Касательно отношения солдатиков к революционерам и тем более к энесам, подкуп шел прямым текстом: «Защиту революции можно доверить только перешедшим на сторону трудового народа, остальных отправим на фронт». В реальности защита отечества потребует напряжения всех сил, и отсидеться в тылу не удастся никому, но об этом пикантном обстоятельстве рядовым агитаторам не сообщали. Кто-то скажет: «Это недопустимое коварство!» Естественно коварство, а как же иначе? На прорыв фронта придется бросить самых лучших и верных, но сначала в атаках сгорят изменившие присяге, а предлог найти, что плюнуть. Все это будет позже, а пока слушающие эти речи солдатики будут проникаться мыслью, что новые социалисты, они самые социалистические социалисты в мире, и на этом основании стрелять в голодающих рабочих грех, и за это нас оставят в тылу. Для Москвы и Питера загодя создавались запасы зерна. Надолго его не хватит, но ажиотажный спрос сбить удастся, а дальше заработает карточная система и закупки. В Южной Америке разразился жесточайший кризис — страны тройственного союза отказались от закупки кукурузы и бобовых. Нет, не разлюбили, просто подвоз стал невозможен из-за блокады. Латиносов «спасли» переселенцы, скупив зерно по цене отходов. Сейчас первый корабль разгружается в «Романове на Мурмане», а с весны грузы пойдут через Архангельск. О серьезных прибылях речи не идет, но и не задарма. Не были забыты и карточки, с радужными логотипами. Этот дивайс не подделывался — германские химики пахали не зря. Были заготовлены печати всевозможных организаций. От большой государственной, до несуществующих пока Петросовета и Временного правительства. Терпеливо ждали своего часа факсимиле известных людей. Два правоведа из особо доверенных энесов разрабатывали положение о госслужащих. Проблему дефицита рабочих рук в сельхозартелях и на заводах, переселенцы решили за счет пленных немцев и австрияк. Когда это дело прочухали конкуренты, сливки были сняты. Всем этим заправляли Зверев с Самотаевым. Федотов «воевал» на ниве брони и авиации, и напрямую с предстоящими революционными разборками связан не был. С броней вопрос решился благополучно — средства были выделены. Аналогично решился вопрос с авиацией. Новый заказ предусматривал выпуск двух тысяч истребителей Миг-7 и семисот пятидесяти фронтовых пикирующих бомбардировщиков, а все финансовые издержки и неизбежные нарушения условий контрактов переселенцы рассчитывали урегулировать после февральской революции. Тем более после взятия ими власти. Что касается фронтового бомбардировщика, которым Гаккель занимался с начала пятнадцатого года, то эта двухместная машина могла вести прицельное бомбометание из крутого пикирования и штурмовать позиции противника пулеметно-пушечным огнем. Кроме бомбовой нагрузки весом до полутоны, «приятным» сюрпризом для противника окажется воющая сирена. А вот «летающие крепости» строились исключительно за свои деньги. Благо, что требовался их всего десяток. Впрочем, на возврат денег надежды оставались. В крайнем случае, вложенные средства вернуться после продажи «крепостей» французам или американцам. С конца шестнадцатого года в столице стало создаваться проводное вещание. Дело шло ни шатко, ни валко, и эта новость вскоре забылась, чтобы загреметь бравурными мелодиями в семнадцатом году. * * * С первых дней войны переселенцев тревожила перспектива публикации приказа?1 Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Этот документ в клочья разнес армию, но где тот Петросовет? Кто и когда его учредит, и кто те люди, что будут писать этот приказ? Мишенин смутно помнил, что создание Петросовета каким-то боком связано с меньшевиками Рабочей группы при Военно-Промышленном комитете. При учреждении Совета в него попало много посторонних людей, а председателем был избран эсдек Николай Семенович Чхеидзе. Оставалось ждать, в расчёте на появление разговоров о создании Петросовета. Начало семнадцатого года ознаменовалось двухсоттысячной демонстрацией, посвященной годовщине «Кровавого Воскресенья». Как