Бритт-Мари заинтересованно кивала, пока он рассказывал о своём переезде и о семье, которая осталась в Даларне. В столице ощущалась сильная нехватка полицейских кадров, так что никому не была в новинку практика командирования полицейских с территорий в Стокгольм для замещения вакантных должностей. Дверь за стойкой приёмной распахнулась, и оттуда вышел мужчина, одетый в серый костюм. Издалека он мог показаться худощавым и тщедушным, но как только он приблизился, стало очевидно, что тело у него жёсткое и поджарое, а на бледном лице отчётливо проступали волевые черты. Вошедший представился. Он оказался комиссаром Фагербергом. Его взгляд задержался на Бритт-Мари, возможно, чуть дольше необходимого, прежде чем он сделал обоим новичкам приглашающий жест рукой. — Предлагаю пройти внутрь, — сказал он и направился к лестничной клетке, игнорируя лифты. — Отлично, — отозвался Рюбэк, словно это был вопрос, а не констатация. Бритт-Мари утвердительно кивнула в спину Фагербергу. Тремя лестничными пролётами выше они оказались в отделе по расследованию насильственных преступлений. Бритт-Мари вытерла со лба пот и поправила каштановую чёлку. Помещения в отделе выглядели современно, пол в коридоре покрыт оранжевым ковролином, а филенчатые двери кабинетов были из тёмного дерева. Рядом с каждой дверью в стене имелись стеклянные вставки, так что заглянуть в кабинет можно было прямо из коридора. В дальнем конце коридора располагались туалеты и небольшой буфет с кофеваркой и крошечным холодильником. Они поздоровались с парой коллег. Первым был Кроок, приземистый финн лет пятидесяти на вид, с потными руками и слезящимися глазами. Он заявил, что новички могут звать его Пеккой. Второй оказалась фру Лагерман, секретарь. Фагерберг никого не называл по именам, что заставило Бритт-Мари сделать вывод о том, что «ты-реформа» прошла мимо него незамеченной. Фру Лагерман на вид тоже можно было дать около пятидесяти. На ней были поло и жёлтое платье без рукавов с широким поясом. На волосах начёс, и уложены они старомодно, как носили во времена молодости Элси, о чём Бритт-Мари тут же подумала. На кончике носа фру Лагерман балансировали массивные очки с коричневыми пластиковыми дужками. Дальше по коридору располагались ещё три кабинета. Однако следователей (во всех трех случаях — мужчин) на местах не оказалось. Наконец Фагерберг привёл новичков в кабинет, где стояли два одинаковых письменных стола. Вдоль одной из стен расположился массивный металлический картотечный шкаф, крашенный в серый цвет. Из окна открывался вид на центральную площадь Эстертуны, где зелёным неоновым светом горели вывески на кинотеатре и универмаге «Темпос». — Кабинет, — коротко пояснил Фагерберг. Инспектор Удин может расположиться за столом слева. Фагерберг указал на один из столов. Помимо электрической печатной машинки и телефона на столе лежала толстая папка с бумагами. Бритт-Мари кивнула и направилась к предназначенному ей конторскому креслу, спинка и сиденье которого были обтянуты вельветом. — Инспектор Удин, для начала я предлагаю вам ознакомиться с документами на вашем столе, — продолжал Фагерберг. — Их необходимо разложить по соответствующим папкам в сейфе. Если возникнут сложности, обращайтесь к фру Лагерман. Инспектора Рюбэка попрошу следовать за мной. Рюбэк бросил взгляд в сторону Бритт-Мари, виновато улыбнулся и слегка пожал плечами, а потом, ступая по ковролину, последовал за Фагербергом. Бритт-Мари занялась оставленной для неё папкой. Занятие было не из самых сложных и интересных, но монотонная работа, по меньшей мере, помогала убить время. Пухлая папка худела, и после перерыва на ланч Бритт-Мари обнаружила, что остаток её не толще утренней газеты. Где-то внутри у неё поселилось гложущее ощущение дискомфорта. Даже если Бритт-Мари не хотела признаваться в этом самой себе, она, тем не менее, почувствовала себя нежеланной гостьей здесь, на третьем этаже полицейского участка. Но едва эта мысль всплывала в её сознании на поверхность, Бритт-Мари беспощадно её топила. Смахивала прочь, словно катышки с одежды. Пыталась убедить себя, что ей повезло: не нужно ходить в пеший патруль в этой нелепой юбке-брюках со специальным