— Прошу прощения. Мой сын заболел, и… Голос Малин дрогнул. Будил неторопливо сняла очки и положила рядом со своим стаканом. Потом она сцепила руки в замок, подалась вперёд и впилась взглядом в Малин. Девичье выражение лица словно ветром сдуло. Выражение лица Будил стало жёстким и неприступным, а один уголок рта немного приоткрылся, словно для того, чтобы выпустить наружу её неприкрытое недовольство. — Малин Брундин, не так ли? Малин кивнула. — Позволь мне прояснить для тебя одну вещь, Малин. Если ты хочешь работать здесь, в моём отделе, тебе придётся заново расставить приоритеты. В этом здании есть множество вакансий для компетентных следователей. Тебе стоит их рассмотреть, если тебе сложно совмещать заботу о семье с работой. С кончика языка Малин готовы были сорваться тысячи ответов, слова только и ждали, что их выпустят на волю. Всё, что нужно было для этого сделать, — это глубокий вдох. Но Малин молчала, словно онемев, потому что глаза Будил горели недобрым огнём. — Это всё, — отрезала Будил, и взмахом руки обозначила, что все могут быть свободны. 42 Когда Малин вернулась домой, Андреас стоял в прихожей, держа в одной руке спортивную сумку, а в другой — клюшку для хоккея с мячом. — Нужно бежать, — сказал он. — Как дела у Отто? — Спит, — ответил Андреас, перекинул сумку через плечо и открыл дверь. — Ты дал ему Альведон? — Не успел. Малин чувствовала себя слишком разбитой после общения с Будил, чтобы выяснять, как могло получиться, что Андреас не успел дать ребёнку лекарство, если у него было для этого как минимум сорок минут. — Будил взбесилась из-за того, что ты позвонил мне посреди совещания, — сказала она вместо этого. — Будил — тупая пизда. Наплюй. Он наклонился, чтобы поцеловать Малин, но та отвернулась. — Пожалуйста, не надо… Андреас сокрушённо вздохнул. — Но это же правда. Она самая настоящая тупая пизда, и это всем известно. Послушай, мы поговорим об этом, когда я вернусь. Я тебя люблю, маленькая пу… — Pussy? Андреас расхохотался. — Ты моя любимая пусечка-лапусечка. Малин не смогла удержаться от улыбки. — Удачи! Обещай выбить из них всё дерьмо! Андреас послал жене воздушный поцелуй и растворился в летних сумерках. Малин услышала, как захлопывается дверь подъезда, а чуть погодя заводится машина. А потом наступила тишина. Она дала сыну Альведон. Потом прибрала за мужем, который сидел в декретном отпуске. Убрала сыр в холодильник, вытерла пятна с мойки, закинула в машинку потную спортивную одежду и трусы. Закончив с этим, Малин приоткрыла балконную дверь, чтобы немного проветрить, легла в кровать и принялась размышлять, что же такого натворила, чтобы навлечь на себя гнев Будил. «Нужно сосредоточиться», — сказала себе Малин. «Нельзя себя накручивать каждый раз, как Отто засопливится. Главное — нельзя позволить личной жизни взять верх над карьерой. Да, действительно, нужно работать усерднее и действовать более профессионально». На следующее утро Малин вместе с Манфредом поехали в Эстертуну, чтобы встретиться со Свеном Фагербергом и Робертом Хольмом — вышедшими в отставку комиссарами, которые руководили расследованием убийств в семидесятых-восьмидесятых годах соответственно. Логично было бы назначить встречу в участке, но Фагербергу уже стукнуло девяносто, и он просил, по возможности, принять их у себя дома. Когда Малин позвонила в дверь, ей открыл человек на вид не старше семидесяти пяти. Седые волосы его были похожи на щётку, клетчатая рубашка с коротким рукавом обтягивала выпуклый живот, а круглые щеки пылали нездоровым румянцем. Длинный шрам пересекал его лицо от уголка глаза до уголка рта. — Роббан, — представился он, широко улыбнулся и протянул руку. — Свену сложновато передвигаться, поэтому он меня делегировал навстречу вам. Малин и Манфред последовали за Роббаном в маленькую тёмную гостиную. Там пахло табаком и затхлостью. Все лампы были потушены, и Малин скорее ощутила, чем увидела, что на цветастом диване сидел худой человек. — Здравствуйте, — сказала она. — Можно включить свет? — Нет, — отчётливо произнес голос с дивана. — Вам известно, сколько нынче дерут за электричество? Малин подошла к Фагербергу и протянула руку для приветствия. — Инспектор Малин