– А мы уверены, что его именно так зовут? – Кто уверен, синьор комиссар? Я, вы или Какаццоне? – Ты. – Я-то? Уж я-то уверен, еще как уверен! Может, он сам не так уверен, что его звать Какаццоне, а уж я уверен, еще как! – Ладно, пригласи его в кабинет. Спустя пару минут появился старик лет восьмидесяти с совершенно белой шевелюрой – то ли из-за возраста, то ли потому, что был альбиносом. Среднего роста, в потертом костюме, стоптанных ботинках, из тех, что вечно не в своей тарелке, даже у себя дома. Для своего возраста вроде неплохо сохранился. Только руки слегка дрожат. – Я Джироламо Каваццоне. Кто бы сомневался! – Вы хотели со мной поговорить? – Да. – Садитесь, слушаю вас. Старик поднял на него мутный взгляд – словно его неожиданно разбудили, и он никак не мог сообразить, где находится. – У вас был ко мне вопрос? – подбодрил его комиссар. – Ах, да-да, простите. Я, скажем так, позволил себе обеспокоить вас визитом, чтобы спросить совета. Возможно, вы не самое подходящее лицо, но поскольку я не знаю, к кому… – Слушаю вас, – прервал затянувшуюся тираду Монтальбано. – Вы, конечно, не в курсе, но я племянник Грегорио и Катерины Пальмизано. – Ах, вот как! Не знал, что у них имеется родня. – Мы не общаемся больше двадцати лет. Семейные распри, наследство… В общем, моя мать ничего не унаследовала, все досталось лишь двоим, Грегорио и Катерине, и тогда… – Прошу вас, излагайте по порядку. – Простите, я так подавлен… Родители моей матушки, Анджело и Матильда Пальмизано, спустя год после женитьбы произвели на свет дочь Антонию. Надо сказать, что бабушка Матильда родила Антонию, когда ей еще не исполнилось девятнадцати лет. Антония в восемнадцать вышла замуж за Марио Каваццоне, и у них родился я. Так вот, спустя восемнадцать лет после рождения Антонии бабушка Матильда – а было ей в ту пору тридцать семь – неожиданно родила сына, Грегорио. А потом и дочку, Катерину. Не знаю, удалось ли мне объяснить… – Вы отлично все объяснили, – заверил Монтальбано. На середине рассказа он потерял нить, но не хотел, чтобы его снова утомляли генеалогией. – Так вот, поскольку являюсь ближайшим родственником, хотел бы узнать у вас… раз уж дела обстоят таким образом, что… со всей очевидностью… но, само собой, при полном соблюдении законов… – Простите, о каких делах вы говорите? – Понимаете, мне бы не хотелось выглядеть так, будто я решил воспользоваться… Несчастье есть несчастье, боже упаси, и надобно относиться с уважением, да… но поскольку… и само собой, на законных основаниях… – Остановился, набрал воздуха и выпалил: – Можно считать их умершими? – Кого? – Моих дядюшку и тетушку, Грегорио и Катерину Пальмизано. – Они безумны, не мертвы. – Но ведь они признаны невменяемыми, а значит… – Слушайте, синьор Какаццоне… – перешел в наступление Монтальбано, нарочно коверкая фамилию посетителя. – Каваццоне… – Хотите начистоту? Вы пришли узнать, можете ли наследовать имущество живых родственников, раз их объявили невменяемыми. Так? – Ну, в некотором смысле… – Нет, синьор Каваццоне, это единственно возможный смысл. Так я вам скажу, что в этом вопросе не разбираюсь. Обратитесь к адвокату. Всего хорошего! Дряхлый старикан, одной ногой в могиле – и туда же, решил поживиться за счет двух несчастных психов. Комиссар негодовал. Старик встал с видом еще более растерянным, чем когда зашел в кабинет. – Всего хорошего, – и вышел. – В муниципалитете, – заявил Галло, входя в кабинет, – нет карты Вигаты. Ни дорожного атласа, ни фотографий с воздуха. – Что, совсем ничего нет? – Есть карты нового градостроительного плана, на шести больших листах, там весь город, но план не окончательный, и карты не могут предоставить для ознакомления. – В смысле не дадут посмотреть? – Нет, для ознакомления – так они сказали. – А что значит «для ознакомления»? – Посмотреть. Еще одно жуткое словцо, до кучи к «утилизации» и прочей прелести. – А для ознакомления, как сказал служащий, надо подать письменный запрос на бланке компетентного учреждения. – Какого еще учреждения? – Например, нашего. – Да, но в чем компетентного? – Может, в том, что оно является учреждением? – Ладно, сейчас напишу запрос, а ты отнесешь. – Синьор комиссар, там до вас на телефоне сынок синьоры Чибирриччо. Не иначе Паскуале, сынок Аделины, известный преступник и вор. К комиссару он питал столь теплые чувства, невзирая на судимости, что пригласил быть крестным отцом своего первенца. Что стало поводом для ссоры с Ливией, которая, с ее северным менталитетом, никак не могла взять в толк, как может комиссар полиции якшаться с матерым рецидивистом. – Хорошо, переключи на меня. – Комиссар, это Паскуале Чирринчо. – Выкладывай, Паскуале. – Я тут матушку в больницу отвез. – Господи! Что стряслось-то? – Ее такой испуг пробрал у вас дома в Маринелле. – Отчего же? – Пошла за шваброй, открыла чуланчик, а на нее вывалились два женских трупа. Ну, так ей показалось. Вот она и всполошилась! Господи Иисусе, куклы! Он забыл предупредить Аделину запиской! – Нет… это не трупы, это… – Знаю, комиссар. Матушка выскочила из дома, кричала как безумная, а потом в обморок хлопнулась. А когда в себя пришла, позвонила мне на мобильный. Я бегом к ней, а перед тем как в больницу везти, зашел в дом – поглядеть, что за трупы. Понимаете? Если бы настоящие трупы, и вам надобно было их припрятать, я бы помог… – В чем? – Ну как – в чем? Убрать трупы. Сейчас это просто делается: в кислоте растворил – и все дела. Что за хренотень он себе насочинял? Разве может комиссар держать дома пару трупов, выжидая удобного случая, чтобы от них избавиться? Лучше сменить тему. А не то еще придется благодарить за щедрое предложение помощи в таком-то деле. – И как Аделина? – Лихорадит ее. И за вас тревожится. Просила предупредить, что не успеет ужин сготовить.