карманом для дубинки, не нужно ловить пьяниц в парке, а потом, пытаясь запихнуть их в полицейскую машину, подвергаться домогательствам с их стороны. Бритт-Мари напоминала себе, какая на её долю выпала удача — оказаться среди первого в истории поколения женщин, которым дозволено служить в полиции, несмотря даже на наличие семьи, — роскошь, которая для Элси была недоступна. Бритт-Мари вспоминала, что точно так же чувствовала себя не в своей тарелке в первые дни на службе, пока до неё наконец не дошло, что мужчины в полицейской форме ничем не отличаются от мужчин в обычной одежде, помимо того, что носят форму. Обо всём этом Бритт-Мари успела передумать, пока стрелка часов медленно ползла к двенадцати. В конце концов Бритт-Мари решительно встала, потянулась, и отправилась в буфет, чтобы сварить себе кофе и съесть принесённую в контейнере еду: жареную колбасу, картофель и тушёный горошек с хреном. Когда она подошла к кабинету секретаря, доносившийся оттуда стук клавиш пишущей машинки стал громче. Фру Лагерман помахала ей через окошко в стене, и Бритт-Мари с улыбкой махнула в ответ. Проходя мимо кабинета комиссара, Бритт-Мари на мгновение притаилась. Заглянув в окошко, в сигаретном дыму она различила, что Фагерберг сидел напротив инспекторов Кроока и Рюбэка. На первый взгляд, они были полностью поглощены предметом своей беседы. На столе перед ними были разложены документы, а пустые чашки из-под кофе пирамидой громоздились друг на друге возле большого катушечного магнитофона. Пепельница до краёв была полна окурков. Кроок закатал рукава сорочки и живо жестикулировал, держа зажжённую сигарету между указательным и средним пальцами правой руки. Рюбэк расстегнул ворот рубашки и ослабил узел широкого полосатого галстука. Теперь галстук висел на его шее, словно мёртвый зверь — охотничий трофей, добытый на третьем этаже полицейского участка Эстертуны. В комнате раздался раскатистый хохот. Бритт-Мари покосилась на маленькие лампочки на стене возле двери. Красная — «занято», жёлтая — «ожидайте», зелёная — «входите». Горела красная. В следующее мгновение её заметил Фагерберг. Его каменное лицо абсолютно ничего не выражало, когда глядя на Бритт-Мари он поднялся со своего места и подошёл к окошку. Потом он поднял руку, и Бритт-Мари отчего-то решила, что он сейчас тоже ей помашет, как фру Лагерман. Она уже подняла руку, чтобы поприветствовать его в ответ, но в тот же миг прямо у неё перед носом на окно опустилась шторка. Едва только пробило полшестого, как Бритт-Мари уже собрала вещи. Она не видела причин задерживаться, несмотря на то, что Рюбэк всё еще пропадал в прокуренном кабинете комиссара в обществе инспектора Кроока, занятый обсуждением чего-то настолько важного, что нельзя даже упоминать в её присутствии. Она не стала ни с кем прощаться. Когда Бритт-Мари уже распахнула дверь на лестницу, кто-то внезапно взял её за плечо. Это оказалась фру Лагерман. — Не переживай из-за мальчишек, — сказала она, понимающе улыбаясь и поправляя на носу массивные очки. — Они просто хотят узнать друг друга получше. У них ведь такая тяжёлая работа, подумай, сколько им приходится видеть зла. Фру Лагерман ненадолго прервалась, а потом снова заговорила: — Фагерберг совсем не так безнадёжен, как может показаться. А Кроок — тот вообще душка, когда в настроении. Бритт-Мари сделала попытку улыбнуться, но во рту у неё пересохло и в груди было тесно, словно ей только что пришлось съесть все те документы из папки, вместо того, чтобы их сортировать. — Кстати, — не унималась фру Лагерман, легонько сжав её предплечье. — Меня зовут Алиса, милочка. Зови меня Алисой. Когда тем вечером Бритт-Мари пришла домой, она впервые задумалась о том, что, возможно, допустила ошибку при выборе профессии. Возможно, лучше было стать учительницей, как Гуннель. Потом Бритт-Мари подумала об Аните, своей подруге, которая недавно получила премию «Фемина» за свой рассказ. Может быть, она даже станет настоящей писательницей.