Брундин, следователь по уголовным делам. Фагерберг коротко кивнул, не приняв протянутую руку. Когда глаза Малин освоились в полумраке, она смогла получше разглядеть Фагерберга. На нём были белая рубашка и серый костюм, словно он собирался куда-то идти. Под слишком просторным пиджаком он был похож на скелет, обтянутый тонкой кожей. За крупным ухом прятался слуховой аппарат, с тыльной стороны ладоней бугрились толстые синие вены, которые, словно угри, змеились под его пергаментной кожей. Кожа на шее обвисла тяжёлыми складками, а длинные загнутые вверх папилломы росли прямо из его ноздрей. Это зрелище Малин мысленно сравнила с сорняками, которые тянулись к солнцу на неухоженной клумбе возле дома. Однако взгляд Фагерберга сохранил остроту. Он неотступно следил за Малин, пока та, пройдя по комнате, не опустилась в одно из кресел. — Как у вас тут мило, — сказала она, скользя взглядом по разложенным повсюду подушкам и расставленным на полке чёрно-белым фотографиям. — Я стараюсь, — ответил он в то же время, как Роббан сел с ним рядом на диван, а Манфред тяжко опустился в кресло. У Фагерберга с Роббаном в стаканах был напиток соломенного цвета, а посреди стола стояла початая бутылка виски. Возле неё лежали несколько книг. Верхней в стопке была, насколько Малин могла разглядеть, монография легендарного криминалиста и полицейского Отто Венделя «Мёртвые должны заговорить». — Да, мы тут вспоминали былое, — сказал Роббан, кивком указывая на бутылку и книги. — В восьмидесятых мы пересекались в связи с убийствами. А в девяностых мы состояли в одном охотничьем клубе. — Мир тесен, — констатировал Манфред. — Хотите чего-нибудь? — спросил Фагерберг, накрыв одной костлявой рукой другую. Кофе, может быть? — Нет-нет, — не беспокойтесь, — ответил Манфред. — Пейте виски, вы это заслужили. — Значит, вы обнаружили инспектора Удин, — пробормотал Фагерберг. — Да, — отозвалась Малин, вспоминая фотографию молодой женщины, которая лежала в папке на столе. Развевающиеся на ветру тёмные волнистые волосы, широкую улыбку и взгляд, исполненный веры в будущее. Фагерберг потянул из кармана пачку сигарет и зажигалку. — Не будете возражать, если я закурю? — Нет конечно, — заверил Манфред, с вожделением глядя на пачку в руках Фагерберга. — Должен сказать, меня эта новость повергла в шок, — хрипло произнес Фагерберг, прикуривая сигарету. Когда он втянул в себя дым, пылающее око моргнуло во мраке, а Фагерберг разразился лающим кашлем. Малин поняла, что Фагерберга подвёл голос, но не была уверена почему — был ли он так сильно расстроен произошедшим с Бритт-Мари, или тому виной был табачный дым, или попросту всё объяснялось его почтенным возрастом. — Я не перестаю удивляться, что люди творят друг с другом, — подал голос Роббан, опустошив свой стакан. — Когда мы потеряли Линду… Он замялся, но заговорил снова. — Да, я тогда всерьёз задумался об увольнении. Тогда я впервые потерял одного из своих парней. — Одного из своих, — поправил он сам себя, с улыбкой встретившись взглядом с Малин. — Я ведь чувствовал, будто это была моя вина. Моя карьера неуклонно шла в гору. Я пришёл в Госкомиссию, когда мне не было ещё и тридцати. Стал самым молодым из когда-либо назначенных комиссаров, представляете? Всё складывалось несказанно удачно для меня. А потом случилось это. Но тогда я был уверен, что мы его возьмём. Потому что никто не может остаться безнаказанным, убив полицейского, так ведь? Только потом расследование убийства Пальме стало требовать все больше ресурсов, а наше дело так и осталось «висяком». — С Бритт-Мари всё было иначе, — вставил Фагерберг. — Никто всерьёз не верил в то, что она могла стать жертвой нападения. Она ведь написала письма — и мне, и своему мужу, — в которых выразила намерение уехать. И по правде говоря, я не был удивлён, потому что она не годилась для этой службы. Фагерберг стряхнул пепел в пустую чашку из-под кофе. — Что конкретно вы имеете в виду, говоря, что Бритт-Мари не годилась для этой службы? — поинтересовалась Малин. Фагерберг явно смутился, рот на его бугристом лице вытянулся в тонкую линию. Он сделал глубокую затяжку и, казалось, задумался. — С тех пор прошло много лет. А тогда система была не готова.