Кстати, и в лихих девяностых сторонники «демократических свобод» отметились похожим образом. Разгул демократического бандитизма, когда мента с трудом удавалось отличить от бандита, и лежащие в руинах предприятия — таким оказался итог титанической деятельности «во имя свободы». Демократы конца ХХ века вливали в уши обывателю мысль о благородных и предприимчивых бандитах и паталогических негодяях, от бывшей власти. Ах, как же все похоже на процветающую в начале ХХ века идею о классово близких уголовниках. И точно такое же отношение к хозяйственной деятельности, только с обратным знаком — согласно новой единственно верной теории, государство должно было уйти из хозяйственной жизни даже там, откуда ему уходить категорически противопоказано. Благо, что самых «демократичных» успели-таки отодвинуть на периферию политической жизни. Кати, даже в этой коллизии просматривается историческая аналогия — в начале ХХ века самые истинные были задвинуты дедушкой Сталиным в тень, в противном случае Россия перестала бы существовать. Для общего образования переселенцы не забыли поведать Михаилу о достославных временах Святой Инквизиции. Вот где народ веселился от души. Особенно в дни пионерских костров с горящими ведьмами, и что удивительно, доказательства связи с нечистой силой были идентичны доказательствам в заговорах против Советской власти. Отсюда следовал вывод: ни в коем случае не упираться в «единственно верное учение», зато от любой партии, от любой теории брать полезное, отбрасывая все мешающее. И плевать, кто перед тобой — монархист, клятый буржуин или коммунист. Опасность представляют только безгранично верящие в непогрешимость своих идей. Таких надо безжалостно загонять под лавку, в смысле на лесоповал, или на строительство Норильского никеля. Точно так же, не надо обольщаться по поводу наших новых социалистов. В любой активной партии всегда найдется солидный процент фанатично настроенных идиотов. Эту кагорту надо будет безжалостно сжечь на фронте, а выживших пустить под нож. В противном случае вместо прагматичного строительства страны, попрет очередная дурь с лозунгами очередного единственно верного учения. Перед аборигеном вновь развернулась феерическая картина преобразования державы. Толкая страну вперед, большевики жесточайшими мерами проводят коллективизацию. В 32-ом году принимается закон «о трех колосках». Страна платит кровью за индустриализацию, но развивается бешеными темпами. Перед войной появляется закон «об опозданиях на 20 минут». Жестоко? Да жестоко, но иначе нельзя — вчерашнему крестьянину не понять, зачем нужна строжайшая производственная дисциплина. А что было бы, не спи первое поколение революционеров в ожидании мировой бузы, а закатав рукава, примись за восстановление порушенного? Ответ лежит на поверхности — две дополнительные пятилетки могли снять угрозу войны и смягчить процесс индустриализации, но что было, то было. После войны энергия коммунистов постепенно сходит на нет, а в восьмидесятом году средний возраст политбюро достигает 70-ти лет. Какая к чертям энергия в пантеоне? — Михаил, первые большевики слишком плохо понимали, чем в реальности является социум, и оголтело кинулись крушить все, что напоминало им прежний миропорядок. В результате страна потеряла лучшую часть офицерства и инженерного корпуса. Офицеры были выбиты на фронтах гражданской, а инженеры покинули Россию. — Федотов устало махнул рукой. — И не стоит надеяться, что достаточно идейно вдохновленным все объяснить, как они сразу станут белыми и пушистыми. Фанатики, очень тяжело поддаются переформатированию. — Но это же значит, что без ваших ГУЛАГов не обойтись! — Да, не обойтись, и вопрос заключается лишь в минимизации этого зла, и запомни со многими революционерами сотрудничать можно и нужно. — И это, Миха, далеко не все, — включился в разговор Зверев, — в определённом смысле партия новых социалистов должна будет занять место большевиков и удержаться у власти 20…25 лет. Больше нельзя — повторять опыт престарелого политбюро не наш путь. За это время социалистам предстоит провести индустриализацию. Создать на селе крупно-товарное производство, а выделившиеся ресурсы направить на заводы и не жалеть средств на качественное образование. — Кстати, Михаил, я по этому поводу вспомнил лидера китайских коммунистов, — вставил свое Федотов, — Дэн Сяопин в свое время сказал: «Не важно, какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей», и через четверть века Китай стал великой экономической державой. Такой подход должен заметно снизить сопротивление сегодняшнего правящего класса, но недовольные не только останутся, но по истечении десятилетия они начнут множиться. Это, Михаил Константинович, закон природы, и тут надо вовремя сделать финт ушами, чтобы чрез четверть столетия наших энесов смели «разгневанные массы», но на смену им должны прийти такие же прохиндеи. Это окажется самой трудной задачей, но иначе и трепыхаться не стоит. Упоминание о китайских коммунистах вызывало вопросы. Как мог, Федотов просветил аборигена о китайской модели экономики. Китайцам было чем гордится. Зато последний ответ о КПСС напоминал приговор: — Мне кажется, солидная часть советской послевоенной элиты осознала, что пролетариат годится для взятия власти, но он и близко не отвечает предсказанной Марксом роли. Осознала, но своего «Дэн Сяопина» не нашла, в результате наша Компартия стала виновной в развале страны. Что касается пролетариата, то вот тебе одно мое наблюдение. В позднем СССР заводской инженер зарабатывал от 150 до 250 рублей. Заработок квалифицированного рабочего колебался от 300 до 350 рублей. Директор завода получал до 450 рублей, а министр где-то до 700. При этом некоторые шахтеры зарабатывали по 1500 р в месяц. Цифры примерные, но суть в том, что к финалу Союза, практически каждый рабочий был уверен: «Они там наверху жируют, а мы пашем и получаем копейки». В результате, когда пришел час «Ч», наш гегемон едва ли не громче всех заходился в визге: «Даешь капитализму». Это к вопросу о реальном пролетариате, а не по Марксу. Как это ни странно, но именно этот рассказ стал для Михаила своеобразной точкой в череде объяснений. Он махом понял и гениальные прозрения марксизма и его позорные заблуждения, и глубинные причины появления теорий о справедливом мире. Он буквально почувствовал сегодняшних носителей этой идеи. И безоглядно верующих в величие пролетариата, и высказывающих осторожные сомнения. Для него, знающего, как совсем скоро изменится характер труда, сейчас стало нелепым и даже позорным представление об инженерах и директорах, как о приспешниках буржуазии. Увидев свой родной мир под таким углом, он уже не сомневался в возможности репрессий, и понял, что такого он не допустит, но вопрос все же вырвался: — Борис Степанович, вы меня не разыгрываете? Получается, что наш большевик Александр Шляпников, который считается лучшим питерским токарем, должен получать всего на треть меньше директора Путиловского завода? — Правильнее сказать, это директор Путиловского завода должен получать на треть больше Шляпникова, только в нашем времени таких толковых людей, как Саша, среди рабочих давно не осталось. Михаил хотел было уточнить, кто же тогда остался, но понял, что мудрыми разговорами на сегодня он сыт по горло. После дневки у «бомбера» ритм сменили — шли до обеда, после чего в голову аборигена вкладывали очередной блок знаний, который по ходу уточнялся и усваивался. Теперь объяснялось, как конкретно переселенцы планируют воздействовать на историю России. Какие на этом пути подводные камни, и почему у них есть шанс существенно снизить накал гражданского противостояния. Последний разговор произошел на берегу Лесного озера. — Ты прав, Пантера. Будем ловить момент, а до того никаких рельсовых войн и коррекций истории, иначе все наше послезнание полетит к чертям. А вот когда именно наступит миг удачи, мы пока не знаем. В марте армия еще сильна, и голову нам открутят мгновенно. Сам знаешь, безголовых в России и без нас хватает. Почти наверняка можно взять власть под шумок Корниловского мятежа. Мишенин говорил, летом там была какая-то неустойчивость. Второй вариант, в октябре упредить большевиков, но к этому времени они наберут силу и нам придется тупо валить из пулеметов рабочих. Не хотелось бы. К тому же, большевиков надо использовать по-полной. Это тебе не меньшевистская либерасня. Такими кадрами разбрасываться глупо, один Иосиф Виссарионович чего стоит. И еще, никогда не забывай, что только марксизм говорит о полной справедливости. Пусть криво и косо, местами с дикими ошибками, но только он, и отмахиваться от этого нельзя. Последнюю тему Димон хотел оставить на потом, но фраза выскочила, и приходилось только удивляться работе своего подсознания. — Одним словом, с февраля семнадцатого надо быть готовыми перехватить власть. Главное, потом самим не наворотить ошибок по типу большевиков и временных, а ты пока готовься взять на себя руководство в полном объеме. Глава 6 Русская крепость и пленный генерал Начало лета 1915 — октябрь 1916. Подготовка Германии к газовой атаке на русскую крепость Осовец началась задолго до роковой даты 24 июля 1915 года, когда руки германских солдат, должны были повернуть вентили на баллонах с жидким хлором. Сначала надо было наработать хлор. На это требовалось время. Затем в строжайшей тайне подвезти к позициям баллоны и так же тайно установить их в передовых окопах. Не дай бог об этом прознают русские, тогда эффект атаки будет мизерный, тем более если баллоны повредит огонь русской артиллерии. Но это еще не все — потом надо будет ждать благоприятного ветра. Все это Зверев узнал, побывав с отцом на экскурсии по остаткам крепости Осовец. В память десятиклассника навсегда впечаталась героическая оборона, венцом которой стала «атака мертвецов». В тот день отравленные хлором русские цепи обратили в бегство наступающего противника. Допустить повтора этой атаки Зверев категорически не хотел. Жаль, что о других атаках никакой конкретики переселенцы не знали. В мире переселенцев готовность к атаке наступила 14-го июля. Вычтя из этой даты два дня, необходимых на установку баллонов, Зверев получил 12-е июля. Соответственно, прибытие состава с хлором можно было ожидать в ночное время с 6-го по 12-е. Самое удобное для разгрузки место было в деревушке Цемношие, откуда 600 баллонов по 30 кг в каждом, дойче зольдатен, в одну ночь должны растащить по своим окопам. Федотов попытался Зверева отговорить, но, будучи послан, стал действовать по принципу: «Если нельзя предотвратить — наварись», и посадил за разработку противгаза немецких химиков. Это произошло еще до войны, тогда же Зверев сформировал в Граеве сильную агентурную группу. О возможном применении газов, Дмитрий дал понять начальнику Главного Артиллерийского управления еще в конце 1914-го года. Как и предполагалось, реакции не последовало. В марте пятнадцатого, Зверев направил начальнику разведывательного отделения штаба Северо-Западного фронта, Николаю Степановичу Батюшину, письмо. По форме нелепое предложение о закупке противогазов, по сути, предупреждение о возможной газовой атаке. Почему не прямо? Прямо к Батюшину он уже обращался. В сентябре прошлого года, когда контрразведчик едва не засадил бывшего морпеха на гауптвахту, за просьбу не препятствовать группе разведки пройти за линию фронта. Пришлось пройти без спросу, за что у Батюшина на Зверева не мог не вырасти громаднейший «зуб». И в самом деле, кому понравится, когда газетчики суют тебе под нос сведения о дислокации войск противника и печатают материалы о приключениях по ту сторону фронта. Такую пощёчину не прощают. Первую газовую атаку немцы провели 22 апреля 1915-го года под бельгийским Ипром. И опять никаких шевелений с нашей стороны не последовало. Почти через месяц, 18 мая, на наши позиции обрушился чудовищный по эффективности удар хлора. Две дивизии Северо-Западного фронта потеряли 9000 человек, в том числе 1200 погибшими. Вот тут реакция последовала. В один день Зверев получил две грозные телеграммы. Хорошо хоть не бумагу с вензелями. В первой на встрече настаивал только что назначенный новый начальник ГАУ, генерал-майор Алексей Алексеевич Маниковский. Во второй Зверева затребовал к себе командующий Северо-Западным фронтом, генерал от инфантерии Алексеев. Тот самый, кому в 1917-ом судьба уготовила стать начальником генштаба империи. Кто бы сомневался, что «главартиллеристу» пришлось подождать, зато спустя четыре часа самолет Зверева приземлился на площадке авиаотряда при штабе фронта. В Гродно штаб фронта размещался в здании реального училища, находившегося неподалеку от городского сада. Часовые при входе бдели, туда-сюда сновали интенданты. Перед фасадом фыркали моторами разной степени подержанности автомобили, а местные лошадки прятались в тени на противоположной стороне площади. И правильно, лошадок надо беречь. После улицы в фойе было сумеречно и душно. Слева на лавках потели многочисленные посетители в гражданском. Сидящий справа за стойкой поручик с аксельбантами, делал вид, что не видит очередного посетителя. Взяв, наконец, телеграмму с вызовом к командующему, безуспешно порылся в своих бумагах. Вновь уперся взглядом в телеграмму. Покрутил ее так, и эдак, и не найдя ничего потустороннего, позвонил в приемную Бонч-Бруевича. Глядя на эти хороводы, Зверев почувствовал себя в своем родном мире. Ему, никто так и не объяснил — примут его, сегодня или не примут, а если примут, то когда. Спустившийся сверху капитан, перекинувшись взглядом с поручиком, безошибочно выделил Зверева. Как он это сделал, для Зверева так и осталось загадкой, но бросивший к фуражке руку капитан больше всего напоминал мающегося трезвостью гаишника и так же слитно, и неразборчиво протарахтел: — Капитан Окунев, этовыкгенералуБонч-Бруевичу? Ответное словосочетание: «Ахренегознаеттоварищмайор», — привело капитана в ступор. Но надо отдать вояке должное — с юмором у него оказалось все в порядке, поэтому всхрапнув, он тут же стер с лица изумление и его: «Прошу следовать за мной к генерал-майору Бонч-Бруевичу», прозвучало вполне разборчиво, и даже с уважением. С генералом Зверев мельком познакомился в десятом году, когда тот был полковником и начальником штаба Либавской