— Расскажи про работу! — воскликнул он. И Бритт-Мари рассказала Бьёрну о документах, которые ей целый день пришлось раскладывать по папкам, в то время как у остальных было важное совещание. О Фагерберге, человеке с каменным лицом, и о веснушчатом даларнце, который вроде бы должен работать в одном кабинете с Бритт-Мари, однако за весь день и носа туда не сунул. И ещё про зови-меня-Алисой, единственную из новых коллег, продемонстрировавшую человеческие качества. — Всё это глупо, — подытожила Бритт-Мари дрожащим от гнева голосом. — Я, может быть, лучший стрелок лена, я быстро всё схватываю, и уж точно ничего не боюсь. Я могла бы приносить пользу на своём месте, а вместо этого меня заставляют целый день перекладывать бумажки. — Не переживай, завтра всё наладится, вот увидишь, — отозвался Бьёрн, зажигая сигарету. Он взглянул в окно — августовское небо было ярко-голубым. Бьёрн медленно выпустил дым, серые завихрения которого потянулись к потолку. Из открытой балконной двери тянуло тёплым воздухом, но кожа Бритт-Мари покрылась пупырышками, хоть ей и не было холодно. — А у нас с сегодняшнего дня новый начальник, — сообщил Бьёрн и, прищурившись, взглянул на Бритт-Мари. — Правда? — Это тёлка. Бьёрн закатил глаза и фыркнул. — Ясно. — Я хочу сказать, каким, чёрт подери, образом она собирается разобраться в том, для чего нужны все эти запчасти? И как она будет общаться с клиентами? Не говоря уж о ребятах на предприятии. Бьёрн вот уже год как работал продавцом в компании, которая занималась торговлей автозапчастями. Клиентами у них в основном были автомастерские. Насколько было известно Бритт-Мари, женщин на рабочем месте Бьёрна не было, по крайней мере, до настоящего времени, пока не появилась эта новая начальница. Бритт-Мари знала, что Бьёрн хорош в своём деле, она много раз слышала об этом от его коллег, и никак не могла перестать гордиться мужем. Бьёрн допил пиво и одним движением смял очередную жестянку. Бритт-Мари оказалась в замешательстве. С одной стороны, она сочувствовала мужу. Она знала, как Бьёрн стремился попасть на эту должность. Не просто стремился, он фактически уже ждал, когда его переведут. Ему пообещали. С другой стороны, Бритт-Мари невольно симпатизировала несчастной женщине, которой придётся взять на себя руководство Бьёрном и его коллегами. Бритт-Мари сама бывала у мужа на работе и общалась там с ребятами, и своими глазами видела загаженные туалеты, и горы окурков, и сваленные в кучу номера мужской газеты «Люди в картинках».[10] Нет, новой начальнице Бьёрна точно не позавидуешь. Открылась входная дверь, и в прихожую вошла Май, ведя за ручку Эрика. Бритт-Мари приветственно помахала Май рукой, поспешила к ним и присела на корточки перед Эриком. — Здравствуй, мой хороший! Поцелуешь мамочку? Эрик потянулся вперед и запечатлел мокрый чмок прямо на её губах. — Пойдем гуять в пайк! — проговорил он, указывая пальчиком на дверь. — Нет, сейчас мы будем готовить ужин, — сказала Бритт-Мари, и потрепала сына по голове. — Нееееть! Личико Эрика сморщилось, как изюмина, и он пронзительно закричал. Май взяла его за плечи и встряхнула. — А ну, живо снимай обувь! На Май было плотное голубое платье-рубашка из хлопка. Короткие седые волосы уложены в идеальные завитки по моде пятидесятых, тело благоухало мылом и фиалками. — Поцелуй мамочку ещё разок! — воскликнула Бритт-Мари, протягивая к сыну руки. — О боже мой, — закатила глаза Май. — Ты слишком над ним кудахчешь. — С утра у него был жар, — отозвалась Бритт-Мари, пропустив мимо ушей комментарий свекрови. — Как у вас прошёл день? — Жар? Май удивлённо наморщила лоб. — Более здорового мальчика ещё нужно поискать. Затем взгляд Май упал на Бьёрна, лежавшего на диване. — Вставай сейчас же, лентяй, — проворчала Май. — Что за мода валяться на диване и глушить пиво в будний день? — Да, мама, — вскакивая на ноги, согласился Бьёрн, потому что уважал свою мать. Бритт-Мари подозревала, что на самом деле Бьёрн её просто побаивался. Обычно он принимал