— Резон в ваших словах есть, — с адвокатской занудливостью начал очередной эсдек, — но почему вы против преемственности? В пятом году это собрание называлось Санкт-Петербургский Совет рабочих депутатов! Вместо Зверева, Соколову ответил Самотаев, которому изрядно надоел и этот крендель, и его всегдашний базар: — Потому, уважаемый адвокат, что сейчас надо привлечь на свою сторону не только рабочих, но и солдат, а столица теперь называется Петроград. — Но… — Господа! — демонстративно игнорируя Соколова, обратился ко всем Михаил. — Маски сброшены, и власть показала нам свое звериное лицо. На этот вызов мы ответим созданием органа истинного народовластия. Поэтому, всех, кому дорога свобода, я жду завтра рано утром в купольном зале Таврического дворца, а сейчас, извините, опаздываю на Путиловский завод, — и тут же напомнил Зензинову, — Владимир, тебя ждать? На заводе Самотаев собирался провести последний инструктаж «своих» депутатов по завтрашнему голосованию. «Конкурента» он взял по дружбе. — За что ты так не любишь Соколова? — упрекнул Владимир, когда они отъехали от Таврического дворца. — Любят девок, — скривился, как от зубной боли Михаил. — Знает же, что сегодня на улицах будут убивать, что надо срочно выбирать Петросовет, но у идиота засвербило побалаболить за название. Резкие слова были неприятны. Отношение Самотаева к левым, Владимир знал. К одним Михаил относился с уважением, но большинство считал откровенными лодырями и неудачниками. Самое печальное, что Самотаев был во многом прав. К 1912-ому году ЦК его партии перестал подавать признаки жизни. Бойкот эсерами Думы, о котором энесовец высказался: «Напугали ежа голой задницей», привел к катастрофическому падению популярности эсеров, а лидеры Чернов и Борис Савинков вместо партийной работы, увлеклись пошлым графоманством. С Михаилом, член ЦК партии социалистов-революционеров, Владимир Зензинов познакомился через Федотова, когда в 1906-ом году Борис Степанович предоставил эсеру убежище. Потом была ссылка Зензинова в Якутск, откуда он бежал в Охотск. Затем Япония, Шанхай, и Женева. Там он вновь мимоходом встретился с Самотаевым, которого заинтересовали подробности его перехода к берегу Охотского моря протяженностью в полторы тысячи верст. Из последней ссылки Владимир вернулся в 1914-ом году. Издавал в Москве «Народную газету». Тогда же услышал о «Вагнере», о рейдах по тылам противника, что были связаны с именем лидера СПНР Михаилом Самотаевым. В итоге, между ними завязались добрые отношения, чему в немалой степени способствовало их умение находить компромиссы. Сегодня по коридорам думы вихрем пролетел слух, о ночном налете жандармов на штаб-квартиру партии новых социалистов, который был отбит пулеметным огнем. Насчет пулеметного огня Зензинов сомневался, но что за сила заставила жандармов отступить? Что произошло на Шпалерной, позволяющее Михаилу спокойно раскатывать по городу? О том, что Михаил был связан с «Вагнером», Владимир знал, но с началом войны «вагнеровцы» пошли в армию, а непризывные подались в охрану и два таких до зубов вооруженных «старичка» везде сопровождали Самотаева. — Михаил, — начал немного успокоившийся Зензинов, — мое отношение к революции ты знаешь, но в пятом году по всему городу возводились баррикады, а сейчас ими еще не пахнет. — Вот-вот, точно так же думает правительство, и никому не приходит в голову узнать настроения солдат гарнизона. — А ты их знаешь? — Завтра солдаты начнут переходить на нашу сторону. Прозвучало буднично, как предсказание о наступлении сумерек. От этой уверенности по спине у Владимира побежали мурашки. — И вот что, Владимир, времени у нас мало, поэтому давай без призывов к борьбе с царизмом. На все у тебя час, после чего едем на Васильевский к «Сименсу». Зная о предстоящей кульминации, Самотаев сообщил товарищу то, что еще вчера знать ему не полагалось. Дела на заводе эсер утряс быстро. Заглянув к энесам, он почувствовал укол ревности — за последние годы новых социалистов заметно прибавилось, чего нельзя было сказать о эсерах. Заканчивая инструктаж, Самотаев посоветовал под пули не подставляться, и военных не провоцировать. — А ты Илья, возьми под опеку Владимира, а то он запросто полезет в самое пекло. Знаю я его, — шутливо наставлял Михаил нового руководителя энесов Путиловского завода. По дороге к центру, бронированный «Тигр» Самотаева обогнал несколько колонн рабочих. Каждый второй транспарант посвящался Петроградскому Совету. На этот раз серп и молот оказались вписанными в пятиконечную звезду. — Раньше звезды не было. — Это символ «Вагнера». После этой фразы последние сомнения отпали — Зензинову дали понять на чьей стороне стоит таинственный «Вагнер», и что события перерастают в вооруженную стадию. От ощущения предстоящей победы душа откликнулась восторгом. На подъезде к Невскому машину остановили солдаты Павловского полка. — Не положено, — косясь на нарисованную да дверях «Тигра» звезду с серпом и молотом просипел простуженным голосом усатый фельдфебель, но увидев на пропуске подпись Хабалова, взял под козырек. — Михаил, откуда такое богатство? — Могу подарить, — Самотаев достал десяток бланков с подписью генерала, — не забудь, поставить число. Попасть на Васильевский остров не удалось — все мосты к острову оказались разведены. Оставив Зензинова у Николаевского вокзала ждать своих, Самотаев понял, что если он сейчас не придавит пару часов, то уснет на вечернем совещании Центра. * * * К обеду прилегающие к Невскому проспекту улицы оказались запруженными празднично одетыми рабочими и всяким людом, особенно молодежью. Все препятствия обходили. С солдатами разговаривали мирно, дружелюбно. Еще немного и толпа заняла середину проспекта. Появились красные флаги. Демонстранты развернули транспаранты, запели революционные песни. Особенное возбужденное состояние царило у Казанского собора, у Гостиного Двора и вокруг Знаменской площади, куда пехота не пускала народ. Конные наряды бросались на толпу, из толпы летели камни. Около двух часов в разных местах города началась стрельба. У Гостиного двора залпами била учебная команда Павловского полка. Того самого, четвертая рота которого не далее как вчера ранила своего командира. Стреляла команда хорошо, но не долго. Лопнувшая голова капитана Чистякова забрызгала кровавыми ошметками подпоручика Сурикова, отчего тот провалился в обморок. Все это произошло в полной тишине, заставив солдат суеверно креститься. Точку в боевом духе Павловцев поставила пуля перебившая ногу поручику Сытину. И вновь звука выстрела никто не слышал. Учебная команда Волынского полка, под командованием Квитницкого перекрыла подходы к Знаменской площади. Одна шеренга вела огонь вдоль Невского, вторая вдоль Гончарной улицы, откуда шли с флагами и песнями. Зензинов насчитал около десяти тел, лежащих на Гончарной, когда был сбит с ног Ильей Головиным, а пули очередного залпы с визгом прошли над головами. Не все. Две с мерзким звуком «чпок» впились в тела стоящих рядом товарищей. Один рабочий неподвижным взглядом уставился в серое небо. Второй, кричал и кричал тонким голосом. От этого крика холодела в жилах кровь, хотелось заткнуть уши и бежать прочь от этого места, и так бы Владимир и сделал, если бы не Головин, раздирающий зубами какой-то пакет, и с нечленораздельным рыком рванувший Владимира за шиворот к раненому. Потом он помогал Илье перевязывать рабочему предплечье. Лежа держать руку было неудобно, зато помогло успокоить мечущиеся галопом мысли. «Почему, ни он сам, и никто из его товарищей не побеспокоился, взять с собой бинты?» «Почему Илья так вовремя отвесил ему оплеуху, и так же ловко стал бинтовать раненого? Значит ли это, что его загодя учили?» «Кто такой он сам, и Самотаев, если на события посмотреть через призму Томаса Карлейла: [Всякую революцию задумывают романтики, осуществляют фанатики, а пользуются ее плодами отпетые негодяи]». Себе он отводил роль романтика, а Самотаев не вписывался ни в одну из категорий. Ни к романтикам, ни к фанатикам он не относился, но точно так же он не относился к негодяям. Он просто делал революцию. Спокойно, без душевного надрыва, как делают работу, но вот незадача — ни один мыслитель о таком персонаже не заикался. Войска больше не стреляли. Владимир не видел, как после злополучного залпа снопами повалилось на снег несколько солдат, как упал Квинтицкий, а рядом с ним окрасил грязный снег фельдфебель. В толпе прошелестел слух, что стреляющих по рабочим солдат наказал Бог, а целящихся в небо миловал. Ничем другим внезапную тишину объяснить толпа не могла, но на площадь выходить не хотела. Драматические события происходили не только на улицах. После полудня председатель думы отправил царю паническую телеграмму: «…части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всяческое промедление смерти подобно…». Произнес ли по этому поводу Николай II запомнившуюся Мишенину фразу: «Опять этот толстяк Родзянко пишет мне всякий вздор», Самотаев не знал. Председатель Думы человек был настойчивый и в девять вечера вновь запулил в ставку длиннющую телеграмму оканчивавшуюся фразой: «Государь, безотлагательно призовите лицо, которому может верить вся страна, и поручите ему составить правительство, которому будет доверять все население. За таким правительством пойдет вся Россия, одушевившись вновь верою в себя и своих руководителей. В этот небывалый по ужасающим последствиям и страшный час иного выхода нет, и медлить невозможно». — Щас, так ему Николаша и ответил, — прокомментировал послание Зверев, — Как думаешь, он сегодня угомонится? — Как бы его кондарий не хватил — посочувствовал Родзянке Самотаев * * * К вечеру центр столицы очистился от демонстрантов, среди которых то тут, то там раздавался говорок: «Братцы, кажись, взялись за нас всерьез, не пора ли по домам?» В противовес звучали возгласы: «А вот, накось, выкуси! Казаки за нас!» Среди социалистов-интеллигентов поползли разговоры, дескать, условия для революции еще не созрели, надо повременить, хотя рабочие, конечно, смалодушничали. Жаль, что рабочие этих разговоров не слышали. * * * В ночь на 27-е в казармах происходило то, о чем Самотаев предупреждал Зензинова. В полках роптали, что стрелять в рабочих не по-божески. Вспоминали нарядно одетых девок, уговаривающих их переходить на их сторону, но они стреляли. Не хотели, но не могли ослушаться приказа. От этого внутри просыпалась злоба на офицеров, по вине которых они стали убийцами. Во всех полках, во всех казармах повторяли слух, как на Знаменской площади в полной тишине снопами упало несколько солдат волынского полка, и в том состоит божественное предупреждение. Чего греха таить, солдаты революционерами себя не ощущали от слова совсем, но еще меньше им хотелось попасть под германские снаряды, что и предопределило события следующего дня.