— Номер тоже никто не запомнил? — Ну естественно. А скорей всего, номеров и не было. — А «бабки» откуда такие? — Шофер в фирме посреднической работал. Закупки из Испании — шмотки, продукты, ну и так далее. Как везде. Деньги — этой фирмы. — Интересно. И кто ж это его одного с такой суммой выпустил? Как минимум двоих охранников надо. А, простите, в банк он деньги как должен передать? Вот вам чемоданчик, в нем лимончик, просили передать? Так что ли? Где гарантия, что он такие деньги вообще довезет? Между прочим, если бы его не грохнули, я бы материал отказал. Мол, сам свистнул, а на мафию сваливает. — Я не знаю подробностей. Мне с хозяином этих денег и поговорить-то не дали. Его сразу на Литейный увезли. Поэтому что да почему, я не в курсе. Мне сказали свидетелей опросить, вот я их и опрашивал. — Приметы-то стрелка запомнили? — Да, если хочешь, в блокноте прочитай. — Женька кивнул на свою записную книжку. — Неохота повторять. Я взглянул на Женькины записи. — А стреляли из чего? — Похоже на АК. Патроны стандартные. — Так. Сейчас Главк выжмет из директора этой конторы все что можно, если получится — раскроет, а нет — к нам с проверкой приедет: почему мы не раскрыли? — Мне уже Мухомор намекнул, чтобы начинал справки писать. Вот этим и занимаюсь все утро. — Ладно, время, пошли на сходку. Как выяснилось, за минувшие сутки, помимо убийства, произошло две квартирные кражи — одна на моей территории — один грабеж и несколько вымогательств. Со всем этим разбирался Шурик Антипов, бывший вчера в резерве. В результате у нас оказалось возбуждено семь «глухарей». Ну, квартирные кражи — понятно, тут никуда не денешься, регистрировать надо. Но вот мужичка, который бабенку где-то подснял с известной целью, а она его подпоила и позвала своих знакомых, которые вынесли потерпевшему всю хату, можно было и прогнать. Нечего баловать, пускай сам ищет. Но Шурик у нас юрист: есть состав преступления — возбуждаем. Хотя, может, он и прав. А вот если б я вчера в резерве был и не отшил бы этого мужика, то получил бы сегодня от Мухомора очередное последнее китайское. Но это было вчера, а сегодня дежурю я, а в резерве — Филиппов. Он отправится спать, и мне придется отбиваться одному. Ничего, не впервой. Получив ценные указания от начальника, мы разошлись по кабинетам. Я для начала позвонил Вике, своей знакомой подружке, но она к телефону не подошла, значит уже ушла на работу. А ее собака — ньюфаундленд Бинго — даже если и ухитрится снять трубку, разговаривать со мной не станет. Время до обеда прошло довольно спокойно. Разобравшись с парой мелких заявителей, я, покачиваясь на стуле, решал кроссворд. Нельзя же все время о работе думать, надо и психологическую нагрузку снимать. Я так увлекся, что даже не услышал стука в дверь и поэтому, естественно, не заметил вошедшую в кабинет женщину. — Можно? — раздался тихий голос. Я оторвал голову от кроссворда, автоматически смахнул газету со стола и, сделав внимательное лицо, кивнул на стул. — Пожалуйста. У вас что-нибудь случилось? — Случилось. Мужа убили. — Боже мой, когда? — Вчера, в машине, у метро. — А, это вчерашний водитель. Да, да, в курсе. Вы что-нибудь хотели узнать или наоборот — сообщить? Я внимательно оглядел посетительницу. Довольно привлекательное лицо, одежда по моде. Маленькие бриллиантовые серьги в ушах, такое же колечко на пальце. Неплохо для жены шофера. Хотя, если сейчас халтурить, можно хорошо приподняться, а халтурят почти все. — Мне нужно разрешение на захоронение, — произнесла она, поправляя растрепавшиеся на ветру волосы. — В дежурной части сказали, что у вас