все возможные меры, чтобы мать даже не заподозрила, что он пил пиво. Бьёрн сноровисто сгрёб пустые банки в охапку и засунул под стол. Затем поспешил в ванную. Бритт-Мари услышала звук льющейся воды и поняла, что Бьёрн чистит зубы. Отношения Бьёрна с Май можно было назвать сложными, это Бритт-Мари поняла достаточно скоро. И всему виной было то «ужасное лето», как называл его Бьёрн. Когда ему было пять лет, его отец заболел, и Май пришлось найти вторую работу, чтобы обеспечивать семью. На лето она отослала Бьёрна к тётушке и её мужу в Ничёпинг. Очевидно, она ничего не знала о том, что тётушка изрядно закладывала за воротник, а её муж был обыкновенным садистом, который каждый день избивал маленького Бьёрна. В итоге, когда папа Бьёрна скончался, она забрала мальчика домой. Две недели он не мог выдавить из себя и слова, зато потом никак не мог остановиться, рассказывая матери подробности многонедельных издевательств, которые претерпел в тётушкином доме. И Май пришлось справляться с последствиями. Она оставила работу, и всё свое время посвятила Бьёрну, выживая на мизерную вдовью пенсию. Однако вред уже был нанесен. «Ужасного лета» уже ничем было не исправить и не загладить. Бьёрн вернулся из ванной. — Мне нужна помощь, Бьёрн, — сказала Май. — Нужно распилить сосну, которая упала весной. — Без проблем, — отозвался Бьёрн. — И нарубить дров. — Как скажешь. Бьёрн был силён и умел делать почти всё, так что часто брал на себя тяжёлую работу в доме матери. — И не забудь постричься, — продолжала Май. — А то ты уже выглядишь, как один из тех коммунистов, которые протестуют против Вьетнама. — Они протестуют не против Вьетнама, мам. Они выступают против войны во Вьетнаме. — Не придирайся к словам! — отрезала Май. — Май, спасибо огромное за помощь, — вмешалась Бритт-Мари, которая уже поняла, какой оборот принимает беседа. — Увидимся завтра. 5 Позже, когда сумерки сменились бархатной чернотой ночи, а Эрик крепко спал, они любили друг друга. Вернее сказать, они предприняли попытку, но мысли Бьёрна были где-то далеко. Отстранившись от неё и перевернувшись на спину, он издал тяжкий вздох. — Прости, — шепнул Бьёрн. — Прости меня. — Ничего, — заверила его Бритт-Мари, и погладила по щеке. — Это всё… Работа, понимаешь. Она заставляет меня нервничать. Она заставляет. — Кто? — шёпотом спросила Бритт-Мари, глядя как Бьёрн прикуривает сигарету. Бьёрн глубоко затянулся, и темноту озарил оранжевый огонек. Сигарета еле слышно шипела, когда огонь пожирал её табачное нутро. Эрик, спавший в своей кроватке у двери, захныкал во сне. — Биргитта. Та тёлка. Она решила, что ей там всё теперь принадлежит. Бритт-Мари вместо ответа чмокнула его в щеку и тоже разок затянулась. Когда сигарета погасла, они уже лежали молча. Через какое-то время дыхание Бьёрна стало ровнее. Бритт-Мари прикрыла глаза, прислушиваясь к звукам, которые издавала её маленькая семья: тоненькому сопению Эрика и тяжким, нерегулярным вздохам Бьёрна. Всё, чего она когда-либо желала, было здесь, в темноте. Всё, что нужно было Бритт-Мари на этом свете. Она снова подумала о родителях. Они тоже когда-то были её семьёй, да и сейчас были ею — она и мама. Несмотря на то, что всё было построено на лжи. Бритт-Мари не стала их меньше любить, только вот все её воспоминания обесценились. Это словно подняться ввысь над дивным садом и увидеть, что он разбит посреди помойки. Бритт-Мари вспомнился выпускной — в тот день директор вручал ей диплом за победу в школьных соревнованиях по лёгкой атлетике. Неужели это было весной 1955 года? Мамины заплаканные глаза на счастливом лице, папина сухая рука, неловко гладившая Бритт-Мари по щеке. — Это моя девочка! Моя! Тётушка Агнес — мамина сестра — тоже пришла на выпускной. Она кивала и махала им руками со своего места — в актовом зале она сидела на скамье чуть поодаль. Потом директор подошёл прямо к ним и лично поприветствовал маму с папой рукопожатием. — Поздравляю! Он широко улыбнулся маме, подмигнул Бритт-Мари и продолжил: