Вновь делаю реверанс, пячусь назад – к Его Величеству, кажется, нельзя поворачиваться спиной, отступаю по ступенькам, прячусь за очередной поднимающейся дебютанткой и опрометью бросаюсь к маме и бабушке. – Тише, не беги так! Медленно надо было отступать, спиной! Ужас! Опозорила нас! – Я предупреждала, – говорю, запыхавшись так, словно бежала от дома до столицы. Мы смешиваемся в толпе, я сжимаю мамину руку. – Что дальше? – спрашиваю у бабушки. – Женихи дальше! – рычит она тихо, почти шепотом. – Ждут! Ты теперь не только самая нищая и полу человечка, так ты еще и самая… самая… Реверансы даже делать не умеешь! – Я сделала! – Не так! Чего ты там стояла, вытаращилась? Заснула? Их Величество ее подзывают уже, не выдержали, а она стоит, глазами хлопает! Позор! – Мама, перестаньте. Она впервые при дворе. Никогда никуда не выезжала. Испугалась. – Дикая она у тебя. Л’лэард Трагад, л’лэарди Трагад! – бабушка прерывает злобное шипение, раскланиваясь с двумя пожилыми саганами. – Я никого не узнаю, – шепчет мама, вглядываясь в лица. А я рассматриваю одежду. Как я и опасалась, мой наряд выглядит слишком откровенным. У других дев-саган под платьем на груди поддето еще кружево. Но почему мне никто ничего не подсказал, ни мама, ни бабушка? Ладно, смущаться уже поздно. Остается вслед за бабушкой мелкими шажками протискиваться сквозь толпу, рассматривая гостей. И кто сказал, что императорский бал – такое уж веселое и увлекательное занятие? Чего все так ждут возможности поглазеть на других парадно разодетых саган? Впрочем, кто действительно блеснул нарядом и манерами во время представления императору под взглядами высшего общества, а потом ушел здороваться, сплетничать с многочисленными знакомыми и посмеиваться над неуклюжестью некоторых дебютанток, – тому, наверное, и впрямь весело. А я рассматривала тронный зал. Стрельчатые своды смыкались на головокружительной высоте, под потолком я смогла бы расправить ветряные крылья во всю ширь, смогла бы свободно кружить, планировать, делать кульбиты, и собравшиеся внизу казались бы мне мелкими букашками. На толстенных, в две-три мои руки, цепях, что удержали бы и великана, низко свисают люстры с пирамидами свечей, их тысяча, а может, десятки тысяч. – Ах, внучка… – щебечет с бабушкой л’лэарди Трагад, пожилая, маленькая, улыбчивая водяная в темно-синем атласе. Ее лицо мне смутно знакомо. – Сколько же их у вас? Я помню ваших старшеньких. Их выходы всегда были безупречны, – замялась, посмотрев на меня. – Я своих девушек с детства к этому дню готовила, – говорит бабушка, важно и понимающе кивая головой. – Они все получили прекрасное воспитание. А Сибрэйль, к сожалению, выросла в провинции, практически без воспитания, без образования. Мама не знает, куда деть глаза. На ее скулах два алых пятна, пальцы нервно комкают шелк верхней юбки. – Позвольте, бабушка, – говорю громко и бесцеремонно. – Воспитание мое действительно оставляет желать лучшего – моей доброй маме не под силу было справиться с такой джинкой, как я. Но вы меня не экзаменовали, чтобы утверждать насчет моего дурного образования. Хоть и в провинции, но мама нанимала для меня хороших учителей. Мама испуганно дергает меня за руку. Бабушка слушает мою тираду с выражением мученически-терпеливого негодования. Л’лэарди Трагад приветливо улыбается. – Вы меня, наверное, не помните, – говорит она мне, – но мы с вами уже встречались. Вам было лет пять или шесть. Когда мы по-соседски заходили к вам в гости, вы с моим внуком умудрялись перевернуть вверх дном весь замок. Велан старше на два года, но вы все равно верховодили и постоянно его шпыняли. Я еще думала тогда: экая джинка должна из этого дитя вырасти. – Я вас вспомнила! – воскликнула я. – Вы та дама с самыми красивыми шляпками! Водяная ужалила мужа острым локотком: – Слышал, дорогой? Даже у ребенка хватило вкуса признать мои шляпки произведением