Королева-мать вздохнула, приложив руку к груди, и Бермонт, почитающий законы гостеприимства, ломая себя, предложил: – Поужинай с нами, почтеннейший. Отдохни с дороги. – Хорошо, – согласился шаман, с одобрением глядя на сына Хозяина лесов. Сел на отодвинутый стул, подождал, пока положат ему сочного мяса на костях, и принялся есть грязными руками. Демьян смотрел спокойно, так же спокойно попросил принести старику выпить. – Не надо, – буркнул Тайкахе, – у меня свое есть. Для дела приготовил. Крепка ли твоя армия, медвежий сын? – Да, – коротко ответил Демьян, подцепляя вилкой кусок красной рыбы. – Прикажи подвести солдат к Северным горам, – чавкая и вытираясь рукавом, прогундосил старик. – Чудовища оттуда пойдут. Что муравьи, только огромные. Чужие нашему миру. Будь готов. – Скоро пойдут? – спокойно спросил Бермонт. Глаза его стали внимательными, строгими. – Того мне не показали, – развел руками Тайкахе. – Снег на горах лежал, так он и летом лежит. Но тут, сам понимаешь, лучше поспешить. – Да, – задумчиво подтвердил король. – Много их было, Тайкахе? – Не счесть, – с горечью ответил шаман. – Не то сотни, не то тысячи, медвежий сын. Страшно. Много достойных поляжет. – Мы будем готовы, – твердо пообещал-рыкнул Демьян. Ужин закончился, старик поднялся из-за стола. Встал и король, повел шамана во внутренний двор. Медведица лежала недалеко от пруда, отдыхала и прямо лоснилась от сытости. Подняла голову с лап, недовольно рявкнула, когда к ее убежищу у корней широкого дерева подошли люди. – А ну тихо! – шаман склонился, неожиданно ловко ухватил ее за морду, всмотрелся. Демьян остался невозмутимым. Мохнатая королева угрожающе заурчала, перебирая лапами, – но глаза ее становились все более сонными, пока не сомкнулись. И тут Тайкахе открыл ей пасть, поразглядывал десны, пощупал лапы, живот, поводил над ней рукой. – Хорошо окрепла, – сказал он довольно. – Вот что, медвежий сын. Буду я сейчас костер жечь, песни петь, духов к ритуалу готовить. Не нужно лишних глаз, помешают. Запрети всем подходить к окнам, а то ослепнут. И позови ее родных. Мне нужна их кровь. Встанет луна – начнем. И тут уже как судьба повернет, откликнется или нет. И еще. Покажи-ка мне тут здоровую сосенку. Не старую, крепкую, с сильными корнями. Чую, что пригодится. Замок Бермонт затихал, готовясь к ночной ворожбе. Демьян по требованию Тайкахе распорядился снять погодный купол, и зимняя ясная ночь с любопытством заглядывала в зеленый двор, удивляясь траве и пышным кронам деревьев. Хиль Свенсен выставлял гвардию у всех окон и выходов во внутренний двор, расторопные слуги завешивали их плотной тканью, закрывали шторами – чтобы и стражу не вводить в искушение. Подполковник, порыкивая, пообещал лично загрызть того, кто посмеет хотя бы повернуться к окну. – Не дурни мы, уж простите за дерзость, господин подполковник, – буркнул ему один из гвардейцев. – Да тут каждый готов сердце отдать, чтобы молодая королева вернулась. Ему вторили, хмуро кивая, и берманские, и рудложские гвардейцы. – Эт-то хор-рошо, что не дур-рни! – прорычал Свенсен, показывая острые зубы. Волновался он очень. – А теперь р-р-разошлись на позиции! Сам он бросил последний взгляд во внутренний двор, где уже полыхал высоченный костер, задернул штору и пошел с Ирьяном Леверхофтом встречать семью королевы из Рудлога и Песков. Старый Тайкахе разжег щедрый костер, широкий – выше человеческого роста поднялось пламя. Пока заводил огонь свою гудящую песню, Демьян показал шаману крепкую сосну – стройное дерево стояло в глубине лесочка, поднимая серебристую пушистую крону к небесам, и кора его пахла свежей смолой и жизнью, и корни были сильными, глубоко уходя в камень, напоенный стихией Хозяина лесов. Шаман погладил шершавую кору, прислонился ухом, послушал. – Хорошее дерево, – похвалил он скрипуче, – проводник между нашим миром и загробным. Поэтому на кладбищах нельзя ее сажать, иначе духи туда-сюда ходить будут. Склони-ка мне пару веток, медвежий сын. Наберу иголок, могут понадобиться. Королева-медведица сладко