и предсказывал «великий Мишенин», ее организовала Рабочая группа, а вот о том, что 27-го января ее в полном составе поселят в казенную гостиницу «Кресты» стало полной неожиданностью. Этого Мишенин не знал. Собравшиеся по этому поводу в штаб-квартире партии Самотаев с Дмитрием пребывали в тоске и сомнениях. — Миха, и какие у тебя есть мысли? — Зверев с надеждой посмотрел на Пантеру. — Их выпустит победивший народ. — Я серьезно. — И я серьезно, даже знаю когда, — Михаил взял лист с записями математика, — вот смотри, в период с 27-го по 28-е февраля из тюрем будут выпущены все заключенные. — Ты хочешь сказать, с ними на свободу выйдет рабочая группа? — Ну, а как иначе? — Ни хрена себе, а если сроки сдвинутся? — Правильно тебе Мишенин говорил, — огрызнулся Самотаев, — надо было учиться, а не собакам хвосты крутить. — В нашем мире собакам хвосты не крутили, мы больше по девочкам бегали. — Оно и видно. На самом деле изменение дат тревожило бывшего морпеха постольку-поскольку. Сдвиг в пару дней погоды не делал. Димон ломал голову, как внедрить в исполком своих людей, да так, чтобы занять в нем лидирующие позиции. Вопрос этот был далеко не прост. Достаточно было освобожденным «работягам» скоординироваться с эсерами и трудовиками, как о серьезном контроле над Петросоветом можно будет забыть. Соответственно, не было гарантии, что приказ?1 вновь не натворит бед. — Тренер, — задумчиво произнес Самотаев, — а что нам мешает самим учредить Петросовет? Еще не успел отзвучать последний слог, как в сознании Зверева был готов шуточный ответ, который тут же смениться изумлением: — Миха, да ты понимаешь, что ты сейчас придумал?! — А что такого? — обиженно начал Самотаев, — Спокойно подберем людей и проведем выборы в исполком. Сам же говорил — кто первый встал того и лапти. — Пантера, это же решение проблемы! Сказать, что предложение было заманчивым, значило просто промолчать. Оно позволяло получить гарантированный контроль над организацией, и обеспечить серьезное давление на Временное правительство. И ведь прокатит! Тем более, что в реале депутатами «назначали» всех подвернувшихся под руку от пекаря до шляющегося по коридорам Думы придурка с винтовкой. По ходу борьбы за влияние, Совет перешел под контроль большевиков. История повторится. Иллюзий по этому поводу питать не стоило, но определенный контроль со стороны социалистов сохранится до конца. Председателем Исполкома решили «оставить» меньшевика Чхеидзе. Если он в «прошлой жизни» не рискнул взять власть, то с какого перепуга он осмелеет в этой? Так и будет жевать сопли, а чтобы не взбрыкнул, ему в помощь решили подсунуть двух таких же однопартийцев Кузьму Гвоздева и Бориса Богданова из Рабочей группы. Помощником председателя от новых социалистов и руководителя Военно-революционным комитетом решили назначить «вагнеровеца» Кирилла Беспалова. Главным аграрием Зверев предложил депутата первой Государственной Думы Степана Васильевича Аникина. В этот компот органично вписывались два обормота — внефракционный, но с эсеровским прикусом Николай Суханов-Гиммер и полуклассический эсер Керенский. Эти два демагога самое то, чтобы в болтовне утопить любое предложение. Главное, правильно их сориентировать. От большевиков в помощь Чхеидзе напрашивался председатель русского бюро ЦК РСДРП Александр Шляпников. Не был забыт и выкормышь князя Кропоткина, но конкретную кандидатуру анархиста решили подобрать из самых отмороженных. При таком раскладе влияние новых социалистов в исполкоме было достаточно велико. Главное, они рассчитывали на большинство в Совете. В итоге, как было сказано по другому поводу, партия новых социалистов грозила оказаться «руководящей и направляющей силой», и сила эта была готова удерживать военно-революционный комитет силой физической. Такая пошлая тавтология, она же сермяжная правда, ибо спички детям не игрушка. Впрочем, до кровопролития дело дойдет вряд ли. Решительностью большинство «советчиков» не отличалось, а их противоречия будут долго мешать объединению против энесов. * * * Сделав первую прикидку, Зверев свалил проработку деталей на самотаевский штаб, который, кто бы сомневался, назывался «Центром», а сам занялся поисками Аникина. Знакомство с этим человеком, как бы невероятно это не звучало, произошло в двухтысячном году, в кафе Дома ученых Объединенного института Ядерных Исследований, куда Дмитрия пригласил его давнишний приятель. В кафе полумрак, на стенах незатейливые новогодние украшения. Столики времен советского общепита и такие же алюминиевые стулья с голубенькими сиденьями. Лаборатория, в которой трудился приятель Зверева, завершила какую-то работу. Не эпохальную, поэтому собрались только свои и за свои, зато можно приглашать знакомых. Представительный мужчина с большим лысым черепом поздравил присутствующих с успехом, попутно вспомнил недавний новый год. Кто-то достал гитару. Неплохую, надо сказать, купленную за границей. Слушать песни шестидесятых годов было и приятно, и грустно. Эта эпоха навсегда ушла в прошлое. Внимание привлекла женщина за соседним столиком. Броская, с выразительными темными и умными глазами, с гордой посадкой головы. Из тех, возраст которых определить сложно, но все чувствуют врожденное благородство, а кое-кто про себя произносит: «Роскошная женщина!» Мероприятие и женщина, так бы и забылись, если бы не фильм о Дубне. Виды современного наукограда перемежались черно-белыми любительскими вставками. На одной из них Дима с удивлением узнал, незнакомку. Приятель подтвердил: — Это наша Майя Аникина. Между прочим, старший научный сотрудник, и зацени — внучка депутата первой Госдумы Российский Империи! Похоже, это фрагмент из фильма шестидесятых годов. Мысленно прикинув возраст дамы, Зверев едва не присвистнул — великолепная генетика! А еще Димон не сомневался — мужским вниманием Майя не обделена. Яркая луна, безветрие и легкий морозец, все настраивало на лирический лад и почему бы не проводить красивую женщину до дома. Наводящий вопрос о предках подтвердил сказанное приятелем — дед Майи отчаянно спорил с «начальником» Саратовский губернии по фамилии Столыпин. Грех упускать случай узнать о той эпохе. До дома Майи пятнадцать минут. В Дубне еще не разговаривают матом, а родители не боятся отпускать детей вечером на улицу. Это величайшее завоевание демократии стало прорываться сквозь нравственные плотины позже, поэтому приглашение на чай прозвучало естественно. Людские судьбы порою похожи на идущие параллельным курсом корабли: Столыпина назначают премьером — Аникина выбирают в первую Думу. Петр Аркадий проводит реформу — лидер фракции трудовиков Степен Васильевич его критикует. Степана возмущает безумная жестокость Столыпина. Для таких обвинений основания есть — разрушение крестьянской общины заполонило дороги империи понуро бредущими людьми. Эти неприкаянные потеряли не только землю, но и надежду на жизнь, и сколько их осталось лежать вдоль дорог, одному богу известно. Во вторую Думу Аникина не пропустил новый закон — сельский учитель села Камаевка наделом земли не владел, и представлять крестьян не имел права. Учительствовать же ему запретили еще до избрания в думу, зато постоянно напоминала о себе полиция — Петр Аркадьевич оказался человеком злопамятным. Следствием явилась эмиграция, в которую Степан уехал со старшим сыном Борисом. Дочь, она же будущая мама Майи, осталась в Саратове с матерью. В Россию Степан вернулся на волне патриотического подъема в 1914-ом году. Вернулся… и на пограничном пункте в Одессе был схвачен и этапирован в Саратов. Только в мае пятнадцатого года он был оправдан. Потом последовала неинтересная деятельность в Московском союзе кооперативов. Разъездной лектор жалование имел небольшое, и помощь первой семье была чисто символической. Сегодня, обсуждая кандидатов в состав Исполкома, Зверев неожиданно вспомнил женщину, которая ему годилась в бабушки. Вспомнил он и ее деда. Осталось только разыскать Степана Васильевича. Кто-то скажет импульсивный поступок? Да, импульсивный, зато от сердца, как дань женскому совершенству из двухтысячного года. * * *