искусства! Не будем слишком строги к Сибрэйль. Первый раз при дворе – немудрено растеряться, – ободряюще добавила она, обращаясь к бабушке. – Я из своего первого императорского приема почти ничего не запомнила, так волновалась. Единственное, что помню, как у меня сломался каблук и пришлось уехать очень рано. Хорошо, что это случилось не в момент представления Его Величеству. – А я совсем не волновалась, – гордо обронила бабушка. – Я была уверена, что смогу держаться достойно, – так и вышло! Все были в восторге от меня. Я тем временем рассматривала молчаливого мужа л’лэарди Трагад. В нашей провинции живет так мало саган, что я почти забыла, как выглядит воплощенная стихия. Сагана-мужчину невозможно спутать с человеком. В простых темных костюмах, почти без украшений, л’лэарды стояли рядом с дамами, сверкающими драгоценностями, украшенными перьями и шелками всех цветов радуги. Но, несмотря на это, женщины казались блеклыми и серыми, как курочки рядом с золотым фазаном. Тьма в зрачках л’лэарда Трагада притягивала головокружительным провалом в подземные ущелья, в бездну океанских вод. Каждый жест его кряжистой фигуры был исполнен невероятной силы, даже от низкого, резкого голоса исходила мощь. Он – земля, по лику, по впадинам которой плыли моря, и каждый его шаг, казалось, способен вызвать землетрясение. Тем временем распахиваются двери другой залы, и поток придворных устремляется туда, увлекая и нас. Потолки здесь ниже, но люстры столь же огромны. Вместо одной стены – стекло, за которым алое солнце медленно погружается в пучину моря, черными росчерками на красном покачиваются мачты кораблей. Стеклянную стену от зала отделяет двойной ряд колонн: проходя мимо, касаюсь их скользкой поверхности. Холодное золото в узоре мельчайших рисунков, ювелирное чудо. Боевые сцены, влюбленные, дворцы и кузницы, саганы и люди, исторические персонажи и герои легенд, отлитые в цветном золоте, тонкая вязь незнакомых букв – тех времен, когда у каждой стихии был свой язык. Стены тоже покрыты золотом, от его блеска до боли режет глаза. Мне все больше кажется, что я во сне. Я столько слышала об этом месте, столько читала о нем романов, поэм, что теперь никак не могу поверить в его существование. «И тогда царь-демон смотрит в окно, и трусливое солнце, багровея от стыда, прячет голову в волны морские, не решаясь затмевать своим сиянием огонь Императора. Ночь приходит на смену дню, и пламя испепеляющее воцаряется на земле вместо света согревающего, и радуются приближенные демоны, пируя и танцуя». Ринка Десмей – заговорщик, бунтовщик, человек, за голову которого император обещал награду в три мерки золота. Великий поэт, ненавидевший нашу расу, чьи стихи до сих пор передаются саганами из уст в уста, печатаются в сборниках. Папа особенно любил, я помню, одно его стихотворение про море, часто цитировал. Толпа отошла к стенам, заиграла музыка. Церемониймейстер объявил первый танец. Я увидела огненноглазого, того самого, что стоял по правую руку от императора, ведущим в центр залы деву-сагану в пене розовых кружев. – По правилам, императорский бал должен открывать лично Его Величество, – шепотом сказала мама мне на ухо. – Но, поскольку император очень стар, эту обязанность выполняет наследный принц. Дева, должно быть, принцесса Данаяль. Скованная браслетом-эскринас, стихия дев гораздо менее заметна и тусклее, чем у мужчин-саган, но все же они несравненно ярче замужних дам, по которым иногда трудно даже определить, под какой стихией они были рождены. Юная принцесса не шла, а плыла, струилась по паркету, гибкая и текучая, ее точеное лицо, изменчивое, как и у всех водяных, то озарялось легкой улыбкой, окрашивалось бледным румянцем, то вдруг обдавало ледяной стужей, но широко распахнутые темно-синие глаза оставались равнодушными льдинками. Что же сказать о Его Величестве? Я слышала об ауре, исходящей от детей