спала у костра, и Демьян, вернувшись из леса, опустился рядом с ней на землю, запустил руки в густую мягкую шерсть, начал почесывать-перебирать, наблюдая за шаманом. Ему и верилось, и не верилось, что он может скоро увидеть Полю. Бог сказал: дождись Михайлова дня, – но не сказал ведь, что нет других способов ее вернуть! Тайкахе деловито доставал из многочисленных сумок, карманов и котомок травы, настойки, мази. Сел у костра напротив короля с королевой, раскрасил вязкой глиной себе лицо, обведя глаза и рот кругами – в колышущемся от жара мареве маска искажалась, являя пугающие личины. А берман гладил супругу по шкуре, молился и думал: как примет она его после того, что он сделал? Как посмотрит – с упреком ли, со страхом, с ненавистью? Да, она боролась за него и спасла, но сможет ли дальше жить с ним как жена, ложиться в брачную постель? Впрочем, он давно все для себя решил. Главное, чтобы вернулась, чтобы жила. А потребуется вымолить прощение – все сделает для этого. Демьян тревожился – и по рукам пробегала дрожь, и по позвоночнику вниз проявлялась и исчезала шерсть, и глаза уже не возвращались в привычный цвет, и клыки не исчезали. Нюх, усилившийся из-за предоборотного состояния в разы, впитывал и резкие травяные запахи от Тайкахе, и вкус плотного смоляного дыма, и тянущий аромат самки, лежащей перед ним, – и сознание плыло, почти уходя в звериное. Поднялся голубоватый полумесяц, осветив тихий замок и двух мужчин во дворе, высветлил шерсть медведицы, на которой играли отблески пламени. Неслышно вышли во двор пять сестер королевы. И трое мужчин: Святослав Федорович, Мариан и дракон Нории. Встали у костра, напротив него с женой. Демьян кивнул им, не поднимаясь. Говорить уже было трудно, голос срывался в рык. Марина Во дворе замка Демьяна пахло дымом и травами. Сам он сидел рядом с мирно спящей Полиной, и взгляд его был диким и тревожным, и скалился он непроизвольно. Но его можно было понять. Я потянула носом едкий воздух и про себя тихонько попросила у Красного Отца, чтобы сегодня все удалось. Здесь было так тихо, что казалось, мы не посреди миллионной столицы, а в настоящем лесу, и не стены здания поднимаются вокруг – темные скалы без единого огонька. Шамана звали Тайкахе, и он был похож на йеллоувиньца и рудложца одновременно: низенький, почти коричневый от старости, с живыми блестящими черными глазами, с измазанным лицом. Не волосы – лохмы с вплетенными бусинами и шнурками, не одежда – пестрые тряпки, расшитые меховыми хвостами, цветными лоскутками. Будто он в бахроме был весь с ног до головы. Изредка Тайкахе постукивал колотушкой в большой плоский бубен, словно проверял его звучание, – и звук выходил звонкий, гулкий. Пахло от шамана хмелем и травой. Он как раз подошел ко мне, пытливо заглянул в глаза. – Хорошо, хорошо, – пробормотал старик, отойдя от меня и всматриваясь в глаза Ани. – Обувь снимайте, волосы распускайте. Здесь было очень холодно, но мы дружно потянулись к туфлям. Шаман остановился рядом с драконом. Муж Ангелины склонил голову с неожиданным почтением. – Для меня честь встретиться с тобой, ведающий, – пророкотал он. Тайкахе хмыкнул. – Из любопытства пришел? – С женой, – спокойно ответил Нории, кивнув на прислушивающуюся Ангелину. От жара огромного костра щеки ее раскраснелись, глаза блестели. – Не прогоняй. Глядишь, помочь чем смогу. – Вижу, что с женой. Раз пришел, оставайся, – буркнул шаман и шагнул дальше. Замер рядом с Алиной, неожиданно покачал головой. – Отойди-ка на шаг назад, девочка, – сказал он скрипуче и строго, – не надо тебе близко к воротам в мир духов стоять. Алина уже открыла рот, видимо, чтобы озвучить свое вечное «А почему?..», – и закрыла его, отошла назад. Мы встревоженно оглядывались на нее, а шаман все ускорялся, метался от одной из нас к другой, не подходя к мужчинам, что-то бормотал, колотя в бубен, и казалось, что пламя костра тянется за ним, клонясь то в одну сторону, то в другую. – Всем молчать! – распоряжался он. – Что бы ни увидели – молчать! Что скажу – делать! Не оглядываться! Много ваших и чужих мертвых на вашу кровь, на зов наш придет, но нам одна нужна! Оглянетесь – утащат к себе! Становилось все страшнее; я явственно почувствовала, как по спине побежал холодок. А старик расставил вокруг костра шесть чаш, засыпал их разными травами, залил смолой и голыми руками начал таскать из костра угольки и головешки, кидать в плошки. Занялись травы, и потек по земле сладковатый дымок, вставая за нашими спинами сплошной стеной. Тайкахе сел на корточки перед Полиной, хлебнул из фляжки, потянулся носом в одну сторону, в другую – глаза его заволакивало пеленой. И он, прорычав что-то измененным голосом, прыгнул вверх, подхватив свой бубен, и понесся вокруг костра, в дыму, в диком танце, бешено, ритмично работая колотушкой и заводя скрипучую, похожую на щебет птиц и скрежет треснувшего дерева песню. Старик и топтался на месте, потрясая меховыми хвостами на одежде, и вертелся волчком, и выл, и наклонялся, и поднимал искаженное лицо к небесам, не останавливаясь ни на минуту. В какой-то момент у меня заслезились глаза и стало непонятно, что за существо там кричит, воет, взывает к другим сферам, потому что нельзя было его назвать теперь ни человеком, ни животным, ни духом. Костер трещал все сильнее, и вот чудо: прогорали дрова, а он поднимался выше и разделялся на два языка пламени, которые скручивались, сливались наверху, заворачиваясь в огневорот, и небо над ним бледнело, зеленело, пропадали звезды. При взгляде туда прошибало ужасом, будто смотришь на что-то запретное, закрытое для живых людей. Шаман вскрикнул гортанно, бросил бубен на землю, подхватил одну из плошек с травами, вынул тонкий нож и подскочил к Ани. – Руку! – крикнул он, и наша старшая, не дрогнув, протянула ладонь. Чиркнуло лезвие, полилась кровь в травы – а старик уже метнулся к Василине, к Каролине – та закусила губу, но руку подала. Подбежал он и к Алине, покачал головой, но по запястью лезвием провел и направился ко мне. Порез я, завороженная нарастающим огневоротом, перенесла, почти не заметив. – Муж! – рыкнул шаман – я опустила взгляд: Демьян сам вспорол себе запястье когтем, протянул руку. Кровь смешивалась, кровь дымилась белым туманом, вскипала алыми светящимися пузырями – шаман попробовал ее, одобрительно кивнул и начал кружить вокруг гудящего огненного вихря, брызгая в него из чаши. Я прислушалась, ежась от ощущения, что за спиной моей кто-то стоит и смотрит прямо в затылок. – Чуешь? – шептал Тайкахе скрежещуще. – Родные твои, девочка, ждут тебя, надеются. Любят тебя. Ну, иди сюда, милая, иди сюда, солнце медвежье, негоже тебе мужа призрачными губами целовать, пора и по-настоящему обнимать… иди сюда, милая… тело твое здоровое, что тебе там делать? Тут лучше… весна скоро, тепло будет тебе от любви, тепло от солнца… Несмотря на напряжение, я не могла не улыбнуться нервно – почти так я уговаривала иногда выползти ко мне Бобби, забравшегося под кровать, выманивая его сахарной косточкой. Огневорот выгибался за шаманом, и иногда сплетения жгутов пламени расходились, и изнутри просвечивала тьма, и парадоксально тянуло оттуда могильным холодом. Вот и ветер начал набирать силу, ледяной, пронизывающий, – и не пел уже шаман, шептал, бормотал, приплясывая, кровью огонь подкармливая, и звучала песня, подхваченная самой природой. Гудел костер, подпевал ему воздух, шелестели за дымной стеной деревья. Старик подскочил к Полине, перекатил ее на спину – сестра раскинула мохнатые лапы, как кошка, – и ножом крест-накрест сделал разрез ей на груди. Перевернул чашу и вылил на рану остатки нашей крови. Демьян тихо зарычал, вспарывая когтями землю, а медведица задергалась, забилась в судорогах. Пламенный вихрь поднялся еще выше, оторвавшись от тлеющих раскаленных дров, – между ними и основанием огневорота теперь мог бы пройти и Нории – и с набирающим силу гулом, словно нехотя, медленно двинулся к Полине. Остановился над ней и Демьяном, и из основания вихря потекло прямо в окровавленную грудь Поли что-то легкое, светлое. Сестра начала