можно взять. «Ничего удивительного, в нашей дежурной части могли и на луну послать», — про себя подумал я, но вслух сказал: — Увы, я не могу дать вам разрешения, это, к несчастью, не в моей компетенции. Вам надо в прокуратуру, к следователю, который ведет дело. — А он разве не здесь? — В отделениях милиции не бывает следователей, тем более, следователей прокуратуры. — А вы кто? — Я оперуполномоченный. — Господи, футболите туда-сюда. — Минуточку. Я вас пока никуда не футболю. Горе я ваше понимаю, но извините, есть определенные правила игры. Следователь ведет дело — он процессуальное лицо, только он может дать вам разрешение. А мы должны установить и задержать преступника. Следователь нам дает поручение найти, мы ищем. Ну, в двух словах нашу систему не объяснишь. — Вижу я, как вы ищете, — кивнула женщина на кроссворд. Черт, прокол. Надо быть внимательнее. — Голову вы людям морочите, а не ищете. Как в прокуратуру-то добраться, можете объяснить? — Могу. Я дал вдове адрес и рассказал, как туда ехать. Она взяла листок и, не попрощавшись, вышла. Да, неудобно получилось. Но не объяснять же ей, что это не моя территория, что я занимался психологической разгрузкой и что вовсе не хотел ее обидеть. Ей не до того. Найдем, не найдем — мужа не вернешь. Но это поначалу, потом захочется правосудия, а кого судить — неизвестно, вот и сыплются комплименты в наш адрес — даром едите народный хлеб. Да, есть грешок, кое-кто действительно кушает этот хлеб даром. Но себя лично я к таким не отношу и по мере скромных моих сил и средств пытаюсь разобраться в происшедшем. Не всегда, конечно, получается, но в конце концов я не Господь Бог, я обычный человек с незаконченным высшим медицинским образованием. Правда, если честно, то за шесть лет работы опером прыти у меня поубавилось. И мало того, как подметил Шурик Антипов, я стал циником. К людям не по-человечески отношусь. Что касается циника, то, может, он и прав. Какой-то вы, товарищ Ларин, бес-с-сердечный, раньше вроде таким не были. А на это я скажу, что с кем поведешься… Среда обитания, как говорят психологи, окружающая атмосфэра. А когда у меня появился цинизм, вспомнить я точно не могу. Цинизм подкрался незаметно. Вообще-то он накапливается внутри, как усталость. Постепенно. Вместе с обстоятельствами, с жизненными. И работай я сейчас инженером или педагогом, то, может, не было бы у меня нынешнего цинизма и смотрел бы я на происходящее удивленно-возмущенным взглядом и вопрошал: «Как же-так?» А все почему? Потому что не сидел тот же инженер, к примеру, с двадцатилетней девчонкой в кабинете и не выслушивал ее рассказов про то, как она своего трехмесячного ребенка вынесла зимой на балкон в одной распашонке и оставила на морозе. А потом вызвала «скорую», которая констатировала смерть от воспаления легких. Что ж вы, мамаша, не уберегли? А в паузах своего монолога читала мне эта мамаша Есенина: «Ты меня не любишь, не жалеешь…» Мол, нравится ей очень Есенин, аж до «не могу». И я не вскакивал со стула, как нормальный, благородный, чувствительный человек, и не бил я по морде эту сопливую мамашу за то, что она свое дитя за ненадобностью угробила, а теперь Есениным прикрывается. Сидел я спокойно и слушал. И даже кивал головой. И только за то, что я ее слушаю и киваю, девчоночка эта принесла мне кое-что в своем клювике. Чтобы я смог где-нибудь что-нибудь «перекрыть». Оперативно. Не обязательно КАС, а хотя бы тот же военный магазин, где мамаша эта трудится и куда воровская братия шмотки таскает «паленые», краденые то бишь. И не сидел благородный и высоконравственный педагог с