[9] Бритт-Мари с удвоенной силой ощутила приступ тошноты. Нет, она не завидовала Аните, совсем нет. Анита всегда мечтала писать книги, и Бритт-Мари искренне желала ей успеха. Просто её собственная новая работа оказалась донельзя скучной и монотонной. «Может, и я когда-нибудь решу что-то написать», — подумала Бритт-Мари, однако быстро отогнала эту мысль. О чём ей писать? Что из её опыта и переживаний может быть кому-то интересно? 4 — Как всё прошло? В голосе Бьёрна звучали искреннее тепло и заинтересованность. Бритт-Мари сбросила туфли, повесила пиджак на вешалку и прошла в маленькую гостиную. Бьёрн сидел на диване и улыбался. Три скомканных жестяных банки из-под пива валялись подле него на журнальном столике, но у Бритт-Мари не нашлось сил это комментировать. — А где Эрик? — спросила она вместо этого. Бьёрн взял с пола непочатую банку пива. Ловким привычным движением он выдернул жестяной язычок, и банка послушно звякнула и зашипела. — Мама ещё не привела его обратно. Они явно решили пойти через парк. Бритт-Мари кивнула. Тепла и нежности в матери Бьёрна было столько же, сколько, скажем, в рептилии, однако поддерживать порядок в доме и присматривать за ребенком она была вполне способна. Прежде чем она вышла замуж и родила Бьёрна, Май успела поработать медсестрой. Когда Бритт-Мари с ней только познакомилась, у неё сложилось впечатление, что свекровь поймёт желание невестки продолжать работать и после рождения Эрика, однако это впечатление оказалось ошибочным. Май относилась к той категории людей, которые твёрдо убеждены, что замужним женщинам работать не пристало. И уж точно нечего делать на работе замужним женщинам с маленькими детьми. Бритт-Мари считала Май человеком сложным для общения, но иногда они всё же разговаривали об Элси. Май была крайне заинтригована историей полицейской сестры, вынужденной отдать собственного ребёнка на воспитание. Может быть, эта история произвела на неё такое сильное впечатление, потому что события происходили во времена юности самой Май. Бритт-Мари присела на диван рядом с Бьёрном. Он погладил жену по спине своим особым способом, как делал только он; осторожно и немного рассеянно. Бьёрн походил на хиппи — его русые волосы были такой длины, что можно было носить их убранными в конский хвост, а джинсы-клёш сползли с талии вниз. Бритт-Мари нравилось, как он выглядит. На самом деле, она тоже с удовольствием влезла бы в подобные джинсы, но ходить на работу в таком виде ей было нельзя. К тому же, она пребывала не в той физической форме. Чтобы носить такие джинсы, нужно быть тощей, как Твигги, а Бритт-Мари была… Да, какой? Её фигура больше напоминала катушку. Мягкий живот, чересчур широкая задница, да ещё и под первым подбородком притаился второй, эдакий младший братец, колыхавшийся в такт старшему. Нет, никогда ей не стать Твигги. Но Бритт-Мари знала — Бьёрн всё равно её любит, и счастлива была иметь всё, чем жизнь её наделила — во всех отношениях замечательным ребёнком, современным жильём, работой, которую Бритт-Мари всё-таки любила, и привлекательным мужчиной, с которым, к тому же, было весело. Какое всё-таки чудо, что они встретились и у них появился Эрик. Родив Эрика в свой тридцать один год, Бритт-Мари уже не считалась молодой мамочкой. Бритт-Мари провела рукой по лицу мужа, отодвигая со лба прядь длинных пшеничных волос, чтобы ещё раз внимательно осмотреть красное пятнышко, которое появилось там некоторое время назад. Оно было шершавым на ощупь и немного шелушилось. — Наверное, лучше тебе показаться доктору, — сказала она. — Вдруг это что-то серьёзное? Он развеселился. — Ты шутишь? Я должен пойти к доктору и пожаловаться на комариный укус? — Это совсем не похоже на комариный укус. — Ой, отстань, — отмахнулся Бьёрн, закрывая жене рот поцелуем. Поцелуй вышел со вкусом пива. Она взглянула на пустые банки. Одно время Бритт-Мари бранила мужа всякий раз, находя пиво в холодильнике. Но это привело лишь к тому, что банки исчезали из холодильника, а потом обнаруживались пустыми в самых неожиданных местах — под кроватью, или в бельевой корзине, или вообще на крыше буфета. Бьёрн не был алкоголиком. Однако он много пил, и это стало беспокоить Бритт-Мари. Но не станешь ведь вечно спорить обо всём! К тому же, его положительные стороны более чем полностью компенсировали употребление пива, что само по себе было занятием вполне безобидным.