— Смышлёного надо послать. Как Маткова сдаст врачам, пусть заглянет в контору ОИТУ, выяснит всё о Фирюлине: за что тот привлекался к уголовной ответственности, с кем проходил по делу, где отбывал наказание, а затем надо побывать и в колонии, всё о нём расспросить. Понимаешь, всё выяснить. Личное дело пусть полистает. — Всё сделаем, Данила Павлович. — Ну а теперь вернёмся к нашим призракам, — Ковшов забарабанил пальцами по столу. — Ты уверен, Пётр Иванович, что браконьер, открывший в вас стрельбу, утонул? — Ну… — развёл руками Квашнин. — То, что он в воду свалился, как бензобак шарахнул и лодка загорелась, это точно. Своими глазами видел, хотя темновато было, но пламя яркое… — А потом? — Сгорело всё, что гореть могло, а он на воде больше не появлялся. — Точно, что он не выплыл? — Отвлекался я, Данила Павлович, меня Матков беспокоил больше, чем тот гад. Я и воду черпал, и шлюпку к берегу подгребал. — Один задумал лавры собрать, — опять не сдержался Камиев, — дался тебе тот Тихон. Я возле него всю ночь просидел, сначала под окнами дома, а потом в правлении колхоза. Просчитался ты крепко со своими версиями, товарищ начальник! — Да перестань ты меня травить! — взревел Квашнин. — Не режь по живому! Сам себе никогда не прощу… А если с Сашком что случится, сниму погоны. Уеду к чёртовой матери в Урюпинск пчёл разводить. — Поздно спохватился, — упорствовал Камиев, — тебе Каримов сам их сорвёт. — Данила Павлович, уймите вы его! — взмолился Квашнин. — У нас выхода теперь нет, друзья мои, — тихо произнёс Ковшов, — кроме одного… Он многозначительно поднял палец, и оба милиционера застыли, озирая его перст, как будто на нём был написан выход из лабиринта. — Кроме одного. Нам следует найти или труп браконьера, или отыскать его среди живых. Милиционеры молчали. — Как первая, так и вторая задачи сложные. При таком сильном течении реки, в достаточно глубоком месте, чуть ли не на стрежне, достать со дна то неизвестное, что осталось после взрыва. Да ещё спустя?.. — Три-четыре часа… — уныло подсказал Квашнин. — Но искать и боронить дно придётся, — твёрдо завершил Ковшов. — Причём участок обследования необходимо увеличить и начать ниже метров шестьсот-семьсот от того района, где всё случилось. — Кроме того, поставить режаки[6] внизу за километр тоже ниже по течению и до самого дна, — подсказал Камиев. — Ну вот, знаете, что делать. Мне вас не учить. Я думаю, Пётр Иванович, вам и карты в руки. Возглавьте эти работы. Ищите своего обидчика, которого упустили ночью. Квашнин не поднимал головы, боясь встретить взгляд Камиева. — А вам, товарищ майор, — Ковшов обратился к Камиеву, — задача предстоит не менее сложная: придётся искать неизвестного среди живых. Вы в деревне знаете всех, вас каждый знает. Значит, задача попроще. Я думаю, через ваше сито мышь не проскочит. Как? Знаете с кого начинать? — Помаракуем, Данила Павлович, приглядимся, потом скажу. А Тихона вам сдаю? — напомнил о Жигунове Камиев. — Он у меня так и дежурит у телефона в правлении, только я к нему сторожа Михеича подсадил за компанию. — С Жигуновым буду работать сам, — кивнул Ковшов. — Председатель колхоза к какому часу пообещал подъехать? — Полиэфт Кондратьевич со второго раза сказал: как машина за ним придёт, так возвратится. Его убийство это здорово напугало. По голосу в трубке чувствовалось, дрожит весь. — Ты не можешь без страшилок, — оживился Квашнин. — Не мешает лишний раз. Больно затянулась у него свадебная карусель, — Камиев встал, заспешил к выходу, кивнув головой на Квашнина. — Я пойду, Данила Павлович, людей подымать. Ему всё-таки легче, — купайся в одном месте, а мне всю деревню на уши ставить. Квашнин молча перенёс очередной укол, дождался, когда дверь за майором закроется, поднял глаза на Ковшова: — Данила Павлович, мне надо колхозных рыбаков снимать с лова. — Я эти вопросы решу с Жигуновым, а Деньгов подъедет, думаю, и он возражать не станет. Командуйте, Пётр Иванович. — Ещё у меня вопрос, Данила Павлович, — задержался в дверях Квашнин. — Слушаю. — Вы действительно полагаете, что деду Упырю с перепугу ничего не привиделось ночью? — Он производит впечатление здорового человека, Пётр Иванович, хотя и преклонного возраста. Я с ним очень тщательно беседовал. Испуган, конечно. Но