— Не преувеличивайте, ротмистр, никто вас свинцом из пулеметов не поливал, и поливать не собирался. Не отрицаю — остановили, но так было надо, чтобы в горячке не натворили бед. Только не говорите, будто не понимаете, что за секретную переписку между нашей партии и думской комиссией по военным делам, господа из Главного Германского штаба готовы платить золотом. — Вы обвиняете меня в измене?! — Делать нам больше нечего, — отмахнулся от жандарма Самотаев, — но за пропавшие документы спросят с меня. Касательно пулеметов, это неудачные образцы завода «АРМ», переданные нам на ответственное хранение без права выноса из помещения. — Михаил передал офицеру акт передачи. — Кстати, не далее как в три часа пополудни с их помощью была остановлена попытка демонстрантов ворваться в штаб-квартиру, о чем в полицейское управление направлена соответствующее заявление. Вникнув в представленные документы, офицеру осталось только вздохнуть — судя по тому, как демонстративно были остановлены жандармы, их здесь ждали, и скрывать угрозу применения силы против Особого корпуса жандармов не собирались. В какой-то момент у Ремизова мелькнула невероятная версия — налет жандармерии был спровоцирован для достижения неведомой ему цели. За это говорил факт, что никакими выборщиками в Петросовет здесь не пахло. Это ротмистр понял, едва перешагнул порог зала на втором этаже, хотя филер на входе сообщил — в здание вошло десять заговорщиков. Подумав, офицер пришел к выводу, что документами и формальным предлогом о сохранении государственных секретов его визави озаботились не сегодня, тем самым выводя из-под неприятностей себя, а попутно и Ремизова. Оставался невыясненным вопрос с добровольной передачей ему двоих «подпольщиков». Где это слыхано, чтобы лидеры политических партий самолично передавали жандармам людей из своей среды?! На вопрос, зачем им это надо последовал ответ: — Если вы даете слово офицера, что наши люди сегодня же окажутся в камере с арестантами из Рабочей группы, то я могу гарантировать, что все их действия будут направлены исключительно на предотвращение антивоенных выступлений. В противном случае, вы никого не получаете. Прозвучало неожиданно цинично, и было о чем подумать, ведь господин Самотаев дал понять о нежелательности ставить Спиридовича в известность об условиях ареста. Идея заслать под видом арестантов в камеру с Рабочей группой энесовцев, для согласования кандидатур в Петросовет, осенила Самотаева, когда жандармы были уже в пути. С этой целью двух «комсомольцев-добровольцев» сейчас спешно инструктировал Фаза. Оставалось дождаться решения ротмистра. Увы, в жандарме верх взял служака: — Извините господа, но я давал клятву верности и намерен до конца выполнить свой долг, — в голосе звучали и свойственная эпохе выспренность, и извинение. На Фурштатскую, в штаб Отдельного корпуса, Ремизов добрался под утро. Первым делом доклад непосредственному начальнику, затем письменный отчет. Вызова к Спиридовичу он так и не дождался — хоровод кровавых событий захлестнул столицу и отчет ротмистра генерал почитал, когда раненого в живот Ремизова уже прооперировали и кризис миновал, чего нельзя было сказать о столице Державы. Отложив документ, Спиридович устало протер глаза. Первым посылом была ярость: «Да как они осмелились угрожать жандармерии пулеметами?!» На смену пришло сожаление: «В какую увлекательную игру он сыграл бы с этим Самотаевым, не окажись ротмистр столь прямолинеен. Впрочем, еще не все потеряно». Генерал не знал, что его России жить осталось несколько часов. Всего же в ночь на 26-е было арестовано немногим более ста человек. Протопопов при каждом удобном случае повторял, дескать, верхушка арестована, а без головы восстание тут же замрет, но его никто не слушал. * * * Преждевременное появление на политической сцене Петросовета, грозило его членам арестами, промедление могло поломать планы переселенцев по взятию Петросовета под контроль. Михаил долго не мог понять, почему, имея мощнейшую поддержку со стороны