огня; но я всегда думала, что сила и могущество должны вызывать уважение, а не страх. Он кружил в танце быстрыми, рваными движениями, лицо его оставалось сосредоточенно-серьезным, а мне все время казалось, что мягкий изгиб его полных губ вот-вот развернется оскалом, а из глазниц обнажившегося черепа польются потоки губительного для всего живого огня. Следом за принцем в центр выходили все новые и новые пары танцующих. Музыка звала, заигрывала. Легкая, искристая музыка – тот же ветер, тонкие-тонкие его эманации, стрелы, бьющие в цель сквозь любые стены. Наступил короткий перерыв между танцами. Часть гостей, в основном пожилые, ушла в анфиладу со множеством балконов, где для них уже были расставлены столики для игры в синман, диванчики и кресла для отдыха. Лакеи в алых ливреях скользили по залу, держа подносы с напитками и угощениями. Бабушка догнала одного, остановила и начала деловито освобождать поднос от груза засахаренных фруктов, тарталеток и крохотных пирожных. Мама озиралась по сторонам. Две дамы, проходя мимо, приветственно наклонили головы, мама ответила на приветствие, радостно встрепенулась, шагнула было к ним, но дамы уже уходили прочь, не оборачиваясь. – Все знакомства растеряла. Надо хоть одного знакомого найти. Хоть кому-то тебя представить, – бормотала она в отчаянии, комкая кружевной платочек. – Ищи, ищи, – хмыкнула бабушка, усмехаясь набитым ртом. – Они и здороваться-то с тобой не хотят, а уж своих сыновей к твоей дочке и на десять шагов не подпустят. Снова закружились пары. Его Высочество на сей раз не танцевал. Я оглядела зал и не увидела ни одной девы, которая бы не танцевала: все незамужние саганы были в центре зала, в объятиях кавалеров. Видимо, бабушка права, мне действительно не под силу самостоятельно привлечь внимание какого-нибудь холостого сагана. Почему меня это нисколько не огорчает? – Ах, вот вы где! – к нам протолкалась л’лэарди Трагад. – Я вас ищу, ищу. А это мой старшенький внук. Велан, ты помнишь л’лэарди Верану и малышку Сибрэйль? Тебе тогда было восемь. Невысокий юноша, хрупкий и изящный, как девушка, почтительно склонился, целуя мамину руку, столь же почтительно поклонился мне, но уголки его губ предательски дрожали, сдерживая улыбку. Светлые до белизны, даже на вид удивительно шелковистые волосы падали на лоб, в ярко-голубых глазах посверкивало что-то вроде насмешки. Ветренник. Я не смогла сдержаться, расплылась в улыбке до ушей – да, мы не виделись десять лет, он саган из высшего общества, видевший мою неловкость перед императором. Посмеивается, зараза. Он, о ужас, потенциальный жених! А мне вдруг показалось, что это братец-ветер, который столько лет был моим преданнейшим Другом и знал все обо мне, предстал наконец во плоти. – Л’лэарди Верана, вы позволите пригласить вас на следующий танец? – Разумеется, л’лэард Трагад, – приседаю в книксене. – Велан служит в императорском военном флоте, – с гордостью говорит л’лэарди Трагад. – Он очень хорошо проявил себя в последней стычке с анманцами, и в будущем году ему должны пожаловать собственный корабль. – Вы участвовали в настоящем морском бою?! – спрашиваю восхищенно. – Ну не то чтобы это был такой уж бой, – отвечает он уклончиво и лукаво. – Бабушка, как всегда, преувеличивает. Так, маленькая стычка, взяли на абордаж две анманские лодочки. – Лодочки? Ничего себе! – фыркаю. – Ну, если для вас эта здоровенная черно-красная махина, что в два раза больше имперских крейсеров, – лодочка, то корабль Белого корсара, наверное, и вовсе хлипкий плотик из тростника! Он даже рот приоткрыл: – Вы разбираетесь в кораблях? – Мой отец был моряком! – гордо отвечаю. Я была маленькой, когда он не вернулся, и многое из того, что он рассказывал, не смогла запомнить. Но как мне не знать, чем отличается анманский корабль от нашего крейсера, если я своими ладонями гладила деревянную обшивку их бортов, копошилась