в себя вполне пришёл. Твердит — лицо в окне и на фотографии, которую нам изготовил Дынин, одно и то же. Про бородавки даже вспомнил. — Дались ему те бородавки… — Зря вы их недооцениваете. Очень яркая примета. — Что же нам делать с этим… с призраком, Данила Павлович? Если верить деду, что же тогда получается? Призрак объявился в деревне? — Камиев отыщет. Это теперь его задача. А он, вы знаете, закоренелый материалист. Вам тоже поспешать надо. Многое теперь зависит от времени. Квашнин открыл дверь. — Пётр Иванович, — приостановил его вопрос Ковшова, — позвольте мне поинтересоваться, что это вы про пчёл урюпинских упоминали? Увлекаетесь мёдом? — Кусают они злей, Данила Павлович, поэтому и мёд урюпинский слаще. А мне он нужней, чтобы дурные мозги мои укрепить, впредь лучше бестолковкой соображать, — с досадой сплюнул Квашнин, сверкнул лысиной и скрылся за дверью. Страшная находка …Как ни осторожно, ни продуманно выстроил свой диалог с Жигуновым Ковшов, бригадир настойчиво твердил на допросе одно и то же: был на свадьбе с Деньговым несколько дней у его знакомого в городе, уехал в воскресенье один, председатель колхоза задержался по делам, приехав, выпил и на старые дрожжи развезло снова, очнулся к ночи следующего дня, решил позвонить в город, спросить, когда за председателем прислать машину, заодно сказать об утопленнике, пойманном колхозными рыбаками. Очень подходящее, не вызывающее никаких подозрений, житейское объяснение. На каверзный вопрос Ковшова: почему же жена, Дарья Полиэфтовна, никому не сказала, что он дома находится, Тихон не смутился. Прямо поднял глаза на прокурора следственного отдела, горько усмехнулся: — А вы считаете, дочери председателя колхоза приятно мертвецки пьяного зятя на люди выказывать? Она, говорит, что хотела меня растолкать, да бросила никчёмное занятие. Был Жигунов патлат, не брит и разил перегаром. Все аргументы и алиби на лице. — А почему ночью так поздно звонить бегал в правление? Тестя не жалко будить было? — больше для формы поинтересовался Ковшов. — Так я сообразил, что день проспал, а Полиэфту Кондратьевичу машину посылать надо было. Как пришёл в себя, Дашка рюмку налила, чтобы башка на место встала, и огорошила меня этим утопленником. Вот я и попёрся. А что ночь, что полночь — какая разница, председатель колхоза должен знать, что у него в колхозе творится. Против таких доводов возразить было трудно. — Фирюлина знали при жизни? — Гнилого-то? — Фирюлина Акима Ивановича, — поправил Жигунова прокурор. — Да кто же его не знал? Гонял я его, козла, с тоней. Браконьер он отъявленный. И морду ему бил не раз, чтобы не лез к рыбакам. Работать по-людски не хотел. — За что его судили? — А кто его знает? Нам об этом никто не докладывал. В городе он попался: то ли с краснухой, то ли с икрой, так в народе говорят. Его поэтому Полиэфт Кондратьевич и велел гнать. Про покойников говорить плохо вроде не положено, но от него только воровства и ждали. — А до судимости он у вас в колхозе работал? — В колхозе он не работал никогда. Во всяком случае, при мне. А в деревне соседней, где он последнее время жил, мелькал, кажись. Я за ним особенно не приглядывал. Да и по молодости не до этого мне было. Я больше по девкам стрелял. — Стрелял? — Бегал. — Вы, значит, коренной? — Отсюда. — Много людей новых в деревне появилось за последние года два-три? Может, в колхоз кто трудоустроился? — Да я, товарищ следователь, не отдел кадров, чтобы всё знать. Если про рыбаков, я скажу. У меня вот в звеньях из городских один… Этот, как его? Маркин. Да ещё шофёр Полиэфта Кондратьевича Ефрем Тюньков. А остальных не знаю. С утра до вечера на работе, бабок поспрашивайте, они у нас прямо тряпочное радио, всё знают про всех. В правлении начал собираться народ. Ковшов закончил допрос Жигунова, отпустил его, побеседовал с парторгом. Парторг говорил много, рассказывал о достижениях, рекордах, победах колхоза. Ковшов записывать его показания в протокол допроса не стал, допросил некоторых членов правления, а там появился наконец и сам председатель. — Не успеешь выехать — и на тебе, враз в колхозе беда! — с порога протянув руку для приветствия, громко возвестил тот, знакомясь. — Пойдёмте в мой кабинет, а то здесь не дадут нам поговорить.