петроградского гарнизона, Петросовет уступил власть Временному Правительству, после чего встал к нему в оппозицию. Ответ на этот вопрос нашелся после анализа личностей членов исполкома и прежде всего, его председателя и лидера думской фракции РСДРП, Николая Семеновича Чхеидзе. Меньшевик с 1903 года. Вместе с Керенским дурковал в массонах. Слыл одним из самых радикальных думских ораторов. На словах человек решительный, но легко возбудимый, и даже крикливый, он интуитивно опасался ответственности, таящейся в реальной власти. Ко всему, бытующая в среде меньшевиков идеологическая установка: «Россия для социалистической демократии еще не созрела», оправдывала его бездействие. Эта особенность личности Николая Семеновича предопределила политику Петросовета, и это обстоятельство сегодня полностью устраивало Самотаева. К созданию Петросовета Михаил приступил в средине февраля. Первым делом, полки «выбрали» из своей среды делегатов. Кто бы сомневался, что большинство из них оказались из «вагнеровцев», чуток разбавленных эсерами и «дикими». Представители от рабочих оказались энесами с небольшой толикой эсеровской и меньшевицкой крови. Три дня назад Самотаев затеял треп с эсдеком Матвеем Скобелевым на тему: «Как бы сложилась история, догадайся в пятом году в названии Петербургского совета упомянуть не только рабочих, но и солдатских депутатов». Зацепил Владимира Зензинова — не станут ли текущие события детонатором создания Петросовета. Не было сомнений, что мысль, вброшенная в «народ», вскоре прорастет «революционными цветами», и в полном соответствии с эти тезисом позавчера инициатором «обмена мнениями» выступил трудовик Керенский. Трудовик по думской фракции и эсер по партийной принадлежности. На этот раз на Миху обрушился водопад слов: «Петросовет по своей природе является политической организацией социалистических партий и левых фракций думы, он своего рода центр революционной демократии, орган революционно-демократической деятельности трудящихся, в котором органично сливается законодательная власть в лице Совета депутатов, и исполнительная в лице исполкома; этот орган, словно двуликий Янус и думает, и творит; он формулирует законы, и сам их исполняет, но в отличии от античного божества его исполнительная часть ведет за собой законодательную, при этом может показаться, что меньшинство навязывает свою волю большинству, но на самом деле этого не происходит, так как…». — Да согласен я, Александр Федорович, согласен! — взмолился Самотаев, — Только вам и сугубо конфиденциально сообщаю — низовые ячейки нашей партии уже запросили депутатов в Петросовет от рабочих и от полков Петроградского гарнизона. При норме представительства по одному депутату от каждые две тысячи человек, получим Совет в 200–250 депутатов. Зато исполком, как вы только что справедливо заметили, по преимуществу должен состоять из членов социалистических партий и левых фракций думы. — Вы уже сформировали Совет? — Михаил впервые увидел известного законника растерявшимся, чем и воспользовался: — Нет, не полностью. Предлагаю после заседания думы, оговорить персоналии в Исполком. Должен сразу предупредить — руководство военно-революционной комиссией и комиссией по продовольствию мы никому не уступим. Фабричные рабочие на посту председателя хотят видеть Чхеидце, а вас его товарищем. По крестьянскому вопросу мы будем отстаивать кандидатуру эсера и трудовика из первой думы, Степана Аникина. — Странный выбор, — непонятно по какому поводу заметил изрядно ошарашенный Керенский. Кто бы сомневался, что в тот вечер мало до чего договорись, зато прошло предложение лидера меньшевиков: — Мне представляется, от Русского бюро РСДРП достаточно Шляпникова и Залуцкого. Настороженный взгляд нахохлившегося Чхеидзе напомнил о застарелом конфликте между большевиками и меньшевиками, а в подтексте каждый услышал: «Большевикам и этого много». Возражений не последовало, зато от Рабочей группы Миха предложил ввести помощниками председателя Кузьму Гвоздева и Бориса Богданова. Такого усиления меньшевиков эсеровская душа Керенского не выдержала, и разразившаяся свара, была остановлена подпоручиком охраны, который слезно стал уговаривать уважаемых парламентариев разойтись по домам: «Господа, побойтесь бога. Уже второй час ночи, а на улицах неспокойно». Только вчера было достигнуто некоторое подобие согласия. Особенно донимал Керенский в своих потугах оттяпать «военку», но обломилось. То есть, Керенский так не считал, но подсчет сторонников СПНР давал основания считать, что Александр Федорович пролетает, как тот гордый птица-еж, которому отвесили пендаля. Вечером 25-го февраля афишные тумбы города запестрели приказом генерала Хабалова о запрете любых демонстраций и скоплений на улицах. По ослушавшимся будет открыт огонь и далее по списку. Для руководства энесов это был сигнал о начале агонии власти — завтра, 26-го февраля, новобранцам из запасных полков придется убивать своих недавних дружков, дядек и даже отцов. В ночь на 27-е начнется мучительное переосмысление, которое выльется в бунт. Об этом же говорили агентурные данные — по ночам солдаты стали вести разговоры, на тему: «А надо ли стрелять в рабочих?» Вечерний разговор между Самотаевым и Зверевым был как никогда краток: — Ну что, Миха, началось? — Практически слово в слово, как описал Мишенин. — Тогда завтра с утра встречаемся в Думе. — Ох и надоели они мне. — Эт, точно. В этот вечер группа специально обученных товарищей, получила приказ обеспечить прибытие депутатов в Таврический дворец к утру 27-го. Вторая группа приступила к операции по контролю над Запасным броневым дивизионом. Третье задание касалось внедренных в запасные полки «вагнеровцев». Им предписывалось поддержать вспышки бунтов утром 27-го. В мире переселенцев, бузу поднял унтер-офицер Волынского полка Кирпичников. Здесь такой в списках полка он не числился. Погиб, или находился на фронте, выяснять не стали, но на стихию решили не надеяться. Самое неприятное распоряжение Михаил отдал еще вчера. Снайперские группы, должны были остановить кровопролитие, уничтожив нескольких офицеров, но не сразу. Сначала военные должны были пролить кровь рабочих. Миха до сих пор не мог забыть укоризненных взглядов своих «вагнеровцев». Не забыл Центр активизировать своих людей на железной дороге, а какие-то темные личности выкрали заехавшего в Питер полковника Кутепова. Монархист он, конечно, махровый, но человек энергичный. Глядишь, и сгодится, а будет упрямится, так… кто ж ему доктор. Распоряжений было много, большинство отдавал штаб. * * * Когда вдребезги не выспавшийся Дмитрий и Михаил ввалились в Думу, их остановил Шингарев: — Это правда, что от пулеметов никто не ушел? — Преувеличение, Андрей Иванович, преувеличение, но от жандармов отбились. Аналогичный прием был оказан в левой части Думы. Зато объявление Самотаева о предстоящих завтра утром выборах в Петросовет демократическая тусовка встретила в штыки: «Почему с нами не согласовано?», «Кто это решил?» Орали не все, большинство все поняли правильно, но особо демократически настроенным товарищам пришлось растолковывать: — Господа, такова спровоцированная Хабаловым революционная обстановка, которая требует спешной организации Петросовета, а если кто-то с генералом не согласен, тот волен обращается к нему с жалобой, или посидеть дома, пока на улицах будут гибнуть наши товарищи. В это же время Самотаев обрабатывал Чхеидзе: — Николай Семёнович, вы совершенно правы. Для полноценной социалистической демократии время еще не пришло, поэтому на начальном этапе, задачу Петроградского Совета я лично вижу в противовесе правым, но в любом случае это вопрос только ваш и вашего Петросовета. — Хотелось бы понять, какие действия правых вы имеете ввиду, — влез в разговор Матвей Скобелев. — Те самые, что последуют сразу после падения монархии, только не говорите мне, что вы ничего не слышали о разговорах правых. — Разговоры к делу не пришьешь, — ринулся в атаку Матвей, но всю малину ему испортил, молчавший до сей поры Николай Соколов: