*** Вернувшись в отделение, я позвонил в адресное бюро и уточнил данные Климова. Сторожевого листка на него не стояло, стало быть, не в розыске, то есть о его пропаже в милицию действительно не заявили. Самое смешное, что прописан он был в какой-то общаге. Ну, это и понятно. Такие люди в нормальной прописке не нуждаются — они-то всегда найдут, где пожить. Зашел Мухомор. — Кирилл, у тебя материал по шапке просрочен. Отказывать думаешь? — А как его отказать? Шапочка, знаете, сколько стоит? — Кончай дурака валять. От того, что мы «глухарь» возбудим, шапка не найдется. А так: как бесхозную, отказать можно. Давай садись и печатай. И про долги не забудь. Мухомор вышел, «Садись, печатай». Ну, орел. Таким тоном сказано, будто у меня тут пять машинок стоит. Пасты, и той нет. Я вообще печатать не люблю, особенно отказники. Их лучше писать от руки и очень корявым почерком. Прокурор помучается, а потом плюнет и подписывает материал. Во, Женька Филиппов отказники левой рукой пишет, как Штирлиц. Наловчился. Я достал материал из сейфа, почитал, не нашел никаких лазеек для отказа и вернул его на прежнее место. Сезонная преступность. Зимой воруют шубы из раздевалок и гардеробов, летом — колеса с машин, велосипеды. Причем в таких количествах, что успеваешь только заявления принимать, на какое-то там раскрытие и времени не остается. И народ какой-то наивный. Вещи без присмотра бросают, домой кого ни попадя водят, деньгами сверкают. Ну и пускай кругом воровство и грабежи, меня это не касается. Э, нет, товарищ, а когда ты в милицию прибегаешь, то по-другому рассуждать начинаешь. Я бы статью в кодексе ввел: сам виноват — сам и ищи. А то он проворонит, а ты хоть тресни, хоть из-под земли, да обидчика достань и добро верни. А не вернешь — жалобы идут: плохо работаете, мол, даром хлеб едите, жируете тут на государственной шее. Помню, мадам одна поселила мужичка, он у нее полгода жил. Даже пожениться собирались. А потом приходит она как-то раз домой, а жениха нет, и полквартиры вынесено. Она туда-сюда, потом — в милицию. А там выясняется, что кроме того, что он — Саша из Донецка, она про него больше — ничего и не знает. Здорово. Саша, видать, парень с головой — полгода мозги пудрить и ничего про себя не рассказать. Женька тогда дамочке намекнул, что, прежде чем в кровать ложиться, надо паспорт спрашивать на всякий случай. Та — в крик: это не ваше дело, он меня любил, может, и не он вовсе меня обокрал. Потом на Литейный побежала, накатала жалобу, которая, правда, так к нам назад и не вернулась. Сашу этого месяцев через пять на другой краже тормознули. Так оказалось, что он одновременно нескольких баб — ой! — женщин охмурял. По поточному методу трудился. Даже блокнотик имел, чтобы не перепутать имена и кому что говорить. Это, наверно, любовью и называется. Жалобы, конечно, небольшая беда, но нервотрепки из-за них хватает, особенно когда ты ни в чем не виноват. Да и времени много на отписки уходит. Писать бумаги для меня было пыткой, не говоря уже об этих отписках. Я встал из-за стола и начал приседать, чтобы чуть согреться. Зараза, надо сюда на пару дней начальника жилконторы посадить, чтобы отопление, паразит, наладил. Я набрал номер телефона Максимова. Надо было поговорить с матерью. С ней, наверно, уже говорили ребята с Литейного, но я знал все-таки немного больше и хотел кое-что уточнить. И потом, если при жизни человека родственники о нем не очень-то любят распространяться, то чтобы найти убийцу — скажут все. Самый главный вопрос, на который я хотел бы найти ответ — каким образом мастера резни по телу узнали, что Максимов в больнице. Может, и к матери под видом ментов приходили? — Алло, — раздался тихий женский голос. — Простите, я не знаю ваше имя-отчество, это Ларин из милиции. Я был у вас дома. — Ирина Борисовна. Что вам опять надо? — Я хочу подъехать поговорить, вы будете дома? — Я не хочу вас видеть. Зачем вы пришли тогда? Зачем я сказала, что Сережа в больнице? Вы же обещали никому не говорить. Ведь никто, кроме вас, не знал! Как вам не стыдно звонить после такого! — Подождите. Вы точно никому не говорили? — Нет! — голос перешел в плач. — Нет! В трубке раздались короткие гудки. «Черт, действительно неудобно получилось», — подумал я. Я перезвонил в больницу и спросил у заведующего отделением, не сообщали ли они куда-либо, что