меняться, принимая человеческое обличье. Я сжала кулаки, задержав дыхание от радости, – но она снова потекла туманом и снова стала медведицей. А затем опять начала меняться в нашу Пол. Шаман раскачивался, упав на колени и хрипя что-то настойчивое, надрывное, тонким голосом, и в бубен лупил так, что он лопнуть должен был, и страшно было смотреть, как в ритме этой пульсации пульсирует дымка вокруг Поли, и морда ее то приобретает человеческие черты, то снова становится медвежьей. – Закрепить! Закрепить, – взвыл шаман, подползая к Пол, сдергивая с себя какие-то цветные тряпочки и завязывая их на лапах сестры. – Не выйдешь из тела, тебе говорю, – заклинал он, – слушайся меня, девочка, не упрямься!!! Оковами духа тебя приковываю, оставайся в теле, вспоминай, вспоминай!!! Пол на мгновение задержалась в человеческом теле, вздохнула – и снова поплыла в звериное состояние. Старик горестно схватился за голову. Тут вдруг шагнул к ним Нории, опустился рядом с Демьяном, взглядом спросил разрешения, сжал Полину за виски и зашептал что-то. На его груди под тонкой рубахой медленно начали разгораться линии орнамента. – Подержу, – пророкотал он с усилием, – но недолго смогу. Сделай, что еще надо! Шаман, вздрагивая, отполз на корточках назад, чуть не уткнувшись в красные угли, уже подернутые серым. Достал флягу, отхлебнул, перестал сотрясаться всем телом и быстро метнулся к выставленному у углей котелку. Я присмотрелась – он почти полностью был забит сосновыми длинными иголками. – Плохо, плохо, – шептал шаман, заливая сосновые иглы какими-то настойками. Забормотал что-то на гортанном языке – у меня закружилась голова, – и иголки заполыхали, засияли белым цветом. – Еще крови! – крикнул он и бросился к Полине. Взял ее руку – или лапу, – сделал надрез, зашептал что-то. Отошел – и Демьян взял руку Полины, начал ее зализывать, останавливая кровь. А Тайкахе снова подходил к нам и снова резал нам запястья, ловко, даже не глядя, гортанно выпевая несколько звуков. Так, непрерывно причитая, он поставил котелок на угли, достал из своего тряпья фляжку и перевернул ее. Медленно потекло на иголки то ли жидкое серебро, то ли густая ртуть. Запахло ландышами. Полыхнуло белое пламя, взвыл ветер, собираясь в серебристое плотное сияние и впитываясь в иглы. Шаман снова подхватил истекающий светлым туманом котелок, подошел к Полине. – Сейчас ей будет больно, медвежий сын, – предупреждающе проскрипел старик. – Держи. Не смей мне мешать, понял? Будем ее на якоря цеплять. Держи руку! Демьян, посеревший, сжал двумя руками запястье Поли, шаман достал серебряную иглу, на конце которой мерцала белая капелька, и ловко, быстро загнал ее сестре под кожу. Я передернулась – мне показалось, что я услышала шипение, будто игла была раскаленной. Демьян зарычал, а Поля дернула губами – лицо ее приобрело четкие человеческие очертания – и закричала-заплакала, выгибаясь. – Вторую! – непререкаемо крикнул шаман. – Ну, медвежий сын! Надо! Демьян закрыл глаза и зафиксировал вторую руку. Он тяжело дышал. И снова закричала Полина, забилась. – Теперь ноги! Я не могла больше на это смотреть – от диких криков сестры я вся покрылась ледяным потом. Но наконец она затихла. И я открыла глаза. Вася стояла, уткнувшись Мариану в плечо и плача, отец обнимал младших, Ани выпрямилась, и взгляд ее был жестоким, острым. Только Нории ни на что не реагировал. По его вискам катились крупные капли пота, он крепко держал дрожащую мелкой дрожью Пол за голову и незряче смотрел куда-то за стену дыма. – Якоря мне нужны, якоря! – выл шаман, не обращая внимания на нашу пантомиму. – Сначала ты! – он ткнул пальцем в Демьяна. – Иди сюда! Полумедведь тяжело поднялся, сделал такое движение, будто хотел опуститься на четыре лапы, но остановил себя и, сутулясь, мягко переступая, подошел к шаману. Тот достал из котелка еще одну длинную серебристую иглу, с капелькой живого светящегося серебра на кончике, взял Демьяна за руку и загнал иглу под кожу. Берман зарычал от боли – и зарычала в тон ему, забилась в судорогах Пол.