в снастях, дула в паруса, взлохмачивала светлую шевелюру какого-то морячка – уж не твою ли, братец-ветренник? – и выбивала заряженный револьвер из вражеской руки! – Я восхищен, – поклонился вроде бы уважительно, но в голосе отчетливо слышится лукавство. Не поймешь, когда он серьезен, когда посмеивается. – Так неожиданно и приятно встретить среди этого сборища сухопутных обитателей сагану, которая не путает триселя и стаксели! Ага, значит, все-таки издевается, пытается меня уличить в невежестве. – А зачем девушке знать, чем отличаются друг от друга паруса, если ей все равно никогда не стоять на носу корабля, не ловить настроение ветра, высчитывая правильный маневр? – хотела спросить шутливо, а получилось обиженно и зло. Ветренник засмеялся: – Так и представляю вас переодетой в мальчишку-юнгу… или нет, в боцмана, с приклеенной бородой, зычно орущего в рупор: «За работу, негодяи, сожри вас кракен!» Л’лэарди Трагад шутливо хлопнула внука по плечу сложенным веером: – Ваши шутки слишком грубы, молодой человек! – Нет, я серьезно! Когда я вспоминал вас, мне всегда почему-то казалось, что наша встреча состоится где-то в далекой стране или среди моря… хм, допустим, на борту пиратского корабля, где вы будете капитаншей. Помните, когда вам было шесть, вы угнали лодку в открытое море? – Мы, господин моряк, это преступное деяние совершили вместе! – Протестую, вы меня заставили! Угрозами и побитием веслом! И тут я встречаю вас среди шумного бала, в томной светской толпе, в драгоценностях вместо черной повязки на глазу. – Ну знаете ли, господин моряк, даже пираты любят увольнительные! Я все-таки высокородная сагана, и какими бы неправедными делами я ни занималась, мне положено раз в году поскучать на светском рауте, увидеть нашего лучезарного правителя. А черную повязку я ношу только на борту фрегата. – Сибрэ, что ты такое говоришь! – возмущается мама. – Вот как? Тогда я, к моему величайшему сожалению, как представитель закона, вынужден вас арестовать, – в синих глазах ветренника прыгают джинки. Смеюсь: – Вы ничего не докажете. Мало ли что болтают легкомысленные девушки. – Молодые люди, ваш танец – музыка уже играет! В мое время молодежь предпочитала действовать, а сейчас все только болтают! Даже на балу они разговаривают о танцах, вместо того чтобы танцевать! – возмущалась л’лэарди Трагад. – Но, бабушка, что поделать, если я впервые встретил девушку, с которой разговаривать интереснее, чем танцевать? – возразил Велан. Скорее всего, так он попытался сделать мне комплимент, но я предпочла принять его как оскорбление. – Вы намекаете, что я плохо танцую? – Л’лэарди Верана, как вы могли такое подумать? – возмутился ветренник, протягивая мне руку. На самом деле я не знаю, умею ли я танцевать. Люблю – это правда. Но умею ли? На протяжении полугода меня учил один провинциальный преподаватель из местного девичьего пансиона. Потом я так возненавидела даже упоминание о Сезоне, что самолично рассчитала учителя. И с тех пор танцевала только для себя, не задумываясь о правильности па. Но сомневаться поздно, моя рука лежит в узкой прохладной ладони ветренника. Мы выходим в круг танцующих, музыка плывет, кружится вместе с нами, подхватывает меня на руки, и я решаю не обращать внимания на тех, для кого мой танец недостаточно искусен. Какое мне до них дело? Я буду навеки проклята и вне закона, если они узнают, что я когда-либо снимала браслет-эскринас, не говоря уж о намерении бежать, мне не по пути с этим миром кукольно-декоративных женщин и властно-жадных мужчин. Мой партнер красив, как ветер. Он держит меня, но только кончиками пальцев, он подхватывает меня, но всегда в последний момент. Но разве птицы боятся упасть? И я смеюсь в ответ на его улыбку, и я слышу только скрипичный стон и грохот барабанов, а не скучные наставления бывшего учителя танцев, и серебро музыки в моих венах вместо крови.