крепости. Позже до Зверева доходили истории о лютующем генерале-контрразведчике. Одни говорили с восторгом, другие с откровенной злобой. Апофеозом деятельности неугомонного генерала стало раскрытие германского шпиона, отставного жандармского подполковника Мясоедова. Вопрос достоин ли Мясоедов виселицы (на которой он оказался 2 апреля), оставался открытым, но все решил росчерк тогдашнего главковерха и по совместительству Великого Князя Николая Николаевича: «Всё равно повесить!». Бонч-Бруевич встретил Зверева в своем кабинете. Прошедшие со знакомства пять лет, моложе генерала не сделали. Седина в бороду и мешки под глазами — такой след оставил один-единственный военный год. Потолстевшие щеки и нездоровый цвет лица, говорили о постоянных стрессах. О роли Зверева в ослаблении давления противника на Балтийский флот и на всю шестую армию, Бонч-Бруевич знал, а потому прямо спросил, как Дмитрий Павлович узнал о готовящейся Германией газовой атаке. На что услышал резонный ответ, что никакой конкретикой Зверев не располагал и не располагает. А просветили его ведущие германские химики, коих с началом войны он «придержал» у себя. По их мнению, после французских газовых гранат и германского ответа с химическими снарядами в конце 1914-го года надо ждать удара Германии. Сначала на западе, а после потепления на востоке. — При чем тут потепление? Дело в том, что холоде жидкий хлор медленно испаряется, поэтому первые атаки прошли на западном фронте и только теперь газовых атак можно ждать в России. — Дмитрий Павлович, неужели нельзя было обратиться раньше? В конце концов, когда надо, вы мастерски используете прессу. — Эт, точно, использую, но давайте пригласим на нашу беседу полковника Батюшина. В конце концом, когда еще представится случай извиниться. — Вы спрашиваете, нельзя ли было прямее? — продолжил Зверев, когда Николая Степановича ввели в курс беседы. — Конечно можно, но как бы я выглядел, ошибись «мои» немцы? Но вы мне ответьте, почему после атаки на Ипре, в русских штабах даже не почесались? Почему не ознакомили войска, не дали задание русским химикам найти противодействие? Сказанное было наездом на всю систему и на Батюшина лично. Дескать, разведка ты или так, погулять вышел, и чё после «Ипра» не кинулся на телеграф договариваться о встрече? А ведь почти восемь тысяч бойцов с обожжёнными легкими и заваленные трупами русских солдат передовые окопы, это, и твоих рук дело. Продолжать зудеть, однако, было бы глупостью несусветной, поэтому Димон перешел к раздаче ништяков. — Господа, лично вам я привез один экземпляр документации по противодействию газовым атакам. В первой части излагается способы противодействия непосредственно в войсках и методы лечения в госпиталях — на стол плюхнулся увесистый фолиант. — Вторая часть сугубо секретная. Она касается специфики агентурной работы по выявлению подготовки атак и некоторых технических тонкостей, о которых нашим союзничкам знать категорически противопоказанно, — прозвучавшее в адрес коалиции яростное презрение, поразила даже ко всему привычных разведчиков. Уткнувшиеся в бумаги контрики выпали в осадок. Еще бы! Чего только стоила методика подготовки газобалонных атак с чертежами и примерами расположения баллонов. Там же фигурировали указания как, и из чего эффективнее всего выводить баллоны из строя. А ведь еще были графики распространения газового облака по фронту и в глубину, в зависимости от метеоусловий, с градиентами критических концентраций и многое, многое другое, что существенно снижало эффективность газовых атак. По существу офицерам штаба фронта подарили ключик от пещеры Али-Бабы с лампой Алладина в довесок. Глазеть на ошалевших офицеров было занятно, но муторно, поэтому дав пару пояснений, Зверев перешел к главному. — Господа, надеюсь, вы понимаете, что афишировать мое посещение посторонним знать не надо, поэтому, вас, Михаил Дмитриевич, — Зверев повернулся к генералу, — я попрошу употребить все свое влияние, чтобы вымарать любые упоминания о сегодняшнем моем посещении штаба. Шельмуют нас с вами одни и те же клиенты, — Зверев намекнул на прогерманское лобби, — поэтому для будущего общения вот вам реквизиты моего доверенного лица, — собеседники получили визитки Самотаева. — я ему доверяю всецело. — К вам я прилетел на своем самолете из Питера, и вечером буду на Невском у графини Н, но в авиаотряде обо мне не знают, и туда можно не обращаться. — Дмитрий Павлович, германские Альбатросы последнее время совсем обнаглели, — не удержался Батюшин, осознавший всю ценность посетителя. — Пусть сунутся. Авиапулеметы и форсированный мотор, это вам не кот нагадил. Ни одна самка собаки не догонит. Если есть желание, могу подбросить до Питера, а завтрашним рейсом верну к обеду в Ровно.