Витькой-Дуплетом и не слушал, как тот своему приятелю-корешку голову кухонным ножичком отпилил. И не подливал он Витьке самтрестовский коньячок и не смеялся вместе с ним, когда тот вспоминал, как у покойника открылись глаза и кудлатая башка полностью отделилась от тела. А вот я слушал все, подливал и смеялся… И было у меня в голове тогда только одно: «Ты не молчи, Витек, ты давай, журчи, я тебе и коньячок, и сигаретку, потому как если ты замолчишь — все, труба. Выпустит тебя следователь, и пойдешь ты дальше головы снимать…» Я это, конечно, не в укор инженерам и учителям. У них своя работа, у меня — своя. Это я к вопросу о цинизме. О среде обитания, о чутком отношении к гражданам, о жизни, в конце концов. Да хватит, товарищ Ларин, оправдываться. Ты не на товарищеском суде и не на ковре у прокурора. А что есть — то есть. Бес-с-сердечный ты, бес-с-сердечный. Сухарь. Ну, ладно, время обеда. Я накинул куртку, предупредил дежурного; что пора пожрать и вышел на улицу. Погода не улучшилась — тот же гололед, та же слякоть. Перепрыгивая через лужи, я направился в столовую. Проглотив дежурный обед, я решил прогуляться до места вчерашних событий. Не то чтобы специально, а так, послушать сплетни, купить свежую газетку, одним словом, разбазарить тридцать минут, оставшихся у меня от обеда. Никаких следов от вчерашнего происшествия уже не осталось. «Вольво» убрали, асфальт вымыли. Торговцы продуктами и сигаретами пританцовывали на легком весеннем ветерке. Мимо меня прошла девушка с крайне тоскливым взором. Ровно через секунду я понял истинную причину ее грусти, потому что ноги мои подлетели кверху и я всей массой рухнул на тротуар, поскользнувшись на еще не оттаявшей лужице. Самое обидное, что при этом мой кулак ударил меня по моему же лицу. Я бы ему этого никогда и ни за что не простил, будь он чужой. В результате удара моя губа стала медленно, но верно надуваться. Во черт, а! Под скрытыми ухмылками прохожих я поднялся и отряхнулся. Одежда пострадала несильно, так как грохнулся я не в лужу. Прикрывая распухающую губу, я побрел дальше. Хороший у меня через полчасика видон будет. Надо что-нибудь пооригинальнее придумать, а то ведь никто не поверит, что я просто упал. — Кирилл, — донесся до меня чей-то окрик. — Привет, Степаныч, — поздоровался я, обернувшись на голос своего знакомого торговца газетами. — Что не подходишь? — Извини, не заметил. Тут вот незадача одна, — указал я на губу. — Что такое? — Да грохнулся. Гололед. Здорово распухло? — Извини, как гласит восточная мудрость, горбун не увидит твоих бородавок, если ты не увидишь его горбов, — засмеялся Степаныч. — Ничего нет. Степаныч был интересным мужиком. Ему стукнуло уже под пятьдесят, а может и больше, я точно не знаю. В молодости он сидел за политику, имел два высших образования, философский склад ума, небольшую склонность к пьянству и веселый характер. На свою небольшую пенсию он просуществовать не мог, а поэтому подрабатывал продажей газет у метро, а по весне к лотку с газетами присоединялись еще и медицинские весы, на которых он за небольшую плату взвешивал всех желающих. Сейчас весы уже стояли на своем обычном месте, значит зима кончилась. Почти народная примета. — Что-то ты похудел, — заметил он. — Да, тяжелая зима, авитаминоз, отсутствие женской ласки и всякое такое прочее. — В тебе сейчас семьдесят с половиной, не больше. — С одеждой? — Без. — Здорово! Ты уже на глазок определяешь? — Конечно. Весы так, для вида. А я наловчился, без них указываю. Никогда не ошибаюсь. Опыт. — Понятно. Как нога? — Ничего. Зимой побаливала, а сейчас немного отпустила.