чем отлучка супруга, что бывает сплошь и рядом с этими вечными мужскими кампаниями и вояжами. Захарий изумленно разинул рот: – Ты серьезно? Хочешь сказать, банщицы доводят тебя до… шока? А мистер Бернэм знает? – Сие вовсе не секрет, дорогой мой, эротический массаж как средство от истерии мне прописал врач. Это вполне обычное лечение, для которого я специально нанимала служанку. Мистер Бернэм о том осведомлен и не возражает, да и как возразишь против врачебного предписания? Скорее всего, он даже рад – не надо беспокоиться о моей верности. Ей-же-ей, не было и мысли о романе на стороне, пока в моей жизни не появился некий молотчик. Забавно, милый, что сначала я видела в тебе скорее противника, нежели любовника. – Не понял, почему – противника? – удивился Захарий. Миссис Бернэм лукаво улыбнулась и пощекотала ему горло. – Видишь ли, дорогой, поначалу я была так нелюбезна с тобой, ибо считала, что ты порушил мои планы касательно Полетт. Если б не ты, она бы вняла моему совету, вышла за судью Кендалбуша, и мы бы с ней наслаждались совместными омовениями. По твоей вине мечты мои рухнули, и я была полна решимости наказать тебя за распутство, однако судьба так распорядилась, что рядом со мной не она, а ты, и в день, когда ты меня бросишь и вы с ней сбежите, я даже не знаю, кого стану ревновать больше – тебя или Полетт. Удивительное откровение породило водоворот мыслей, и Захарий, как всегда в общении с миссис Бернэм, почувствовал, что барахтается в столь глубоких и бурных водах, каких не изведал прежде. Как ни странно, это не отпугивало, но только усиливало желание обладать ею. Она это прекрасно знала и тихонько рассмеялась: – Ага, вижу, наш отважный солдатик услышал боевой сигнал и вновь готов к атаке, хоть только что вышел из схватки. Захарий невольно улыбнулся: – Одно скажу, миссис Бернэм: ты умеешь управиться с оснасткой моряка. Глава 9 За время службы Кесри многажды бывал в Калькутте, однако еще никогда не квартировал в стенах форта Уильям – крепости, что охраняла город, раскинувшийся за безлесной ширью майдана. Индусов редко селили в форте, месте постоя белых военнослужащих, но обычно размещали в Квартале сипаев, отделенном от крепости внушительной пустошью. В свои прежние визиты в Калькутту Кесри квартировал именно в том районе, и тамошние условия мало чем отличались от лагерной жизни: казарм и столовых не было, солдаты сами обеспечивали себя кровом и пропитанием. Рядовые джаваны самостоятельно строили либо на паях снимали хижины, еду им готовили несколько общих на всех денщиков. Хавильдары и унтер-офицеры жили отдельно, у каждого был свой денщик. Однако калькуттский лагерь имел одну важную особенность – значительно превосходил в размерах иные военные базы. Примыкавший к лагерю огромный, точно еще один городок, базар был открыт круглогодично и предлагал такое разнообразие товаров, что молодой джаван мог месяцами не покидать место постоя. Будь его воля, Кесри охотно пользовался бы услугами базара, но сейчас это было невозможно – обитателям форта категорически запрещалось выходить за его пределы. Поскольку Лондон еще не отдал официального приказа, формирование экспедиционного корпуса считалось военной тайной, и во избежание утечки информации сипаев заточили в границах крепости. Поначалу Кесри был весьма недоволен запретом, но потом, обустроившись в новом жилище, понял, что все не так уж плохо. Жизнь в казарме сама по себе была новым впечатлением, и, кроме того, он, заселяясь одним из первых, смог занять лучшую комнату в торце здания с окнами на две стороны. Обитание на третьем этаже тоже было в новинку – Кесри никогда не жил так высоко над землей, да еще со столь хорошим обзором окрестностей. С другой стороны, было утомительно постоянно находиться на службе. В других лагерях и городках существовало уютное разделение служебных обязанностей и досуга: в конце дня, вернувшись в свои жилища, сипаи переодевались в дхоти и рубахи. Сейчас же им, точно английским воякам, приходилось носить форму весь день, к чему они привыкли не сразу. Однако в такой жизни были свои преимущества – она избавляла от расходов на слуг и хозяйственных хлопот. Казарма бенгальских волонтеров располагалась в отдаленной части форта. Сипаям отвели небольшую часть здания, поскольку их батальон был таковым лишь по названию. Даже в полной комплектации он не достигал и половины своей