Папе нужно ненадолго уехать. Почему? Мы с мамой решили, что так будет лучше. Джессика почувствовала огромное давление в груди и взяла папу за запястье. Она знала, что все не так. В огромном доме слишком долго было тихо. Накануне вечером они с Тоффи засиделись допоздна, прислушиваясь к крикам и хлопкам, доносившимся из-за стен, и Джессика тогда подумала: «Хорошо, что наконец-то кончилась тишина, наконец-то что-то происходит». Но теперь, когда папа говорил, что уходит, Джессика закрыла глаза и пожалела о том, что в доме все еще тихо. Она сделает все, что угодно, лишь бы все оставалось так, как было всегда. Ну же. Давай перекусим в аэропорту. Память шестилетнего ребенка избирательна. Поэтому Джессика не смогла догадаться, что произошло в следующие несколько минут. Были ли разговоры в машине и слова, донесшиеся до заднего сиденья, реальными или вымышленными? Были ли они чем-то, что она использовала, чтобы попытаться заполнить пробелы в своей памяти? Но есть некоторые вещи, которые она помнила отчетливо. Как пальцы ее брата обвились вокруг ее собственных. И мамины темные глаза в зеркале заднего вида. 86 Посмотри в зеркало. Джессика всмотрелась в зеркало около раковины. Из золотого обрамления на нее взглянули темные глаза. Некоторые черты лица было трудно разглядеть из-за прядей темных волос. Джессика подошла к открытому окну. Каналы на Мурано тихие: в октябре туристов явно меньше, чем летом, несмотря на то что с точки зрения погоды осень — лучшее время для посещения города. Сегодня утром исполнилось четыре месяца с того дня, когда Джессика впервые ступила на землю Венеции. Сейчас поездка на Сан-Микеле и ее планы тура по Европе казались такими же далекими, как Лос-Анджелес, но почему-то время пролетело невероятно быстро. Туманный, нереальный период отделяет сегодняшний день от того дождливого раннего утра, когда Джессика сложила свою сумку в квартире Коломбано, ее руки и горло были в ужасных синяках, а промежность кровоточила, у входной двери он остановил ее, грубо прижавшись губами. Она от всего сердца надеялась, что этого поцелуя ему будет достаточно. Что это будет конец. Что она наконец сможет свободно уйти. Счастливого пути домой, Зесика. Помни, что я сказал. Твоя история никого не тронет, так что было бы мудрее оставить ее нерассказанной. Крепкое объятие. Щека прижата к татуированной груди. Зловоние, исходящее от кожи. Его жесты были нежны, томны, как будто у них за спиной была бессонная, но полная любви ночь. Никаких признаков неуверенности или сожаления. Никакого изнасилования не было. У них был короткий роман, и они расстались. Без всяких разногласий, без всякой драмы. Так иногда бывает в жизни. Очень жаль, что все так закончилось. Белоснежная улыбка. Костяшки пальцев на ее щеке. Последнее, что увидела Джессика перед тем, как дверь захлопнулась, — скрипка со струнами, стоящая на подставке в прихожей. Потом узкая лестничная клетка, где стены впервые выглядели некрасиво, как ржавая крышка колодца. Мгновение спустя Джессика со своими сумками уже бежала по узкой улочке вдоль канала. Она слишком устала, чтобы идти, была слишком потрясена, чтобы плакать. Джессика села на камни причала, болтала ногами над водой и наблюдала за лодками, привязанными к стенам канала. Заполонившее ее чувство — это бездонный стыд. За ним последовали отрешенность, полное одиночество и бесцельность. После всего, что ей пришлось пережить за последние несколько недель, сидеть в поезде и лететь в Хельсинки казалось странной рутиной. Она была слишком истощена, чтобы думать о будущем, о том, что она хочет делать, когда вырастет. Она не хотела видеть свою тетю Тину, которая отчаянно пыталась закрыть собой пропасть, которую сама же и создала. Джессика просто хотела быть собой. Здесь и сейчас. Это «здесь и сейчас» превратилось в три месяца. Осеннее море пахло по-другому: волнующе, свежо. Джессика вернулась в отель, где она остановилась, когда впервые приехала в Венецию. Она — идеальный гость: ест в отеле два или три раза в день, щедра на чаевые и оплачивает свой счет каждую неделю. Стандартный номер был заменен на полулюкс в конце июля. Джессика покидала здание только иногда — например, когда она проходила несколько сотен метров под покровом ночи, прежде чем вернуться в отель. Она не хотела, чтобы ее кто-нибудь видел, хотела, чтобы темнота скрывала ее уродство, ее отвратительную кожу и сальные волосы. Не раз ей казалось, что кто-то преследует ее. Не раз она слышала шаги за собой, которые останавливались, когда она останавливалась. Когда она оглядывалась через плечо, мелькала тень, убегающая прочь. В отеле она чувствовала себя в безопасности. Там никто не задавал глупых вопросов. Они, наверное, думали, что она содержанка, живущая на деньги какого-нибудь эмира, который просто решил не возвращаться домой. Джессика целыми днями лежала в огромной кровати и смотрела телевизор. Иногда невралгия настолько усиливалась, что Джессика становилась совершенно неподвижной. В такие моменты она сжимала простыню в пальцах и закрывала глаза. Тогда она пыталась вспоминать то чувство ошеломляющей свободы, которое испытала в вапоретто в тот день, когда впервые встретила Коломбано. Но Джессика никогда не кричала. Она не доставляла миру такого удовольствия. За болью часто следовала мучительная мысль, образы матери, отца, ее брата, Коломбано. Эпизоды боли были подобны жгучей соли в ранах, они рвали ее подсознание. Они всегда приходили вместе, тоска и боль. Но не всегда в таком порядке. Джессика прибавила в весе, но это совершенно не заботило ее. Выходя из комнаты, она надевала шорты и толстовку с капюшоном, наносила блеск на губы и стягивала волосы в хвост. Она стала похожа на тень прежней себя, которая никогда не выходила из дома некрасивой и неухоженной. Она стала медленно умирающим уродом в чужой стране, в городе, который из восхитительно красивого превратился в отвратительно уродливый. Она была одинока и поэтому готова сдаться. Какой бы идиоткой ее считали мама с папой, если бы они были живы! Будет ли Тоффи сжимать ее руку и дальше? Прикоснется ли он к ней вообще? Откуда-то донеслась скрипка уличного музыканта. «Времена года» Вивальди. «Зима». Зима действительно приближается. Джессика смотрела на поднос, который накануне вечером заказала в номер. На нем оставались недоеденный антрекот и засохшая картошка фри. Ее пальцы потянулись к зазубренному ножу для стейка, к его деревянной ручке. С ее мокрых волос вода капала на ковер. Музыка, доносившаяся извне, была прекрасна, ее звуки — так вневременны и восхитительны. Ее хватка ослабела, и нож упал на пол у ее ног. Мгновение Джессика смотрела на него так, словно он предал ее доверие. Струны продолжали где-то издавать чудесные звуки, которые становились все выше и выше. Лились все быстрее и быстрее. Джессика закрыла окно и посмотрела на свои дрожащие руки. Может быть, самое время что-то сделать? Пойти на концерт… Взглянуть на него свежим взглядом… 87 Жужжание флуоресцентных трубок на потолке было настолько громким, что привлекало внимание каждого, кого допрашивали. Нина часто задавалась вопросом, не сделали ли свет намеренно таким, не являлся ли шум методом, разработанным психологами, чтобы сломить человеческий дух. Тем не менее Торстен Карлстедт не обратил на это внимания. По правде говоря, он чувствовал себя как дома. Он не выказывал никакого интереса к своему мрачному окружению, вместо этого он направил свой спокойный взгляд прямо на Нину. Ему было около пятидесяти лет, он заметно загорел и был в хорошей форме для своего возраста. У него были густые золотисто-каштановые волосы. Нина нажала кнопку, чтобы включить диктофон. Допрос длился всего несколько минут, но ей почему-то казалось, что она провела в комнате целую вечность. — Где вы были прошлой ночью? — В Савонлинне, — ответил Карлстедт и кашлянул в кулак. — С какой целью вы отправились туда? — Я, конечно, слушал выступление Роджера Копонена. Вы же знаете. — С кем? — С Каем Лехтиненом. И это вы тоже знаете. — Вы, кажется, слишком много знаете о том, что знаем мы. — Сомневаюсь. Но вы знаете. Иначе меня бы здесь не было, верно? — Почему, как вы думаете, вы здесь? — Какие-то странные вопросы… Что это за дурацкая игра? Нина бросила взгляд на диктофон на столе. Затем на черный свитер Карлстедта, на груди которого был изображен логотип конного спорта. — Вы вдвоем поехали в Савонлинну на вашем «Порше Кайене»? — Да, это так. Разве это преступление? Вождение слишком провокационного автомобиля? Нина устало улыбнулась. — Знаете что? Вы правы, Торстен. Все это нам известно. А теперь позвольте мне задать вам несколько вопросов, на которые мы не знаем ответов. Вот, например, в Савонлинне вы так и не вышли из машины. А почему? — Мне что-то не хотелось. — Итак, ваш друг Кай Лехтинен пошел один слушать выступление Роджера Копонена. А вы просидели в машине больше часа. Просто потому, что вам не хотелось выходить? — Совершенно верно. — В машине был кто-нибудь еще? Карлстедт загадочно улыбнулся. — Нет. — Почему вы оставили свои сотовые телефоны дома? — Иногда приятно быть вне сети. — Не сомневаюсь, — проговорила Нина, скрестив руки на груди. Она допросила уже сотни нарушителей закона. Одни были скользкими и изворотливыми, другие — глупыми и прозрачными. Торстен Карлстедт не принадлежал ни к одной из этих категорий. Нина начинала соглашаться с Эрном, что этих двоих привезли слишком рано. Карлстедт посмотрел на свои стальные часы, чтобы проверить время, затем расстегнул их и опустил на стол перед собой. Его движения были спокойны и неторопливы. — Нина Руска, — наконец произнес он, осмотрев значок, висящий у Нины на шее. — На службе общества, — сухо ответила Нина. — Я понимаю, что наша с Каем поездка в провинцию кажется странной. Особенно после того, как в Юве был убит Роджер Копонен. Нина внимательно изучала мужчину. Карлстедт знал, что он только что сказал неправду. И самое главное, он должен знать, что полиция об этом тоже осведомлена. — Но мы не имеем никакого отношения к его смерти, — продолжил Карлстедт. Как ни странно, он говорил правду. Они не имеют никакого отношения к смерти Копонена, потому что Копонен жив. Но они имеют много общего со смертью Санны Поркки и еще не опознанного человека, который умер вместе с ней. — А как насчет смерти женщины-полицейского, Санны Поркки? — Я ничего не имею против женщин-полицейских, Нина Руска.