Максимов находится в больнице. Ответ был таким, как я и ожидал. Разумеется, нет. Такой же ответ я получил и в регистратуре. Чертовщина какая-то. Ведь даже если бы кто и узнал, что Сергей влетел в дурдом, то скорей всего бросился бы в районную больницу, а не на Пряжку. Может, кто видел, как его увозили? В любом случае надо поговорить с матерью Максимова. Что-то тут не так. Я застегнул тулупчик и вышел на улицу. Завтра день, потом дежурство, и вот уже и выходные. Недели летят незаметно. На метро я добрался до знакомого мне дома, вошел в подъезд, постоял немного у дверей и, набравшись духа, позвонил. Да, лучше уж отказники писать, чем объяснять абсолютно уверенному в твоей виновности человеку, что ты тут совершенно ни при чем. — Кто там? — Ларин. Дверь открылась. — Вы все-таки пришли? Зачем? Мне и без вас тошно. — Я ненадолго. Мне крайне необходимо поговорить с вами. — Вы уже поговорили. Кого теперь убьют? Меня? — Поверьте, я не имею к смерти вашего сына ни малейшего отношения. Вы успокойтесь, эмоции — плохая опора. Неужели бы у меня хватило наглости заявиться сюда, если б я в чем-то был виноват? Ирина Борисовна немного помолчала, потом, вздохнув, произнесла: — Ладно, проходите, все равно ничего не исправишь. Я зашел в коридор и сел на стул в прихожей. — Ирина Борисовна, вы не знаете, почему его убили? Не удивляйтесь вопросу. Тем более, что вам его уже наверняка задавали, — Не знаю. — И все-таки вспомните последние недели. Может, в поведении сына было что-нибудь необычное? Мать задумалась. — Да нет, вроде. Веселый какой-то был, я говорю ему один раз: «Что ты веселишься? Еле концы с концами сводим, устроился бы на нормальную работу, денег бы побольше получал, а то сторожем в какой-то бане». А он в ответ: «Ничего, мать, скоро разбогатеем». Разбогател. — Девушки у него не было? — С его характером-то? Никого не слушался. Девушки максимум пару дней с ним гуляли, а потом убегали. — Что так? — Да я ж говорю, никого ни во что не ставил. Это с детства у него. Будет по-моему, и все тут. — Вы не припомните, когда он в больницу попал, его никто не спрашивал, ну, кроме того-парня, что на серебристой иномарке приезжал? — Кажется, с работы звонили, женский голос, но я ответила, что его нет дома. — А что спрашивали? — Да почему он на работу не вышел. Я ответила, что не знаю. — Понятно, это, наверно, заведующая была. — Да, еще парень какой-то звонил, я тоже сказала, что его нет. — Когда звонок был, вспомните поточнее? — В субботу вечером, кажется. — Интересно. Вы точно никому не рассказывали, где сын, кроме меня? Соседям, подругам? — Точно нет. — Когда его машина забирала, посторонних на улице или во дворе не было? — Я не помню. — Жаль. Вы говорите, он жил только на одну зарплату? — Уверена. Мы хоть и не в ладах были, но кошелек общий имели. А если б у него лишние деньги появились, я бы сразу заметила. — Хорошо. Сын когда-нибудь при вас оружие доставал? Разобрать, почистить? — Нет, не помню. — Ну ладно, извините за беспокойство. Поверьте, я никому не говорил, что Сергей на Пряжке. — Но чудес не бывает. — Согласен. Поэтому вспомните получше, без суеты. Если что, перезвоните, телефон мой есть. Я поднялся, попрощался и, надев шапку, вышел на улицу. До конца рабочего дня оставалось полчаса, поэтому возвращаться в отделение не имело смысла. Правда, Мухомор завтра прицепится, куда я нырнул. У него вообще какая-то странная политика — чтобы все всегда под рукой находились. Можно бездельничать, кроссворды решать, но всегда быть на месте. И это при нашей-то работе, где, не бегая, ничего не узнаешь. Можно подумать, я Шерлок Холмс или Ниро Вульф, которые, сидя в кресле, преступников вычисляли. Но мне до них далеко, поэтому приходится бегать, а тебя тут же по рукам вяжут. Я бы на месте начальника всех оперов из отделения на территорию гнал, а в стулья гвоздей понавтыкал бы, чтобы не засиживались. Да, так о рабочем времени. К примеру, любимец Мухомора Антонов Шурик рабочее время строго блюдет, где бы ни находился. Если, например, в засаде сидит, то ровно в полседьмого объявляет, что рабочий день завершен и что он отваливает, а завтра в полдесятого будет на месте снова. Может, он и прав — за переработку-то никто не платит, у нас рабочий день ненормирован. Поэтому я позволил себе задвинуть полчаса и направился к любимой, благо жила она рядом.