обычной численности: всего две роты, каждая в сто человек. Малый состав подразделения порадовал Кесри – значит, над ним не будет джемадаров и субедара, всюду сующих свой нос. В своей второй роте он был старшим унтер-офицером. Еще одна хорошая новость – майор Болтон только временно исполнял обязанности командира батальона и, скорее всего, займет должность в штабе экспедиционного корпуса. Лучшего нельзя и желать – стало быть, обе роты будут действовать независимо друг от друга, и капитан Ми с Кесри смогут принимать решения самостоятельно. Правда, еще есть с полдюжины английских субалтернов, но капитан, несомненно, сумеет поставить юнцов на место. А вот коллега его, командир первой роты, оказался рохлей, что стало очевидным при отборе младших унтер-офицеров: с помощью капитана Кесри заполучил именно тех ефрейторов и капралов, каких хотел. Потом прибыла первая партия рядовых, и она приятно удивила. По опыту, Кесри знал, что обычно в “баламтёры” заморской службы отдают своего рода брак: неумех, лодырей, шалопаев и пьяниц, от которых всякая воинская часть только рада избавиться. Но эти волонтеры были не так уж плохи – по большей части амбициозные юноши, желавшие повидать мир и продвинуться по службе, о чем некогда мечтал и сам Кесри. Правда, все они были неопытны и прежде служили в разных родах войск. Кесри понимал, что создать слаженную боевую единицу из толпы, собранной с бору по сосенке, будет непросто. Но вот началась серьезная муштра, и Кесри обнаружил, что в этой волонтерской пестроте есть свои плюсы, выражавшиеся в отсутствии родственных связей между сипаями. Их можно было гонять до одури и наказывать, не опасаясь докучного вмешательства всяких дядьев и кузенов. Вкус власти пьянил, Кесри как будто стал заминдаром и субедаром в одном лице. Раньше его поражала железная дисциплина в европейских полках. Как, гадал он, иноземные унтер-офицеры умудряются превратить солдат в послушные механизмы? Теперь он понял, что обрыв связей с внешним миром – первый шаг в создании такого подразделения. В обычных туземных войсках это было невозможно из-за слишком крепких уз солдат со своими общинами. Здесь же все обитали в непривычных условиях. Никто из сипаев прежде в казарме не жил и теперь вел себя совершенно иначе. Кесри делил комнату с четырьмя найками и уже через неделю знал о них столько всякого, чего никогда не ведал о своих подчиненных. Родом из разных мест – Авадха, Митхилы, Бходжпури и горных районов, унтер-офицеры были различных каст: брамины, раджпуты, ахиры, курми[50] и прочие. Поначалу кое-кто возроптал, не желая сидеть за одним столом с представителем низкой касты, но Кесри моментально пресек эти недовольства: иль забыли, что поплывете морем? А корабль – это вам не родная деревня. И все в таком духе. Вскоре унтеры сняли свои претензии, чем подали хороший пример бойцам, как ужиться друг с другом. Первое время все было неожиданно хорошо, но Кесри чувствовал – это ненадолго, и не ошибся. Вскоре сказалась насильственная изоляция. Люди не привыкли сидеть взаперти, не имея доступа к разнообразным удовольствиям базара. Малознакомые соседи по казарме и невозможность скинуть форму тоже сыграли свою роль. С прибытием второй партии волонтеров, пополнивших численный состав роты, ситуация только усугубилась. Почти все новички были “никчемности”, от которых мечтали избавиться в их прежних полках, – дохляки либо неисправимые баламуты. Солдатские нервы не выдерживали, и в отсутствие дядьев и кузенов, которые могли бы предотвратить серьезный конфликт, то и дело мелкие ссоры перерастали в драки. Всего за полмесяца двоих зарезали в поножовщине, но рота лишилась девяти человек, поскольку вместе с убийцами отчислили и других участников потасовок. С каждым днем появлялись все новые знаки морального упадка: неопрятный вид, отработка приемов вполсилы и неоднократные примеры безмолвного тупого неподчинения, которое не одолеть обычными взысканиями. Чтобы удержать порядок, требовались неимоверные усилия, и впервые за всю службу Кесри пожалел, что в туземных полках отменили порку. Наконец ему пришла идея устроить соревнования по борьбе – обычное дело в лагерях и военных городках, где постоянно проводили батальонные и полковые турниры. Сам Кесри никогда не забывал о борьбе и несколько лет был чемпионом полка. Спорт укрепляет человеческие отношения, а юношеские воспоминания об акхаре подсказывали, что это совершенно необходимо в нынешней ситуации, когда люди плохо знакомы друг с другом. Кесри не ошибся в своем расчете на поддержку капитана Ми, который в числе немногих английских офицеров иногда и сам выходил на борцовскую арену. Капитан объявил идею блестящей и всего за неделю раздобыл позволение ее воплотить. За пару дней соорудили более или менее приличную арену, Кесри взял на себя роль наставника начинающих спортсменов. Результат оправдал его ожидания: солдаты откликнулись охотно и, радуясь отвлечению, разом воспрянули духом. Вскоре вся рота поголовно увлеклась борьбой, во взводах создавали команды для участия в турнире. Все это обнадеживало, но главная проблема осталась – никто не знал, куда отправят корпус. И потому ходили тревожные слухи самого разного толка: война с дикарями-людоедами, муки в безводной пустыне и тому подобное. В противовес досужей болтовне Кесри называл вероятные, на его взгляд, места назначения: Шри-Ланка, Ява, Сингапур, Бенкулен, малазийский остров Принца Уэльского. Сипаи побывали на всех этих театрах военных действий, о них старики рассказывали бесчисленные истории. И когда возникло название Маха-Чин, Китай, Кесри только посмеялся – слыханное ли дело, чтоб сипаи воевали в Поднебесной? Само это слово подразумевало невообразимую даль, и крохи знаний о ней были почерпнуты от странствующих монахов и садху, рассказывавших о горах в снеговых шапках и ледяных пустынях. Мысль о морском сражении в этаких краях выглядела совершенно нелепой. В Калькутте декабрь был светским сезоном, и благодаря чете Дафти Захарий получил немало приглашений на празднование Рождества и еще больше – на отмечание наступающего нового 1840 года. В некоторых домах ему встречалась миссис Бернэм, и тогда они сдержанно раскланивались, как едва знакомые. Однако ее присутствие заставляло быть начеку: Захарий знал, что украдкой за ним наблюдают и позже последует детальный разбор его светских манер, грозящий выговором за малейшую оплошность в одежде, речах и прочем. Изредка он удостаивался окрылявшей его скупой похвалы. Всякое доброе слово разжигало аппетит к новому одобрению, и голод этот был неутолим, поскольку Захарий так и не выучился различать, когда его превозносят всерьез, а когда в насмешку. В Новый год пути их пересеклись на праздничном полднике, и ночью в будуаре миссис Бернэм, посмеиваясь, сказала: – Ты становишься истинным саибом, мистер Рейд! И скоро превратишься в записного денди! Что за галстук! Что за брелок! – А костюм? – жадно спросил Захарий. – Как тебе мой костюм? К его огорчению, вопрос этот вызвал новый приступ смеха. – Ах, мой милый молотчик! – Миссис Бернэм взяла его лицо в ладони. – На свете ни один костюм не сравнится с твоим нарядом Адама. Дай-ка я рассмотрю его хорошенько… Светская дама, миссис Бернэм регулярно устраивала собственные приемы, однако Захарию ясно дали понять, что ему не стоит ждать приглашений и вообще лучше не показываться на глаза гостям. Уведомленный заранее об очередном рауте, обычно он уходил в город либо находил занятие в недрах баджры, но иногда, увлекшись работой, забывал о необходимости скрыться. И вот однажды он, настилая палубные доски, заметил на подъездной аллее длинную череду экипажей и колясок и лишь тогда вспомнил о дневном приеме у миссис Бернэм. Часть плавучего дворца, где он работал, из особняка не просматривалась, и Захарий, решив, что нынче можно не прятаться, продолжил свой усердный труд. С молотком в руке он стоял на четвереньках, когда с берега за его спиной донесся голос: – Здравствуйте! Захарий подскочил и, обернувшись, увидел белобрысую девушку лет семнадцати-восемнадцати. – Вы не помните меня, мистер Рейд? – сказала она, застенчиво улыбаясь. – Я Дженни Мандевиль, мы с вами танцевали на бале-маскараде… кадриль, кажется… Вы просили называть вас по имени… – О да, конечно. – Захарий глянул на свои изгвазданные штаны и пропитавшуюся потом рубаху. – Прошу прощенья за мой вид. Девушка звонко рассмеялась. – Пустяки! Вы заняты чем-то ужасно интересным. Можно, я попробую? – Да-да, извольте. – Захарий вручил ей молоток. – Ух ты, тяжелый! – вскрикнула Дженни. – Ничуть, если держать его правильно. Позвольте, я покажу. – Захарий вложил молоток в ладонь девушки и сомкнул ее пальцы на деревянной рукоятке. Он все еще держал ее за руку, когда раздался еще один голос: